в постели. И какие после дела

ведете разговоры там? Представить

боюсь, стесняюсь. Явно, что вы не

смакуете подробности процесса

там бывшего. А, может, моё мненье

о сильном целомудрии твоем

преувеличено. Что хорошо для тела,

то не в ущерб и для души прекрасной.

Становишься - о, жуть - румяной, страстной.

8.

А я не мог, не смел расшевелить

твоих подбрюшных демонов, я робко

исследовал изгибы, губы гнал

паломничать лишь по рукам, по пальцам,

потом сам распалялся, но огонь

сырых поев с гнильцой, трухой дровишек

дрожит, дымит, неверным жаром пышет.

9.

Я думаю, ты родила. Так мало

из женщин, кто готов свою судьбу

жить до конца. Всех, всех вас тянет плоть

к деторожденью - разменять единый

и трудный божий дар на сколько можно

орущих, всюду пачкающих тЕлец.

Разверзнется и исхудает плоть,

дух оскудеет в этих упражненьях,

в них обретешь себе успокоенье.

10.

Ты выблядков своих оставь ему,

пусть он содержит в холе, всякой неге,

как память о тебе. Ты так и так

плохая мать, поскольку сильно много

в тебе страстей и мыслей настоящих,

да так я постарался - приучил,

вскормил, взлелеял, с рук с убытком сбыл.

11.

Аз мерзок и смешон, не прогадала

ты, отказавшись от моих услуг

телесных и других. Но связь осталась

вполне реально - чувствую - саднит,

а где-то трёт. Ты тоже ведь читаешь

не просто так пространные мои,

написанные потом, кровью письма,

натужно продираешься сквозь почерк

к лукавому их смыслу... Нас учил

В. Розанов, чтоб семенем писать -

дрочу, чтоб эти письма обкончать.

12.

Ну ладно, хватит этих экивоков

таких многозначительных - пора

в бровь, в глаз гвоздить - я по причинам личным

пишу тебе, испуганный, живой -

нас убивают, очередь за мной.

Нас убивают, как баранов режут,

ножа о ребра слышу мерзкий скрежет.

13.

Ага - забеспокоилась - твоих

любовников - как дичь какую бьют,

матёрых бьют и малых, здесь в стране

и заграницей. Помнишь Николая,

высокого такого - так его

в Париже... Шёл, гулял... Шанзализе...

и среди бела дня араб мятежный

зарезал. Но араб ли это был?

Ищи свищи - удар и след простыл.

14.

Я слушал о той смерти равнодушно,

ну мало ли гуляет всякой швали

приезжей по Парижу. Беспокойно

во Франции.

Потом узнал, откуда

уже не помню - из газет, наверно,

что Федоров застрелен, удивился

не слишком. Через-чур банкир зажился.

15.

Чужие смерти далеко мелькали,

внимание не слишком привлекали,

я в собственных печалях жил...

Потом

Аверина убили.

16.

Аверина убили, мы с ним, помнишь,

дружили. Ревновали, но общаясь,

мы даже не пытались избегать

известных тем, но не вдавались в них

намеренно. Как будто жен своих

два друга обсуждать не обсуждают,

но, не волнуясь, к слову вспоминают -

как там твоя - да ничего... толстеет -

вот и моя размером богатеет.

17.

Его нашли в петле. Печальный мент,

склонившийся над вязью протокола,

в случившемся не видел преступленья,

кругом валялись шприцы, стклянки, вся

жуть обихода смертного - письма

он не оставил - что же тут искать

улик излишних, дело городить,

кому он нужен, чтоб его убить.

18.

Висит тяжолым грузом,

затянутый в петлю,

глубок след, ровен, узок,

качну, пошевелю,

под шепоток шуршащий -

"кощунство... мертвеца...",

но ужас настоящий

не понят до конца.

19.

Не просто смерть - законно

случившаяся, а