Растерянность, вызванная страхом за Наташу, прошла, и Конюх несколько успокоился. Страх уступил место гневу, пробудившемуся от нахальства Пастуха, который поучал его – старшего лейтенанта – на глазах у всего взвода. Его, черт возьми, взвода!

– Сержант, занимайтесь своими непосредственными обязанностями. В ваших советах я не нуждаюсь. Снайпера рано или поздно Охотник выследит и уничтожит. Понятно? Все, можете идти. И приведите себя, в конце концов, в порядок. Какой пример вы подаете подчиненным? – Конюх отвернулся к Наташе.

– Охотник может и вычислит, да кабы слишком поздно для кого-то не оказалось. А я, в отличие от некоторых, свои обязанности выполняю сполна, и паек зря не ем, – закончил, уже отворачиваясь, Пастух.

Малахов сделал вид, что не услышал.

– Кок, займись ужином! – скомандовал он и, обняв Наташу за плечи, попытался увести ее палатку. Наташа, все еще бледная, неожиданно освободилась и поправив платок сказала:

– Со мной все в порядке, просто я немного испугалась. Я сама все доделаю, да и готово почти уже.

– Ну, как знаешь, – у Конюха не было желания уговаривать ее при всех, к тому же, кажется, это было бесполезно, и он ушел в палатку один.

– Правильно, Пастух, объясни лейтехе, кто здесь пастух, а кто подпасок, – прокомментировал увиденное Перец, не опасаясь, что Малахов может его услышать.

– Перец, тебя за язык часто били? – немного устало покосился Аркадий на ухмыляющегося как всегда Перца.

– Ага, – беспечно ответил тот.

Пастух огляделся, по глазам ребят он понял, что взвод на его стороне. В глазах Мазуты также читалось что-то очень уж похожее на одобрение.

– Ладно, цирк окончен, – сказал Аркадий и вернулся в палатку.

За столом Конюх и Пастух старательно не замечали друг друга. Сразу после ужина приехал Суржик с почтой. Аркадию было интересно, получит ли письмо Леший и что он с ним сделает. Ему почему-то казалось, что если Сергей получит письмо от жены, то на этот раз он его не разорвет. Лишь бы Перец не влез со своими комментариями. Сам Пастух писем не ждал – девчонки у него не было, а мать писала, как и он, нечасто. Когда Перец получил письмо и тут же принялся читать в сторонке, Аркадий с облегчением вздохнул. Потом два письма получил Леший, и взяв их, он ушел за дувал. Подождав минут пятнадцать, Аркадий отправился следом. Леший сидел на том же самом камне у танка, где они беседовали первый раз; зажав в руке письма, он смотрел застывшим взглядом на горы. Пастух присел рядом и тоже стал рассматривать невеселый окружающий пейзаж. Когда-то в ранней юности под впечатлением от песен Высоцкого он мечтал стать альпинистом, теперь он налазился по горам на всю жизнь и смотреть на них, если честно, было тошно. Пастух не спрашивал Лешего ни о чем, зачем? Захочет выговориться – и сам все расскажет, а если нет – то и спрашивать бесполезно. Они просидели молча минут пять, когда Леший, наконец, заговорил. Рассказывал он медленно, часто замолкая на пару минут прежде чем продолжить.

– Пишет: как узнала от матери, что я ее письма рву и на север собираюсь, так вот уже два с половиной года одно и то же письмо пишет. Кается… прощения просит…

Она ведь непьющая у меня, так, рюмашку выпьет для приличия и все. А этот козел специально подпоил ее: «вино это тот же компот». Ну а пьяная баба известное дело… себе не хозяйка, да и меня полтора года не было уже… Вот и потеряла голову.

Пишет, чтобы вернулся – что хочешь, говорит, делай, хоть бей каждый день, хоть че. Ноги, пишет, мыть буду и воду пить… Не вернешься, говорит, сына матери отдам, а сама утоплюсь… Вот так вот, – Леший опять надолго замолчал, уставившись на горы.

– И что делать решил? – счел нужным наконец спросить Пастух. Леший вздрогнул, будто дремал и его разбудили.

– Домой вернусь. Домой хочу… И армией, и горами этими сыт по горло. На север ехать нет никакого желания. В поле хочу, хлеб сеять. Я люблю в поле работать. Хлеб домашний хочу, чтоб только из печи. Ты ел когда деревенский хлеб, Пастух?

– В магазине продавали «сельский» хлеб.

– В магазине… Ты после армии ко мне в гости приезжай, я тебя настоящим хлебом накормлю. Домашний хлеб, когда он только из печи – у него такой дух, такой аромат… Как тебе объяснить… Это как песня, как душа… Да с парным молоком… Ничего больше не надо, ни денег, ни севера… Косить хочу… По росе босиком хочу… – Леший замолчал и мечтательно уставился на редкие облака, он был где-то далеко.

– Ты стихов случайно не пишешь, а, Леший?

– Пишу, только не показываю никому, – удивленно ответил Сергей. – А ты откуда узнал?

– Догадался. Дашь как-нибудь почитать, ладно? – Леший только кивнул в ответ.

– А с женой как решил?

– А что с женой? Я ее уже давно простил за измену… Обидно было, что наврала тогда. Ну, случилось – случилось… Сразу бы покаялась, так я бы домой сразу после срочной вернулся, наверное… Бить, конечно, я ее не буду. Я вообще не понимаю, как так можно бить бабу, а потом целовать? Хотя, говорят, некоторым вроде как нравится… Ольга не из таких… Или я не из таких…

У меня условие будет только одно. Приеду – скажу: «Хочешь жить, будет! только никаких абортов. Сколько даст бог детей, столько и будешь рожать». А не согласится – разведусь к черту.

– Бабы хитрые стали, двоих-троих родят, редко кто четверых, а потом случись что – они шасть в район, в поликлинику на аборт и все…

– Когда я призвался, мы из района в город на электричке ехали. Автобус должен был увезти, да водила запил, а остальные или заняты, или сломаны. Вот мы на электричке и поехали. Там кто-то газету оставил, а в ней большая статья о вреде абортов. Ну, там, как вредно для женщин, что рождаемость падает, что-то еще, не помню. Но я никогда не забуду место, где описывали поздние аборты. Там уже человечек угадывается. И когда их щипцами по кусочку вытаскивают, видно: вот ручку оторвали, вот ножку, вот головку щипцами раздавили. И это в утробе матери, в самом, казалось бы, безопасном месте для ребенка его так… – Леший скрипнул зубами и на некоторое время замолчал.