С сентября 1939 г. я стал гражданином СССР (а в настоящее время я гражданин России, Российской Федерации), и так началась моя жизнь в Советском Союзе.

С осени 1939 года – я учитель средней школы (уже советской) у себя на родине. Преподавал русский и белорусский языки, историю русской и белорусской литературы.

В июне 1941 г. немецкие войска напали на СССР и заняли (оккупировали) мою Родину. Школа закрылась, и я стал псаломщиком и чтецом в нашей местной церкви (с. Ситце Докшанского района).

Немецкие войска заняли всю Белоруссию (Минск) и пошли дальше по направлению Смоленска и Москвы, Витебска, Пскова, Новгорода и Ленинграда. В оккупированной немцами Советской (восточной) Белоруссии к этому времени все церкви были уже закрыты и разрушены – не было уже духовенства (ни одной епископии, духовенства, бывших настоятелей закрытых или разрушенных храмов и монастырей).

Тогда с западной части Белоруссии (из Жировиц) приехал в Минск митрополит Пантелеймон (Рожновский) и архиепископ Филофей (Нарко) и стал обращаться к духовенству Западной Белоруссии, чтобы приехали помочь наладить церковную жизнь в Минске и других городах и селах Белоруссии – открывать закрытые храмы, ремонтировать разрушенные здания и т. п.

Мои друзья-священники обратились ко мне помочь им в их трудном деле. Митрополит Пантелеймон обратился ко мне с просьбой быть секретарем в этом деле. Так я очутился в Минске и стал секретарем Минского епархиального управления у митрополита Пантелеймона (Рожновского) и архиепископа Филофея (Нарко). Так я стал секретарем Минской Духовной консистории (епархиального управления). За то, что Минское епархиальное управление и митрополит Пантелеймон были верными митрополиту Московскому Сергию и поминали его на службе в Минске, немцы арестовали митр. Пантелеймона и вывезли его в лесной монастырь вглубь Белоруссии. В знак несогласия с этим я заявил архиеп. Филофею (Нарко), что возвращаюсь в свою деревню к матери и не хочу больше быть в Минске. И я уехал к себе на родину, в свою деревню.

Потом у немцев дела пошли из рук вон плохо, и они вынуждены были вернуть митрополита Пантелеймона снова в Минск. Митрополит, когда вернулся и взялся за управление, снова написал мне, вернее, известил Докшицкого благочинного и Глубокского настоятеля, что он просит меня вернуться. И я вернулся, но все это вскоре обернулось для всех уходом, а вернее, бегством, отступлением немецких войск под напором Советской Армии – из Минска немцы стали также вывозить и епархиальное управление – с митрополитом Пантелеймоном и архиепископом Филофеем (Нарко). Посадили в вагоны всех архиереев (Пантелеймона (Рожновского), Филофея (Нарко), Афанасия (Мартоса), Стефана (Севбо), Венедикта (Бобковского) и др.) и всех нас – все управление, и под немецкой охраной из Минска вагон этот доехал до Барановичей, потом до Гродно. В Гродно задержались, чтобы ехать (вывозить) дальше – в Германию и т. п.

Ночью я и моя жена (я женился в Минске на минчанке) тайно покинули поезд (вагон) и спрятались тихо в подвале одного дома, где просидели всю ночь, а утром уже в Гродно пришли советские войска. Поезд же с архиереями и епархиальным Минским управлением пошел дальше, и все обитатели этого поезда (все архиереи) очутились в Германии, там они и жили. Почти все они уже умерли.

Мы же с женой постепенно с разного рода приключениями и препятствиями при помощи добрых людей и советских войск добрались до моей родины, где жила моя мама, а оттуда добрались и до Минска, где жили родные жены (где была их квартира в Минске). В Минске уже был присланный из Москвы митрополит Василий (Ратмиров). Я немедленно явился к нему, сдал печать и сохранившиеся у родителей жены и у меня акты и бумаги бывшего Епархиального управления митрополита Пантелеймона и Филофея (Нарко) и рассказал всю историю церковной жизни и церковных дел в Белоруссии и в Минске во время оккупации.

Митрополит Василий (Ратмиров) благодарил меня и сказал, что он рукоположит меня и назначит на «хороший» приход – в Гомель. Он действительно рукоположил меня (в диакона в Новогрудке, а во иерея – в Барановичах) и назначил настоятелем Гомельского кафедрального Петропавловского собора. А дальше все пошло своим ходом, и всю дальнейшую мою жизнь решало священноначалие или в Минске, или в Ленинграде, или в Москве, и так это длится до сих пор.

В Гомеле я был недолго, но это, пожалуй, самый лучший и самый счастливый, радостный период в моей жизни. Не время и не место об этом писать здесь – в автобиографии, однако мои счастье и радость были коротки. Митрополит Василий через год вызвал меня в Минск и поручил организовать Минскую Духовную Семинарию в Жировицах (при Жировицком монастыре), так как получено было разрешение правительства на создание ДС в Белоруссии.

Я выполнил поручение, и семинария была организована. Митрополит назначил меня после открытия этой семинарии ее инспектором и преподавателем. Преподавал я там (а вернее читал лекции) по истории Древней Церкви, Западной Средневековой и Западной Церкви после Реформации. Кроме того – до 1954 года я числился там и секретарем.

В 1954 году митрополит Ленинградский Григорий (Чуков) вызвал меня и назначил там при Ленинградской духовной академии преподавателем, старшим помощником инспектора. Я получил кафедру Истории Древней Церкви. Это была мечта всей моей жизни, начиная со времен Виленской духовной семинарии и богословского факультета Варшавского университета. С тех времен я мечтал, а вернее сказать, «бредил» об этом, увлекаясь Болотовым и желая быть в жизни учеником и последователем его исторической «церкви» и его исторического метода, выше учения которого мировая историческая наука не создала и не может создать. Это все, что я обожал и чего я хотел.

Там же в Ленинградской академии я стал доцентом и профессором. Там же я написал свою магистерскую диссертацию: «Церковная политика Византийских императоров в связи с так называемой “Акакианской схизмой”» и там же написал и исследование «О коллекции Авеллана» (сборник исторических документов об этом). Все это было оформлено машинописно и так и осталось, за это я получил только почетный докторат.

Уже как профессор по кафедре истории Древней Церкви в Ленинградской академии я участвовал в возобновившихся наших богословских собеседованиях (переговорах) с богословами и церковными историками Англиканской Церкви в Москве и обратил на себя внимание архиеп. Кентерберийского Майкла Рамзея и нашего митрополита Николая (Ярушевича) – сопредседателей этих переговоров. Архиепископ Кентерберийский сказал о моем докладе, что его читать на конференции не нужно, ибо англиканские участники уже прочли его и полностью согласны с содержанием и выводами моего доклада, поэтому дискуссии на эту тему не будет и англиканские его подписывают полностью, а митрополит Николай (Ярушевич) – председатель отдела наших межцерковных сношений – сказал мне, что он делает выводы относительно моей «эрудиции», и когда возник вопрос перед Патриархией и Отделом внешних сношений, кого послать в Женеву по выявлению значения Всемирного Совета Церквей, то, по мнению митрополита, я должен ехать и заняться значением для нас христианского движения.