Основным защитником Дэнни Пэджита был некий тип по имени Люсьен Уилбенкс, человек, которого я вскоре горячо возненавидел. Он представлял собой то, что осталось от некогда знаменитого клана юристов, банкиров и прочая, прочая. Род Уилбенксов плодотворно трудился на благо Клэнтона многие годы, после чего пришел Люсьен и запятнал доброе имя семьи, разрушив почти все, что ею было создано. Он строил из себя юриста-радикала, что в семидесятые годы для данного уголка мира было большой редкостью: носил бороду, ругался как извозчик, много пил и предпочитал защищать насильников, убийц и растлителей малолетних. Одного того, что он был единственным в округе членом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, было достаточно, чтобы получить пулю в лоб. Но Люсьена это не волновало.

Люсьен Уилбенкс был резким, бесстрашным и крайне злобным. Дождавшись, пока все усядутся – как раз перед появлением судьи Лупаса, – он медленно приблизился ко мне с последним номером «Таймс» в руке и, размахивая им перед моим носом, проорал так, что зал мгновенно затих:

– Вы – сукин сын! Кем вы, черт подери, себя возомнили?

Я был настолько обескуражен, что даже не попытался ответить, и почувствовал, как Бэгги осторожно отодвинулся от меня. В зале не осталось ни одной пары глаз, которая не была бы устремлена в мою сторону; я понимал, что обязан что-нибудь сказать.

– Я всего лишь рассказываю людям правду, – выдавил я, постаравшись, насколько смог, изобразить убежденность.

– Это «желтая пресса»! – надрывался он, размахивая газетой в нескольких дюймах от моего носа. – Бульварная брехня, выдаваемая за сенсацию!

– Премного благодарен. – Как подобает поистине мудрому человеку в подобной ситуации, я не стал лезть на рожон. В зале находилось по меньшей мере пять помощников шерифа, но ни один из них не выказал ни малейшего интереса к происходящему.

– Мы завтра же подадим на вас в суд! – сверкая глазами, сообщил Уилбенкс. – И потребуем миллион долларов в возмещение морального ущерба!

– У меня тоже есть адвокаты, – ответил я, моментально испугавшись, что вслед за Коудлами окажусь банкротом. Люсьен швырнул газету мне на колени, развернулся и пошел к своему столу. Я смог наконец вздохнуть; сердце едва не выпрыгивало из груди. Щеки пылали от смущения и страха.

Но мне удавалось сохранять на лице глупую ухмылку – нельзя же было показать здешним старожилам, что меня, редактора-издателя их газеты, можно запугать. Миллион долларов за моральный ущерб! Перед моим мысленным взором тут же предстала бабушка. Это будет трудный разговор…

За судейской скамьей послышалось какое-то шевеление, судебный пристав открыл дверь и провозгласил:

– Встать, суд идет!

Судья Лупас, в волочившейся по полу выцветшей черной мантии, протиснулся в дверь и прошаркал к своему креслу. Усевшись, он осмотрел аудиторию и сказал:

– Доброе утро. На редкость большой для процессуального заседания сбор.

Подобное мероприятие обычно не привлекало внимания публики, на нем присутствовали лишь обвиняемый, его адвокат, ну, иногда мать обвиняемого. На сей раз в зал набилось не менее трехсот человек.

Но это ведь было не просто процессуальное заседание. Оно касалось дела об изнасиловании и убийстве, и мало кто в Клэнтоне мог позволить себе пропустить такое. Однако я прекрасно отдавал себе отчет в том, что большинству горожан не удастся попасть в зал суда, они будут полагаться на «Таймс», и был полон решимости предоставить им наиболее полную информацию.

Каждый раз, когда мой взгляд падал на Люсьена Уилбенкса, я вспоминал об иске в миллион долларов. Нет, это несерьезно, он не будет преследовать в судебном порядке мою газету. Или будет? Но за что? В моих материалах не содержалось ни клеветы, ни диффамации.

Судья Лупас сделал знак другому судебному приставу, и тот открыл боковую дверь. В зал ввели Дэнни Пэджита в наручниках, сковывавших его руки за спиной. На нем были тщательно выглаженная белая рубашка, брюки цвета хаки и мокасины. На чисто выбритом лице – никаких видимых ссадин. Ему было двадцать четыре, на год больше, чем мне, но выглядел он намного моложе: аккуратно подстриженный, привлекательный – такой юноша должен был бы учиться в колледже, невольно подумал я. Держался обвиняемый надменно и, когда с него снимали наручники, презрительно ухмыльнулся, а оглядев зал, похоже, обрадовался повышенному вниманию к своей персоне. У него был вид человека, уверенного в том, что неограниченные возможности семейного кошелька будут использованы, чтобы вытащить его из этой маленькой неприятности.

В первом ряду, прямо за его спиной, сидели его родители и разные прочие Пэджиты. Его отец Джилл, внук печально знаменитого Кловиса Пэджита, имел высшее образование и, по слухам, являлся главным «отмывателем» денег в банде. Мать Дэнни оказалась со вкусом одетой и весьма привлекательной дамой, что было странно: чтобы выйти замуж за Пэджита, войти в клан и провести остаток жизни запертой на острове, нужно быть не в своем уме.

– Я ее никогда прежде не видел, – шепнул мне Бэгги.

– А сколько раз ты видел Джилла? – спросил я.