Обложившись бумагами, Дорошин изучал все, что смог найти в Интернете по поводу этюда Куинджи «Днепр». История, рассказанная Склонской, его увлекала все больше и больше. То, что Мария Викентьевна сказала правду, он нисколько не сомневался. В том, что картина действительно пропала, а не переложена случайно с места на место, тоже. Весь накопленный за годы работы опыт твердил о том, что Куинджи украден.

По просьбе Дорошина Склонская составила список работников галереи, имеющих допуск в хранилище. Помимо ее самой, Ксении Стекловой, Елены Золотаревой и Бориса Грамазина, о которых полковник уже был наслышан, в список вошли директор музея Арина Морозова, старший научный сотрудник Андрей Калюжный, младший научный сотрудник Алена Богданова, уборщица Светлана Попова и ремонтных дел мастер Ильдар Газаев. В штате картинной галереи кроме них посменно трудились еще две гардеробщицы и четыре смотрительницы залов, однако специального ключа, открывающего двери в хранилища, они не имели. Итого, вынести картину могли девять человек. Не так уж и мало.

Мария Викентьевна рассказала Дорошину все, что знала. Пропажа Куинджи выяснилась случайно. Ее внучке, студентке филфака, задали доклад о творчестве Куинджи, и девочка решила вставить в него раздел о наличии подлинников художника в их городе. Склонская принесла ей каталог, изданный картинной галереей в две тысячи четвертом году, в котором черным по белому значилось, что в ее запасниках хранится два этюда знаменитого мастера – «Закат в лесу» и «Днепр», переданные в дар Обществом имени Куинджи в 1995 году.

– Эта работа была написана в промежуток с 1898 по 1900 год, – рассказывала Дорошину Склонская. – Она небольшая, размером одиннадцать на семнадцать сантиметров. На ее обороте был штамп общества Куинджи и подписи входящих в него художников Рылова и Бухгольца, а также присвоенный картине инвентарный номер.

Внучка Склонской также попросила бабушку сфотографировать картину на телефон, чтобы иметь ее «живое» изображение, однако когда Мария Викентьевна спустилась в хранилище, то в положенном месте картину не нашла. Обращение за помощью к Грамазину тоже не дало результатов. Борис Петрович не смог сказать, ни где находится картина, ни когда он видел ее в последний раз.

– Валяется где-то, – беспечно сказал он, почесывая худосочную грудь под видавшей виды черной водолазкой. – Будем переезжать – найдется.

Склонская его оптимизма не разделяла. Ей казалось, что пропажа картины такого уровня грозит вселенским скандалом, а потому начала аккуратно спрашивать у коллег, кто из них видел картину последним. Богданова, так же как и сама Мария Викентьевна, специализировалась на иконописи, поэтому судьба картины из соседнего отдела ее совершенно не интересовала. Калюжный, пишущий диссертацию как раз по Куинджи, припомнил, что описывал все, что связано с «Днепром», два года назад и тогда точно доставал этюд из хранилища, чтобы рассмотреть поближе. Соответствующая запись в журнале учета материальных ценностей действительно была.

Елена Золотарева сказала, что видела этюд, когда поступала на работу в галерею, поскольку знакомилась тогда со всеми фондами, и больше о нем не вспоминала. Директоршу Морозову Склонская беспокоить попусту не решилась, уборщица и разнорабочий, услышав вопрос о Куинджи, лишь посмотрели непонимающе, поскольку никогда даже не слышали такой фамилии, и лишь Ксюша Стеклова, морща чистый лобик, припомнила, что года полтора назад из Москвы приезжал какой-то фотограф, который просил разрешения сфотографировать именно этюд «Днепр». Запись об этом событии в журнале Грамазина Склонская тоже отыскала, и получалось, что после визита неизвестного фотографа «Днепр» никто не видел.

– А что это был за фотограф, вы не знаете? – спросил Дорошин, впрочем, без малейшей надежды.

– Нет, я вообще про него не знала. Хорошо, что Ксюша вспомнила, а то бы и этого не узнали.

– А эта ваша Ксюша, вообще, что за человек? – Дорошин попытался, чтобы его голос звучал как можно безразличнее.

– Хороший человек, славный. – Мария Викентьевна пожала плечами. – Как мне кажется, не очень счастливый, хотя я могу и ошибаться. Видите ли, Витенька, я, признаться, не очень понимаю нынешнюю молодежь. Девочка она тонкая, в искусстве разбирается прекрасно, но вот ценности у нее совсем другие, чем у моего поколения. И это печалит очень. Мне с ней общаться не очень интересно, впрочем, как и ей со мной. Мне Леночка гораздо ближе. Вот она – просто прекрасной души создание. С ней можно в разведку, если вы помните еще такую меру человеческой порядочности.

– Помню, – засмеялся Дорошин. – Хотя и младше вас с Леночкой, но помню.

– Меня вы, несомненно, младше, Витенька. – Склонская весело рассмеялась, и смех ее звучал очень молодо и звонко. Сейчас ей ни за что было не дать ее семидесяти лет. – А вот Леночку вы зря в старухи записали, ей всего тридцать шесть.

– Как тридцать шесть? – глупо спросил Дорошин, вспоминая бесформенную юбку, невыразительное лицо и тусклый ком волос, собранных в гладкий узел. – Я думал, ей за пятьдесят.

– Виктор, – Склонская укоризненно погрозила полковнику пальцем, – если бы вы сказали это при Леночке, то нанесли бы ей страшное оскорбление. Уверяю вас, что я не ошибаюсь относительно ее возраста, и она всего на четыре года старше Ксюши.

– Как на четыре? – чувствуя себя идиотом, Дорошин все-таки не смог сдержать вырвавшийся у него вопрос. – Я был уверен, что Ксюше лет двадцать пять, не больше.

– Она молодо выглядит, тем более что у нее есть возможность ухаживать за собой, посещать салоны красоты. У нее муж бизнесмен, поэтому она может позволить себе дорогую одежду и косметику, а Леночка живет на свою более чем скромную зарплату и пенсию деда, поэтому вы так жестоко и ошиблись в плане ее возраста.

Так, бесформенное пугало Леночка, по внешнему виду которой никак нельзя было предположить, что она еще достаточно молода, жило не с мамой, как изначально предположил Дорошин, а с дедом. Что ж, не так сильно он и ошибся на самом-то деле. Интуиция его не подвела. Полковник усмехнулся. Леночка, сколько бы лет ей ни было, его совершенно не интересовала.