– Здесь мы используем систему красный-желтый-зеленый.
– Она раскрутила кнут и держала его за рукоятку в правой руке, а кончик в левой.
– В любой момент, если понадобится, назови любой цвет. Скажешь зеленый - я дам больше. Скажешь желтый - я сбавлю темп. Скажешь красный - я брошу кнут, и мы поиграем с новой игрушкой. Понял?

– Да, Госпожа.

– Хорошо. И еще, если хочешь, можешь говорить «Ауч ». Это ничего не остановит.

И после этого она взмахнула кнутом. Удар пришелся посередине его спины, между лопатками. Затем он вздрогнул, но не сказал ни «желтый», ни «красный». Он даже «Ауч » не сказал.

Она снова взмахнула кнутом и усыпала его широкую спину красными следами. Как хороший художник боли, она позволила кнуту танцевать по его коже, не ударяя по одному месту дважды. Таким образом, он никогда не угадает, куда приземлится следующий удар, не сможет собраться. Пока она порола его, то считала про себя - десять, двадцать, сорок, шестьдесят. К шестидесяти она начала слышать «ай ». К семидесяти оно превратилось в «черт». На семидесяти пяти она ударила по чувствительной точке достаточно сильно, чтобы услышать крик настоящей боли. Но она так и не услышала ни «красного», ни «желтого».

– Зеленый?
– спросила она и дала минуту отдышаться.
– Ты не упадешь в моих глазах, если скажешь желтый или красный.

– Все еще зеленый… - его дыхание стало рваным.
– Мне просто нужна минутка, если вы не против , Госпожа.

– Я не против. Скажи-ка сколько у нас осталось минут.

Лэнс вытянул шею, чтобы посмотреть на секундомер, висящий рядом с Андреевским крестом.

– Тридцать семь.

– Чудненько. Я остановилась на семидесяти пяти. Давай доведем до сотни. А после поиграем в новую игру. И, может быть, я сниму немножечко одежды. С тебя.

– Все что пожелаете, Госпожа.

Она хотела подарить ему еще двадцать пять ударов. И кнут снова закружился над его кожей. Теперь она сосредоточилась на его боках и плечах. Но к тому времени, как она нанесла двадцатый, его спина превратилась в ярко-красную. Один рубец даже немного сочился кровью.

– Оставайся там, - сказала она и отложила кнут к куче остальных игрушек, нуждающихся в очистке.
– У нас ранка.

Лэнс посмотрел поверх плеча.

– Много крови?
– спросил он, не обращая внимания на то, что она рассекла кожу.

– Не очень.
– Она натянула пару латексных перчаток и очистила маленькую рану бетадином и мазью.
– Ладушки, у нас два варианта пластырей - Снупи или Улица Сезам?

– Снупи , - ответил он.

– Идеально.
– Она приклеила пластырь, сбросила перчатки и быстро чмокнула его в центр спины. Порка сделала его кожу пылающей. Нора ощутила этот жар губами.

– Вы хороши, Госпожа.
– Лэнс повернул голову к стене.
– Я никогда не был с Доминой, которая играла бы так же жестко.

– Благодарю. Я тренировалась под руководством лучшего садиста в мире.

– Интересно. И что, по вашему мнению, присуще хорошему садисту, Госпожа?

Нора постучала по подбородку, обдумывая ответ.

– Частично талант. Нужно иметь талант причинять кому-то боль, при этом не оставляя ран. Бейсбольная бита может сделать больно и сломать кости. Как же причинить настоящую боль, не навредив? Садист, который обучал меня, потрясающий. Он знает все болевые точки на человеческом теле и может довести тебя до агонии, не оставив ни единого следа.

– На тренировках мы много изучали их. Полезно знать для самообороны.

– Хорошо для игр, - добавила она.
– Но это больше, чем талант. По правде говоря, мужчина может убить муху кончиком кнута. А еще он может сломать так… даже не знаю.
– Она замолчала и покачала головой.
– Я не знаю никого, кто может собрать человека, разрушив его до основания, как делает он. Ты уходишь от него с изнывающим телом, а сердце парит высоко в облаках.

– Это то, что вы делаете со мной?

– Ты еще не изнываешь?

– Нет, Госпожа. Парю.

Нора улыбнулась его спине, так чтобы он не увидел. Если он будет продолжать в том же духе, она наденет на него ошейник еще до завершения ночи, и это будет, пожалуй, худшей идеей за всю историю Преисподней. Она ушла от мужчины, который надел на нее ошейник и привязал к себе. Последнее, чего она хотела - это привязывать кого-то к себе теми же цепями, которых избегала сама.

– Время?

– Двадцать восемь минут, Госпожа.

– О, хорошо. Я становлюсь похотливой.