Карен увлекался и сердито размахивал руками.

– Ты говори-то говори, – ворчал Юрий Савицкий,- а про картошечку тоже не забывай…

– А я, знаешь, не умею два дела делать, – быстро отвечал Багдасаров. – Хорошо, я буду чистить. Я не буду рассказывать.

– Не слушай ты его! Рассказывай! – хором просили мы все, и тогда он пожимал плечами и говорил Савицкому:

– Сам видишь. Народ требует.

Вообще он был человек хитрый.

Однажды в субботу, когда в казарме начиналась генеральная уборка, он подошёл к старшине и сказал:

– Товарищ старшина, если музыкант перед концертом станет пол мыть, – что получится? Товарищ старшина, у меня завтра выступление, нужно, чтобы сегодня руки отдыхали…

– Ах, я и забыл, что ты у нас артист, – с усмешкой сказал старшина, но от работы освободил.

И пока мы передвигали койки и мыли полы, Карен сидел себе на скамеечке перед казармой и как ни в чём не бывало читал книгу. Честно говоря, нам это не очень понравилось. А особенно злился Юрий Савицкий, которого старшина назначил вместо Багдасарова.

– Подумаешь! – ворчал Юрий. – Чародей! Народный артист! Шпагоглотатель! Ещё неизвестно, что он завтра покажет…

Да, это было неизвестно. Обычно Карен очень редко показывал свои фокусы в казарме, и то лишь самые простые – с исчезающими монетами и носовыми платками, которые развязывались сами по себе. Репетировать же он всегда уходил в клуб, и репетировал там в одиночестве, запершись в маленьком кабинете начальника клуба. Там же он хранил все свои фокуснические атрибуты. И сколько мы ни просили, не соглашался раскрыть нам ни одного своего секрета.

– Зачем? – говорил он. – Чтобы стать фокусником, надо каждый день тренироваться. Полгода тренироваться. Год тренироваться. Ты будешь год тренироваться? Нет, не будешь. Зачем тогда тебе секреты? Верно я говорю?

Конечно, он говорил верно. Однако и наше любопытство, и наши сомнения – а может быть, он и не умеет ничего, кроме махинаций с носовыми платками и монетами? – от этого ничуть не уменьшались.

Но наступило воскресенье, и все сомнения рассеялись.

Багдасаров был великолепен.

Он появился на сцене в белом медицинском халате, усыпанном синими бумажными звёздами, он раскланялся неторопливо и важно, совсем как настоящий иллюзионист, и сразу же принялся ловить в воздухе маленькие шарики – белые, красные и зелёные – и аккуратно складывать их на стул. Потом он доставал у себя изо рта бесконечную разноцветную ленту, потом на виду у всех наливал воду в бумажный кулёк так, что кулёк оставался абсолютно сухим, глотал шарики и попутно, сунув в карман халата синий платочек, через минуту вынимал оттуда жёлтый… И наконец, в довершение всего, он вытащил на сцену обычный фанерный ящик, такой, в каких присылают солдатам посылки из дому, заставил всех убедиться, что ящик пустой, поставил его на стол, повертел из стороны в сторону, и в следующий момент из ящика уже выскочил кролик, настоящий, живой, удивительно похожий на тех, что жили в проволочной клетке возле дома нашего старшины…

Весь зал аплодировал и топал сапогами от восторга.

А мы, конечно, аплодировали громче всех и посматривали на своих соседей с гордостью и превосходством – как-никак, а Карен Багдасаров служил в нашем взводе! Даже Юрий Савицкий забыл о своих субботних обидах и аплодировал вместе со всеми.

И когда Карен, усталый и сияющий, вернулся после концерта в казарму, мы окружили его и принялись поздравлять и даже расстраивались немного, потому что были уверены, что такой артист долго не удержится в нашем взводе – наверняка его заберут в какой-нибудь эстрадный ансамбль, в окружной Дом офицеров…

Но тут, сверкнув очками, вперёд просунулся Семён Верховский и сказал:

– Подумаешь! Об этих фокусах даже в "Юном технике" писали. Я читал.

Он был очень начитанный человек, Семён Верховский. Он сам как-то рассказывал, что дома до армии выписывал три газеты и пять журналов. И поэтому его ничем нельзя было удивить. О чём бы ни зашла речь, он обязательно говорил: "А я читал…"

Багдасаров моментально вспыхнул, обиделся.

– Зачем так говоришь? – укоризненно сказал он. – На, на, сделай, если можешь. Сделай, очень прошу тебя…

И он сунул Верховскому два разноцветных платка.

Верховский платки взял и начал с очень серьёзным видом прикладывать их один к другому. Он морщил лоб, печально шевелил ушами, так что даже дужки очков приподнимались, завязывал на платках узелки, снова развязывал их – конечно, у него ничего не получалось.

– Забыл… – вздохнул он. – Но всё равно – когда-нибудь я тебя поймаю. Только вот присмотрюсь повнимательнее и поймаю. Необъяснимых фокусов нет.

– Опять зря говоришь! – воскликнул Багдасаров. – Умнее тебя люди смотрели – ничего не видели. Говорю – десять раз буду делать, сто раз буду делать – ничего не заметишь!