Шрифт:
Надежда подняла на дочь несчастные глаза – и тут же опустила, не выдержав Веркиного тяжёлого взгляда.
– Мало ли что люди болтают…
– Значит, знала.
Звенящая тишина повисла между ними. Верка хотела – и не находила в себе сил злиться на мать: единственное, в чём можно было её упрекнуть, это всегдашняя покорность мужу. Что с неё возьмёшь?
Но отец! Одно дело брать подношения за определённые услуги. Но отправить на расстрел честных людей, единственная вина которых была в том, что его дочери требовалась квартира, которую они занимали!
– Веруня, тебе надо покушать… – робко произнесла мать.
– Отстань!
– Молоко пропадёт! Хочешь, я тебе сюда принесу? У меня вареники с картошкой…
Неожиданно Верка обнаружила, что и правда очень голодна – совсем как Танька: если сейчас же чего-нибудь не поест, закричит в голос!
– Принеси, – сказала она, не глядя на мать.
5.
Вечером первым пришёл Виктор – Ивахнюк всё чаще засиживался допоздна, работая как приговорённый.
Верка встретила мужа в дверях – её лицо ещё хранило следы слёз – и с порога выпалила:
– Я была сегодня на рынке.
Виктор встревожился: за те три года, что он знал Веру, ему ещё ни разу не приходилось видеть её плачущей. Он протянул руку, чтобы убрать с её лица выбившуюся прядь, но она отвернулась и отошла к окну.
– Что случилось, родная? Кто тебя обидел?
– Никто, – ответила она не оборачиваясь. – Но я узнала, почему мы живём в этой квартире.
Виктор ждал и боялся этой минуты. Впрочем, нет – не ждал: он любил жену страстно и в то же время трезво, прекрасно видя все её недостатки – легкомыслие, эгоизм, упрямство и дух противоречия. Он до последней минуты боялся, что она передумает выходить за него, даже несмотря на беременность. Всю неделю перед свадьбой, стоило ему проснуться, начинало сладко и тревожно колотиться сердце: ещё пять дней, четыре, три… Даже выйдя из загса её законным мужем, когда она продела свою ладонь в его согнутую руку, он так крепко сжал её, что Вера, покосившись, прошептала: «Не бойся, не сбегу!»
Но это его не успокоило. Сидя за свадебным столом, он смотрел на неё, такую красивую, и не верил, что она согласилась стать его женой. Всё происходящее вдруг представилось ему розыгрышем, злобной шуткой, которую все эти люди затеяли, чтобы покуражиться над его любовью. Когда раздалось первое «горько», подхваченное остальными гостями, и они с Верой встали, он, глядя в её такие близкие глаза – насмешливые, вопрошающие – с таким жаром припал к её губам, словно этот поцелуй мог насмерть запечатать их союз. Внезапно он почувствовал, что она отвечает ему: её полная грудь, набухшая в ожидании материнства, прильнула к его груди, рука обхватила его затылок…
Когда наконец гости разошлись и они остались одни в Веркиной девичьей спальне, жена подошла к нему очень близко, положила руки на грудь и, снизу вверх, заглянула в его глаза. Он прижал к себе её руки и с радостной обречённостью погрузился в омут этих глаз: будь что будет! Так они стояли целую вечность – несколько мучительно-сладостных минут, и Виктор с нежностью разглядывал и карие крапинки на серо-голубой радужке, и прозрачную кожицу век, и тонкие длинные ресницы, и пульсирующую жилку на виске. Наконец Верка отвела глаза и прижалась щекой к его руке.
– Я буду тебе хорошей женой, Виктор. За это не переживай.
Всю послесвадебную пору – в старину это назвали бы медовым месяцем – они были слишком поглощены друг другом, постепенно притираясь, соединяясь в тот комок семейного существа, которым надлежало им стать. Месяц и в самом деле вышел медовым – неожиданно для обоих: дни, проведённые раздельно, были наполнены ожиданием, когда каждый из них старался вести себя как обычно, выполняя рутину каждодневных обязанностей и скрывая глубоко внутри тлеющий огонёк робкого счастья. И только поздним вечером, когда за ними закрывалась дверь их спальни, снова становились одним целым, заново осваивая науку любви, такой неожиданной для обоих. Подолгу лежали в темноте молча – Веркина голова на его плече, тяжёлая густая коса рассыпана по подушке – слушая ночные звуки, доносившиеся сквозь открытое окно. Каждый думал о своём, но оба находились в той поре молодого счастья, когда и не требуются слова. Время для разговоров придёт потом, а пока что жалко было вспугнуть это легкокрылое нечто, свившее себе гнездо под их кровом…
Поэтому внезапный арест соседей, пришедшийся на один из таких вот тихих вечеров, стал лишь лёгким облачком на лазурном небосклоне их безмятежного счастья. Стоя на верхней площадке лестницы, куда их выманил характерный стук в дверь, Вера увидела, как человек в чёрной коже и с кобурой протягивает Илье сложенный вчетверо листок бумаги, и с недоумением оглянулась на своих. Но увидела только испуганные взгляды матери и бабки и ощутила на плече руку мужа – отца на площадке не было.
Виктор тут же увёл жену в их комнату, и всё время, пока внизу хозяйничали незваные гости, они просидели бок о бок в темноте на краешке кровати. Когда зарычал мотор и захлопали дверцы машины, Вера подошла к окну и отодвинула край занавески. Она увидела, как Илья подсаживает в «воронок» Катю и, сняв кепку, окидывает взглядом родной дом…
Дело, по теперешним временам, было обычное – людей забирали сплошь и рядом. Отец называл это «контру вычищают». Что такое «контра», Верка представляла с трудом. Ну какие, скажите на милость, враги революции из этих замшелых господ, которые без прислуги шагу не ступят? И уж тем более трудно было поверить, что их бывшие соседи, Дедовы, могут представлять какую-то опасность для новой власти. Она сказала об этом мужу, но он ответил, что «там» разберутся, а она не должна волноваться. Но Верка, неожиданно для себя самой, волновалась. Когда муж заснул, как засыпает уставший за день человек с чистой совестью, она ещё долго ворочалась в постели, пила воду из графина на комоде. Потом, чувствуя, что сон нейдёт, села на стул у окна и стала смотреть на залитый лунным молоком ночной город.