– Чаще всего мужчина говорит, что это – проблема женщины и его не касается.

– Конечно, это неправильно. Это не проблема только женщины. Но все же хорошо, если она найдет себе собеседника в лице другой женщины, пережившей ту же потерю. Люди, имеющие сходные проблемы, способны выслушать друг друга и понять без подробных объяснений. Однако и мужчина, отец неродившегося ребенка, может чувствовать нечто подобное. Он не способен физически пережить потерю ребенка, но психологически и сердечно переживание потери ему доступно. Разумеется, страдание не может быть вынужденно-волевым, мужчине не нужно убеждать себя: «Я должен страдать вместе с ней». Нет, человек страдает неконтролируемо. Потеря ребенка – горе двоих.

– Что касается переживания горя мужчинами, в редком, идеальном случае он сострадает женщине и через сострадание сам реабилитируется. В основном, по моим наблюдениям, мужчины пьют, либо делают вид, что все нормально, ничего не случилось, либо ищут виноватых. Существует статистика, что когда рождается ребенок-инвалид, то 50 % мужчин уходят из семьи. Мне кажется, что в основном реакция современных мужчин – отстранение.

– Получается, мужчины в ситуации потери оказываются на голову ниже и слабее? В горе мужчина становится закрыт, лукав, убегает от проблемы в сторону или совсем оставляет женщину одну с проблемой?

– Это обобщенная картина, конечно. Женщина, находясь в горе, не видит зачастую того, что у нее разрушается семья. Она настолько углублена в себя, что у нее нет возможности посмотреть вокруг.

– Мне кажется, что несколько легче пережить трагедию потери ребенка человеку, у которого уже есть дети или какие-то другие серьезные обязательства в жизни, например больная мать на руках. Тогда жизненные трудности не позволяют полностью отдаться горю и даже помогают его преодолению. Великое горе требует одиночества, хочется скрыться куда-то, спрятаться, больно выходить на люди, улыбаться или здороваться. Человеку, переживающему потерю, мир кажется каким-то оскорблением. Все вокруг продолжают жить так, как будто ничего не произошло: ходить на работу, растить детей. И здесь к страдающему человеку могут приходить мысли: «Ну почему у них есть, а у меня нет?» Это – уже предосудительная зависть.

Есть очень древнее мудрое правило: в самой большой беде или трауре человек не должен надолго удаляться от общества, пребывание в беспрерывном состоянии тоски и печали влечет за собой разрушение личности скорбящего. Нужно общаться с остальными людьми, превозмогая боль и, конечно, отсеивая ненужные, задевающие за живое темы.

– Женщине, потерявшей ребенка, приходится показывать всему миру, как много для нее значит эта потеря, как сильно она любила своего малыша. И многие из них внушают себе, что они должны теперь страдать и саморазрушаться, чтобы все видели, насколько для нее эта потеря серьезна. Женщина думает, что теперь она не имеет права наладить свою жизнь и быть счастливой.

– Для страдающего человека действительно страшно то, что мир продолжает заниматься чепухой, что, например, мужчин продолжает интересовать футбол, а женщин – тряпки, что по телевизору опять показывают какую-то чушь. У него самого в комнате висят фотографии любимых актеров, которые сегодня выглядят оскорбительно, и он начинает снимать со стен их улыбающиеся лица, потому что сейчас ему совсем не смешно. Происходит серьезное переосмысление жизни: «Неужели все продолжается по-старому, когда у меня по-старому продолжаться не может?» Вспомните картину, изображающую гибель Икара [3] . Его крылья растопило солнце, он падает и разбивается о воду, а в это время мир вокруг продолжает жить своей жизнью – люди работают, погонщик гонит скот, пахарь идет за плугом, и никто даже не поворачивается к погибающему человеку. Совершается какая-то фантастическая трагедия, от которой замирают небо и земля, но не цивилизация – люди продолжают трудиться, любить, развлекаться. И это оскорбительное зрелище дает нам очень важное знание.

Знание, которое приходит к человеку в день его собственной смерти: природа безучастна, солнце по-прежнему льет свой свет на мир, листва зеленеет и птицы снова вьют гнезда, когда человек уходит из этого мира. Человек всю жизнь живет с неким тайным ощущением, что именно он – центр Вселенной: я очень важный и нужный, без меня мир не полон, я драгоценен и такого другого нет. Это очень верное ощущение, только надо правильно им распорядиться. Человек будет ужасно удивлен, когда вдруг покалечится или станет умирать, а мир даже не «помашет ему вслед ручкой». Поэтому о своем одиночестве в горе и смерти лучше узнать заранее.

Личная беда показывает нам подлинное лицо окружающего мира. По большому счету, ему до нас нет дела. До нас нет дела никому, кроме Одного Существа на свете – Господа Бога. Все остальные могут улыбаться нам и здороваться при встрече, не вникая в наш ответ на вопрос: «Как у тебя дела?» И пока нам не больно, мы сами так живем. Разве мы очень интересуемся, у кого какие проблемы или кто чем болен? Мы тоже автоматически спрашиваем: «Как твои дела?» – и идем дальше, не выслушав ответа. Может быть, другой хотел нам рассказать, что у него беда: «Мои дела плохи… Ты меня спросил, как дела, так я тебе сейчас расскажу…» А спросившему на самом деле не интересно, вопрос был делом этикета. И люди отправились дальше по своим делам.

Так мы и живем. Мы все так живем. А как мы почувствуем, что так жить – великая фальшь? Что должно дать человеку ощущение великой фальши окружающей жизни? Личная боль. Эта боль может быть разной, повторяю. Речь идет не только о потере ребенка. Можно говорить, например, о заболевании уже имеющегося ребенка, когда мать выходит из больницы, где она провела бессонную ночь над кроватью своего малолетнего дитя в послеоперационной палате. У нее в голове тревожно бьются мысли: «Выживет – не выживет?», «Что еще нужно?», «Где взять денег на лекарства?» и др. А на улице она видит улыбающийся мир, едущие машины, рекламу. Эту пошлую рекламу, которую мы с интересом рассматриваем, когда ничего не болит, и которая оскорбляет, когда у нас вдруг что-то случится.