Моя мама родилась в 1913 году в украинском городе Новомиргороде. Город был основан в 1740 г. и был заселен в основном выходцами из-под Миргорода Полтавской губернии, поэтому и получил такое название. Позднее он стал уездным городом Херсонской губернии. Почти до середины 19 века город был подчинен ведомству военных поселений. После отмены военных поселений в Новомиргороде проживали около 6000 человек, в том числе в отдельном районе города, за чертой оседлости, примерно до пятисот евреев. В настоящее время Новомиргород входит в состав Кировоградской области Украины с населением 13000 с небольшим человек. В городе имеются несколько памятников и исторических зданий, оставшихся с дореволюционного времени, например: кавалерийские казармы, крестьянская хата, памятник жертвам голодомора, лекарня 1913 года, краеведческий музей, три братских могилы и ни одной могилы евреев, как и ни одного другого напоминания о всех 500 евреях зверски перебитых во время погромов.

Для полной ясности и полноты картины приведу выдержку из Википедии:

«По мнению историков, в 1918–1920 годах только на Украине приблизительно в 1300 населенных пунктах произошло свыше 1500 еврейских погромов. Было убито и умерло от ран, по разным оценкам, от 50 до 200 тысяч евреев. Около 200 тысяч было ранено и искалечено. Тысячи женщин были изнасилованы. Около 50 тысяч женщин стали вдовами, около 300 тысяч детей остались сиротами. Только Добровольческая армия совершила почти 300 погромов, а это 17 % от общего их числа.»

В 1918 году, когда маленькой Рахиль, моей будущей маме, было 6 лет, топорами были зарублены: ее отец, мать и дедушка, мой прадед. Мама была спасена украинкой Оксаной и воспитана старшой сестрой Руфимой, которая по счастливой случайности в день погрома в городе не было. Руфимь фактически заменила младшей сестренке мать и отца, вплоть до самого замужества Рахиль. С началом войны, их связь прервалась. После освобождения Украины, мама не однократно посылала запросы на розыск сестры, пока ей не прислали официальный ответ, что она значится в списках «пропавших без вести». Фактически такой ответ означал, что Руфь была умерщвлена в каком-то концлагере, как и сотни тысяч евреев, во время второй мировой войны.

– Потом мы встретились с папой и поженились. Потом родилась Оленька – ваша сестренка, которую вы уже не застали, но вы видели ее на фотографии. Ей там ровно пять лет. Через год ее не стало. Не много помолчав, мама продолжила. Вскоре началась война с Финляндией и папу призвали на фронт, где он был, пока его не ранили. После госпиталя папа вернулся домой. А потом опять началась война, на сей раз с немцами. Мы с тобой, тебе было год или полтора, едва успели уехать из Пушкина в Ленинград к вашему дяде, который уже был на фронте и…

– Наум, обратилась она к папе, вы вроде были на одном фронте и чуть ли не в одной части, ведь так? Все правильно сказала.

– Мы были вместе до 43 года, а затем его комиссовали по контузии.

– А ты папа? – спросила Зина.

– А я был еще примерно с год, пока меня не ранили, после госпиталя комиссовали и меня, – ответил папа.

Мама продолжила: хорошо, что мы с тобой успели уехать. Буквально через два или даже на следующий день в Пушкин вошли фашисты. Что с нами было бы, если бы не успели уехать, лучше не спрашивайте. Всех евреев, кого я знала в Пушкине, которые не успели или, которым не к кому было уехать, всех, и даже детей расстреляли. Конечно спасибо дяде Самуилу, если бы не он, если бы каким-то чудом он не сумел передать нам ключи от своей комнаты в Ленинграде, пока мы еще были в Пушкине без немцев, то, чего говорить, не сидели бы сейчас здесь. Не знаю, может, в самом деле бог есть и он помогал нам, или так уж само собой случилось, но получалось, что нам с тобой, Левчик, везло. Мы ведь и из Ленинграда успели уехать последним поездом, вернее предпоследним. Следующий за нами поезд полностью разбомбили фашисты. Что говорить, повезло нам. Когда Ленинград взяли в блокаду, мы уже были в Кирове, а уж оттуда, месяца через два или три, не помню, мы поехали в Ташкент, в товарном вагоне. Все лучше, чем на крыше. Да, детки мои, и так было. Вот там то, не сразу, кажется через полгода, может и раньше, ты, Левушка, заболел. Заболел какой-то пелагрой. Не спрашивайте, я так и не знаю, что это за болезнь. Да что я, врачи сами толком не знали. Только представьте себе его, этакого ангелочка с открытки, и, что с ним стало: на моих глазах, я не преувеличиваю, мой кудрявый ангелочек превратился в сморщенного старичка, со ссохшейся прозрачной кожицей на лице, ручках, на всем тельце. Врачи сказали, что у тебя отмирают клетки и они бессильны что-либо сделать. Они говорили, что если бы меня положили в московскую больницу, то там, возможно, сумели бы помочь, но здесь в Ташкенте, вы же сами понимаете… Я понимала и не понимала. Не могла понять, не могла смириться с тем, как сказал врач, чтобы я готовилась к самому худшему. Конечно, я видела и понимала, что врачам очень нелегко, что больница переполнена, что не хватает медикаментов, не хватает больничных коек, не хватает врачей. Детских врачей вообще не было, потому что это была городская больница, общая для раненных, для стариков и для детей. Кажется, я все понимала, кроме того, за что, почему я должна быть готовой потерять еще и сыночка. В конце концов, переживания и усталость сломили меня, и я заснула возле тебя, на той же койке, на которой ты лежал, уже в другой палате, которую называли палатой смертников. Называли так, потому что в ней находились вперемешку еще живые, от которых врачи отказались и, которые со дня на день должны были умереть, и уже умершие, которых вывозили из палаты по ночам. Я уснула. Мне приснился мой дедушка, впервые с того дня, как меня подвели к нему, чтобы проститься. И мне до сих пор трудно поверить, наверно потому, что я не могу понять, был ли он во сне или это был его призрак, но, кем бы он ни был, он очень отчетливо сказал мне:

– Вспомни Рахиль, что я сказал тебе перед своей смертью, я сказал: Он есть, он точно есть. Я часто вижу его. Люби его всем сердцем, всей душой…

Дедушка исчез, в палату завезли новенького пока еще живого или уже…Я проснулась или просто очнулась, не знаю. В моей голове внезапно вспыхнул ярко голубой свет и мне стало как будто легче. Я взяла твою высохшую ручонку и сказала, может быть и вслух: – Бог, не знаю есть ли ты или нет, но если есть докажи это – оставь в живых моего малыша. То была моя первая и единственная просьба к тому, в кого я тогда не верила. Лишь страх перед новой утратой, сломил во мне упрямство безверия. Всю долгую ночь я держала твою холодную ручонку в своей руке и беззвучно повторяла одно и то же: – Левушка, сделай чудо, останься жив. Я просила только тебя, не бога, только тебя. Видно под утро, все так же держа твою ручку, я задремала и внезапно проснулась от того, что почувствовала в своей ладони шевеление пальчиков твоей ручки. Я открыла глаза, посмотрела на тебя. Левчик, ты, мой маленький, смотрел на меня. Не просто смотрел. Ты улыбался. Это было так неожиданно, что в первый момент у меня возникло странное, не вероятное ощущение, что это не ты смотришь на меня, а мой дедушка улыбается мне. Он казался таким реальным, чуть ли не осязаемым, что я выпустила твою ручку из своей, встала и потерла ладонями свои виски. Потом опять посмотрела на тебя. Ты продолжал улыбаться, но затем личико твое сморщилось, и ты заплакал. То были первые звуки, которые ты издал за все время болезни. Они очень напоминали те, которые вы, ты и Зинуля произвели сразу, как только появились на свет. С этого дня ты быстро пошел на поправку. Даже врачи были поражены. Левушка, ты сделал чудо, ты сделал его.

Мама, невыразимо красивая, смотрела на меня и вновь улыбалась чуду моего воскрешения к жизни, не сознавая, что это чудо сотворила она сама, своей любовью. Я не сказал маме тогда, что это ей я обязан своему второму рождению. Не сказал, потому, что в то время еще не достиг прозрения, способности видения и понимания сути многого из уже пережитого, и не только в этой, еще продолжающейся жизни. Случается иногда, когда латентная способность предвидения, в обычных обстоятельствах скрытая в нашем подсознании, внезапно обнаруживает себя и тогда мы видим и постигаем многое в свете будущего, в свете прозрения. Мое прозрение пришло ко мне, к сожалению, слишком поздно, после того, как мама покинула наш земной мир и ее душа продолжила жизнь рядом с душами ее родителей, ее сестры, с душой нашей сестренки и тети Оксаны. Незадолго до того, я работал над циклом очерков под общим названием «Миссия Проклятых» и ее продолжением – «Великое посвящение». Я нашел много примеров великих и широко известных личностей, обладающих способностями действенной духовно-энергетической инициации людей. Для большей ясности я приведу выдержку, которой заканчивается первая часть:

…Таким образом, евреи внесли величайший вклад в мировую культуру, создав универсальные ценности, входящие в сокровищницу человеческого духа, выработав идеи социальной справедливости, этического идеализма и мирового братства, воодушевляющие человечество. К этим доводам необходимо добавить еще один, без которого были бы невозможны все остальные «дары» евреев человечеству, – это «дар» практически постоянной, никогда не прекращающейся инициации всех видов, включая энергетическое духовное воздействие через те же «универсальные ценности» вложенные евреями во все сферы человеческого духа. И это духовно – альтруистическое действо осуществлялось каждым евреем, достигнувшим того уровня развития, который позволял инициировать остальных, независимо от того, – принадлежал ли еврей к общине, или же он жил сам по себе. Главным было принадлежность к «нации духа», а не к диаспоре…