Он поковылял прочь. Я подумал, не налить ли себе третью порцию бренди, когда дверь открылась и в комнату вошел Дерри Странахан.

На его лице было подобающее выражение, даже его движения были какие-то покаянные. Он остановился в шести футах от кресла, в котором я сидел, смиренно потупил взгляд в ожидании неминуемой вспышки гнева.

– Итак, Родерик… – проговорил я ровным тоном, решив, что не буду унижать себя потерей самообладания и лишать его возможности изложить мне свою версию. – Я выслушал Шона Дениса Джойса, выслушал Максвелла Драммонда, я выслушал Патрика, а теперь, полагаю, должен выслушать тебя. Что ты можешь мне сказать?

– Я невиновен, милорд, – сразу же ответил он, слова скатились с его языка с той же готовностью, с какой расплавленное масло льется с наклоненной тарелки. – Я могу только пожалеть, если моей невиновностью доставил вам неприятности.

– Понятно, – протянул я. – Один человек мертв, его жена, возможно, умирает, в драке покалечено несколько крестьян, мой сын был вынужден прибегнуть к насилию, спасая тебя, но ты невиновен. Продолжай.

– Милорд, никакого блуда не было… и встреча эта состоялась не по моей инициативе. Эта женщина умоляла меня встретиться с ней…

– В развалинах твоего прежнего дома?

– Да, милорд. Понимаете…

Наконец терпение мое лопнуло.

– Хватит! – прокричал я, вскочив на ноги так быстро, что он отпрыгнул. – Немедленно выкладывай правду, потому что больше ни одного слова лжи я от тебя слушать не желаю! Ты соблазнил эту женщину, так?

– Нет, милорд, – сказал он, но тут увидел мое выражение. – Да, милорд.

– Эта женщина была на самом деле только последней жертвой твоих эскапад с противоположным полом. Это верно?

Теперь он посмотрел на меня испуганно. Я видел, как с его лица сползла актерская маска.

– Я… я никому не хотел зла.

– Никому не хотел зла! Ты соблазнил жену такого гордого, ревнивого, горячего человека, как Шеймас О’Мэлли, ты бездумно пошел по пути, который непременно должен был разрушить жизнь этой несчастной женщины, и ты заявляешь, что никому не желал зла?

Вся его бойкость исчезла. Лицо посерело.

– Родерик, слушай меня. – Я заставил себя говорить более спокойно. – Я не так давно объяснял Патрику, что не осуждаю молодых людей, которые не могут противиться определенным соблазнам. Но осуждаю молодых людей, которые думают только о себе, которые относятся к женщинам – не важно, к каким женщинам, – без доброты, без порядочности, которым наплевать, сколько жизней они погубят, лишь бы удовлетворить свои желания. Шеймас О’Мэлли умер от своей собственной руки. С этим, по крайней мере, ясно, но мне также ясно, что семья О’Мэлли считает тебя отчасти виноватым в этой трагедии. Подумай еще раз, Родерик! Можешь ли ты честно сказать мне с чистой совестью, что ты ни в чем не виноват?

Он, конечно, не мог этого сделать. После нескольких секунд внутренней борьбы сбивчиво объяснил, что хотел бы загладить то зло, которое причинил.

– Не сомневаюсь, – бросил я, – но что сделано, то сделано, мы оба это знаем. В сложившейся ситуации есть только одно решение. В долине ты не можешь оставаться, потому что О’Мэлли превратят твою жизнь в ад. Тебе придется оставить Кашельмару.

Ничто не могло напугать его больше, чем эти слова.

– Пожалуйста, милорд, – пробормотал он, едва ворочая языком, – пожалуйста, не выкидывайте меня в мир без единого шиллинга.

– Мой дорогой Родерик, – холодно ответил я, – по глупости или по каким-то иным причинам я потратил немало времени и денег на твое воспитание, а для меня пустая трата времени и денег – самое последнее дело. Ты вел себя крайне безответственно и приложил немало усилий, чтобы продемонстрировать мне свою незрелость, но ты хорошо учился, и нет сомнений в том, что ты подаешь надежды. Я все еще предполагаю отправить тебя в университет, но при этом собираюсь на несколько лет удалить из Ирландии.

Я читал его мысли: он рассчитывал, что я отправлю его в Оксфорд и позволю на каникулы приезжать в Вудхаммер-холл. Он никогда не был в Англии. Оставляя его в Кашельмаре, где в мое отсутствие за ним присматривали Хейс и его жена, я давал ему понять, что, несмотря на все мое милосердие, он не должен считать себя членом моей семьи.

– Это очень щедро с вашей стороны, милорд. – Радость так переполнила его, что в глазах появились слезы. – Знаю, я не имею права теперь надеяться на то, что вы отправите меня в университет.

– Нет-нет, я тебя отправлю в университет. Ты поедешь учиться в Германию, во Франкфурт. Более того, ты останешься там на три года, и за это время ни разу твоя нога не ступит на землю Англии или Ирландии. Ты понял?

Он понял. И пришел в ужас:

– Франкфурт! Но, милорд, я не говорю по-немецки!

– Выучишься.

После этого он замолчал. Я видел, как к нему медленно приходит понимание того, что я вынес решение, которое устроит как Джойсов, так и О’Мэлли: изгнание, но не полный позор. Я в отношении его умывал руки, но в то же время продолжал поддерживать материально.

– Для тебя это будет интересный опыт, – добавил я спустя несколько секунд. – Используй его наилучшим образом.

– Но… – Он вдруг превратился совсем в мальчишку. – Я там не знаю ни одной души. – Одновременно я видел, он понемногу приходит в себя, снова надевает актерскую маску и напускает на лицо безутешное выражение. – Я буду совсем один.