Для его скатывания с грузовика и перетаскивания по лестнице в подвал (где его потом резали на меньшие рулоны) у нас был набор специальных досок, веревок и подпорок в виде небольших клиньев. Когда я впервые принял участие в «отволакивании» рулона, я понял, как строились египетские пирамиды. Размер и вес блока там, конечно, были побольше, но «набор начинающего грузчика» был наверняка тот же самый: веревки, блоки, рычаги, салазки.

Сам машинный зал был местом, куда не всякий мог войти. В те времена там стояла святая святых – машина «ЕС ЭВМ-1022», на которой я и начинал работать. Святая святых потому, что для ее получения нужно было разрешение Госстроя СССР, которое просто так и какому попало институту не давали.

Кстати, по тем временам машина была современнее некуда. Начали их выпускать в 1975 году и нашей было всего год-два. Гордость института!

Тем, у кого на столе стоит ноутбук, оперативная память которого в сотни, а то и в тысячи раз больше, чем у «ЕС 1022», трудно представить, что для машины, оперативная память которой составляла 128 килобайт (на жаргоне «128 кило»), требовалось помещение размером с хорошую трехкомнатную квартиру. И это не считая отдельного отсека, где стояли дисководы, в которых помещались магнитные диски емкостью 7,25 Мбайт. Такой диск (с памятью в сотни тысяч (!) раз меньше тех, что ставят сейчас в ноутбуки) имел диаметр около 40 см и высоту 20 см.

Все это добро очень грелось, и его требовалось весьма интенсивно охлаждать. Поэтому было предусмотрено еще одно, смежное помещение, где помещались мощнейшие советские кондиционеры, которые гнали в зал потоки ледяного воздуха.

Надежность сооружения, носившего гордое имя «Единая система электронных вычислительных машин» (ЕС ЭВМ), была просто потрясающей. Время наработки на сбой составляло примерно тридцать минут. Попросту говоря, каждые полчаса машина «зависала» и надо было звать кого-то из электроников, которые «жили по соседству», дверь в дверь с машинным залом. На зов приходил один из них (всего их было человек пять, так как работали они посменно, чтобы обеспечить круглосуточную работу машины) и производил «ремонт». Процедура ремонта чаще всего производилась в две стадии. Первая заключалась в том, что надо было нажать кнопку «Загрузка». Эту операцию иногда разрешалось производить даже нам, никого не вызывая. Вторая стадия требовала уже серьезных знаний не просто машины, а именно этой машины. Она заключалась в том, что электроник (руководствуясь какими-то совершенно непонятными непосвященным соображениями) обходил машину и пинал (или бил кулаком) ее в какое-то место. К удивлению, такие вещи очень часто срабатывали. Если это не помогало, использовалась еще одна операция: вытащить какой-то блок и вставить его обратно. Этого, как правило, хватало.

В самых серьезных случаях нам говорили: «Ребята, это надолго», что означало, что минимум полдня мы на машине работать не будем.

Комната, где сидели мы, помещалась на третьем этаже. Это было правильно, потому что нам не надо было все время бегать в машзал, как электроникам. Каждому из нас выделяли так называемое машинное время, количество которого отмерялось (впрочем, очень либерально) начальством в зависимости от важности, сложности и срочности выполняемой работы. Ну и, разумеется, в зависимости от личных отношений. Обычно это было минут по двадцать – тридцать до и после перерыва.

Режим работы получался такой. Полдня думаешь, пишешь новую программу или ищешь ошибки в уже готовом фрагменте кода. Потом идешь в перфораторную и «набиваешь» программу на перфокарты, которые представляли собой небольшие продолговатые карточки, сделанные из очень тонкого глянцевого картона прекрасного качества. Когда годы спустя я начал преподавать студентам, у них уже были персональные компьютеры и перфокарт никто в глаза не видел. Поэтому я носил одну с собой и показывал им, что такое тоже было. Потом, правда, потерял.

У каждого из нас на столе лежала пачка таких карт, мы их использовали как бумагу для заметок. Кстати, ничего лучшего для этой цели я с тех пор не видел. «Бумага для заметок» – это было их «народное» использование (благо их было какое-то совершенно невообразимое количество – ящики с ними стояли по всем углам перфораторной). А положено было их использовать для того, чтобы «набить» на них программу.

«Набивалась» программа с помощью так называемого перфоратора, который представлял собой что-то вроде пишущей машинки, только вместо того, чтобы печатать буковки на бумаге, он делал прямоугольные отверстия в перфокарте. Определенная комбинация таких отверстий обозначала символ (букву или цифру). Чем больше была программа, тем толще была пачка («колода») перфокарт, на которых она была «набита».

И хотя программировать я не любил (да, наверное, на профессиональном уровне и не умел), десятилетия работы «при машине» сформировали весьма своеобразный подход, который приучал сначала основательно думать, а только потом делать. Еще бы: всего полчаса машинного времени, которое к тому же легко может пропасть из-за неисправности машины. Поэтому к выходу на машину принято было готовиться очень серьезно. Что-то неправильно, ошибся и иди снова полдня думать. А программа когда должна была заработать? Правильно, вчера.

Поэтому у меня сформировался принцип, который я для себя назвал «работает – не работает». Если работает – значит все правильно. Не работает – не правильно. Все просто: «да-да, нет-нет».

Этот подход наверняка был слишком примитивным для людей с более утонченным мышлением, но меня он вполне устраивал, и я решил его использовать, когда пришло время выбирать Ци-Гун для себя.

А дело было так. По части Ци-Гун мне очень везло. Можно даже сказать, слишком везло. У меня были такие учителя (и по столько лет), что я даже никому об этом не рассказывал: не поверили бы. Я бы, например, точно не поверил, потому что здесь азиатских мастеров такого уровня попросту не бывает. Ну может, приедет на неделю, проведет семинар, «накосит бабок», пообещает вернуться и поминай, как звали.