– Я пришлю ее к вам, – заверил доктора церковный сторож, когда Пинчер уходил.

Дойл задержался, чтобы поговорить с Тайди.

О Джереми Тайди с полной уверенностью можно было сказать одно: он знал свое дело. Несколько лет назад освободилось место церковного служителя, и его отдали сторожу, так что теперь Тайди выполнял две обязанности, а заодно и получал двойное жалованье: пять фунтов восемь шиллингов в год. И если старший служитель был хранителем всего, что относилось к деловой жизни собора: записей о разных встречах, огромных свитков с перечислением собственности и земель, отчетов о ренте и арендных договорах, а регент церковного хора отвечал за музыку, то Джереми Тайди был теперь стражем всех прочих повседневных дел на территории собора.

Дойл хотел обсудить с Тайди печальное дело. Накануне умерла теща торговца, и необходимо было организовать похороны. И вообще-то, Дойл чуть не отложил встречу с Пинчером из-за этого. Но похороны предстояли не ирландские. Никаких громких поминок, а лишь тихое протестантское оплакивание, и Дойлу все равно надо было пойти в собор и переговорить с Тайди.

Дойл женился весьма умно. Его теща принадлежала к важной группе семей старых англичан, которые присоединились к Ирландской церкви. Ашшеры, Боллы и десятки других – это были имена людей, которые занимали важное положение в Ирландской церкви и в управлении. Следовательно, похороны должны были стать большим событием, с присутствием всех этих семей, а также и общины католиков Дублина, которые должны были прийти из дружбы и уважения.

Некоторое время мужчины обсуждали процедуру. Дойл знал: если ответственность берет на себя Тайди, ничто не будет упущено. К тому же пять шиллингов за услугу были приняты с энтузиазмом. И Тайди в качестве дополнительной любезности предложил поговорить с регентом о музыке. Когда Дойл и Тайди закончили обсуждение самой службы, Тайди перешел к последнему пункту:

– Вы желаете, чтобы звонил колокол?

– Конечно, – кивнул Дойл.

Большой колокол собора Христа звонил не только к началу кафедральных служб. Каждое утро в шесть часов и каждый вечер в девять он подавал Дублину сигнал о начале и конце рабочего дня. Были и другие причины к тому, чтобы звонить в колокол. Он мог издавать печальный звон, сообщая об уходе в вечность некоего джентльмена, или радостно гудеть, передавая весть о рождении какого-нибудь важного наследника. За колокол тоже отвечал Тайди, и его жалованье предусматривало звон к началу службы. А дублинские гильдии платили ему еще и прекрасную стипендию в двадцать фунтов в год за утренний и вечерний звон; все другие случаи оплачивались отдельно.

– Я могу устроить такой же перезвон, как для леди Лофтус, – предложил Тайди.

Леди Лофтус – вдова знатного горожанина, умершая год назад.

– И сколько это будет стоить? – спросил торговец.

– Двенадцать шиллингов и шесть пенсов, – ответил Тайди.

– Многовато.

Хотя Дойл и был весьма богат, но такая цифра его несколько ошеломила.

– Она была очень набожной леди, сэр, – пояснил сторож.

– А-а… – Дойл вздохнул. – Ладно.

И, договорившись о времени отпевания на следующий день, он ушел.

В течение всего разговора юный Фэйтфул Тайди стоял рядом, молча наблюдая за всем. Теперь отец окликнул его.

– Ну, Фэйтфул, – спросил он, – что ты об этом думаешь?

– Ты получишь двенадцать шиллингов сверх пяти шиллингов обычного жалованья? – спросил мальчик.

– Именно так.

– Дойл богатый, – заметил изумленный Фэйтфул.

– Верно. Но ты должен обратить внимание не на Дойла, а на доктора Пинчера, сынок, – пояснил ему отец.

– На Старую Чернильницу?

Таким неуважительным прозвищем дети наградили всегда одетого в черное проповедника.

– Ты должен относиться к нему с уважением! – резко произнес его отец. – Этот человек, Фэйтфул, – тихо добавил он, – однажды выведет тебя на путь к богатству.

Орландо уже прислал сообщение, что придет на похороны, и Энн тоже собиралась, ведь Дойл был их кузеном. Однако в тот день средняя дочь Энн слегла в постель с лихорадкой, и Энн предпочла остаться дома, а представлять их семью должны были Уолтер и их старшая дочь. Они как раз выходили из дому, когда появился брат Энн.

К ее удивлению, Орландо пришел не один, а с мужчиной, которого она никогда прежде не видела, – красивым, светловолосым, на несколько лет моложе ее самой, как она предположила. Мужчина остановился у входа за спиной Орландо.

– Это Бриан О’Бирн из Ратконана, – сообщил Орландо. – Мы вместе собрались ехать в Фингал, а поскольку он не знаком с тещей Дойла, то я подумал, что он мог бы подождать меня здесь, в доме, пока не закончатся похороны.

– Разумеется, – беспечно ответил Уолтер. – Энн все равно остается, так что она составит ему компанию.

Он шагнул навстречу гостю, а тот вежливо склонил голову в сторону Энн. Энн, конечно, слышала об О’Бирнах из Ратконана, но, насколько она помнила, ни с кем из них прежде не встречалась, а потому в ответ просто улыбнулась, предлагая войти. У самой двери стоял юный Морис. Он с изумлением уставился на лицо гостя и вдруг воскликнул:

– Смотрите-ка, у него зеленые глаза, как у меня!

О’Бирн сделал шаг вперед и тоже всмотрелся в мальчика.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Морис, сэр.

– Что ж, Муириш, – произнес он имя на ирландский лад, – у тебя и в самом деле зеленые глаза. – И мягко рассмеялся.

Прошло уже почти девяносто лет с тех пор, как Морис Фицджеральд, сын Шона О’Бирна, уехал в Дублин и стал на английский манер называться Смитом. Бриан предположил, что хозяин дома знает о том, что они дальние родственники, но все равно заговорил с осторожностью.