— Надо думать, что предупреждала как раз до того момента, пока у Джокера денежки не завелись?

Я мрачно кивнула.

— После ограбления инкассаторов. Всё получилось как-то само собой, — будто оправдываясь или не понимая, как такое могло произойти в моей жизни, проговорила я. — Они задумали это дело, абсолютно не понимая, как рискуют. Сплошная бравада, гогот и самомнение. Толя мне рассказал, с такой гордостью, а у меня от ужаса волосы дыбом встали. Я знала, что он не прав, понимаешь? Что он ошибается, что всё непродуманно, и ничем хорошим не закончится. И что мне оставалось делать? Молча ждать, когда его там убьют, или схватят и посадят? — Я снова помолчала, вспоминая собственные чувства и ожидания, что владели мною в то время. — Я жила им. Была уверена, что если с ним что-то случится, мне и жить не стоит. А Толя он… максималистом был. Он хотел всего и желательно побыстрее. Мы пожениться хотели, как только мне восемнадцать исполнится. Он обещал, что к этому времени заработает денег, и я ни в чём не буду нуждаться. А я ни в чём и не нуждалась тогда, — тише добавила я. — Я просто не могла понять, что такое «обеспеченное будущее, денег вдоволь и исполнение любого моего каприза», как он любил говорить. У меня и так всё было, у меня он был, и чтобы его не потерять, я начала думать за него.

— Никто не знал?

Я отчаянно замотала головой.

— Нет, никто. Я продумывала всё — каждую вылазку, каждое дело. По мелочам они с ребятами быстро работать перестали. Стало ясно, что лучше реже, но лучше. И больше. Я будто уравнения решала, я ходила к местам будущих грабежей, осматривалась, приглядывалась, время засекала… как в кино. А потом с Толей всё дотошно обсуждала. Андрюш, я не понимала, что я делаю. Я знала, что это плохо, что это преступление, но другой жизни не было. У него, по крайней мере. Я понимала только одно: если я ему не помогу, он всё равно сделает то, что задумал. Но кончится всё плохо. У него такой характер был — упрямый и взрывной. Он слушал меня только когда я ему помогала, отговорить никогда не получалось. Особенно когда ему стало везти. Появились деньги, пришла уверенность, что ему море по колено, да и я… угрызениями совести не мучилась. Толя был доволен, а я ещё больше. Через год мы уже жили вместе, в новой квартире, и у меня, как он и обещал, было всё, что можно пожелать. Он так быстро превратился из дворового пацана в преуспевающего человека, что никто ахнуть не успел. Купил себе квартиру, машину, а друзья превратились в подчинённых. Это не всех устраивало. Но у него к тому времени завелись серьёзные знакомства… успешная преступная деятельность без внимания не остаётся, сам понимаешь. Он злил ментов, ускользая каждый раз, и этим создавал себе определённую репутацию. К нему начали прислушиваться, его начали уважать. А потом он купил казино.

— Сбылась мечта? — догадался Данилов.

Я спорить не стала, кивнула, а Андрей поддакнул.

— Да, для дворового пацана — это серьёзный взлёт.

— Мне тогда казалось, что ничего не изменится. Что нам везёт, и что так будет всегда. Пока мы вместе — будет так. А, я была уверена, что мы всегда будем вместе. Я с Лизой тогда почти не виделась. Она искала себе мужа с положением, и несовершеннолетняя сестра, живущая с бандитом, ей была ни к чему. Наши дороги разошлись, и ни одну из нас это тогда не тревожило. Я только что школу закончила, я была влюблена, строила планы на будущее… У меня была жизнь. А потом её не стало.

Андрей сидел рядом, опираясь локтями на колени, и смотрел на заросли вишни неподалёку.

— Но он ведь тебя не сдал.

Я голову повернула, удивлённая его словами.

— Он меня любил! — Я даже разозлилась из-за того, что он заставил меня объяснять и даже доказывать. — Он знал, что он не выйдет из тюрьмы. Знал, что… всё плохо. Он хотел, чтобы я жила дальше.

Если бы Толя только знал, чего мне стоило это решение — жить дальше, без него. Я была так напугана, уверена, что жизнь кончилась, ведь без него я жизни не представляла. А тут на меня всё обрушилось — и дурная слава, и жестокая реальность. Все вокруг называли его грабителем и убийцей, и он таким и был. А я потерялась во всех этих разговорах, не понимая, почему раньше ему не сказала, не удержала, не вцепилась в него, в попытке удержать от дурных и ненужных поступков. Но он был уверен в своих действиях, и мне усомниться не давал. Это стало моей жизнью почти на два года, грабежи и разбой стали способом выжить и заработать деньги. Прошло десять лет, а я до сих пор с содроганием вспоминаю, что я делала и зачем. Я вспоминаю, как в ужасе сжимала кулаки в тот день, когда он отправился в областной центр, чтобы получить свою порцию славы. До этого я пыталась кричать, ругаться, умолять, но он меня не слушал. Сейчас мне уже кажется, что я предчувствовала, что он не вернётся. У него не было шанса. Я надеялась, ждала чуда, которое так и не произошло. И себя винила. Так же, как Данилов обвинил меня при первом откровенном разговоре, что это я отправила Толю Джокера на смерть; как Лиза обвиняла, уверенная, что я требовала от Толи всё большего, а он не мог отказать, потому что, по рассуждениям опять же моей сестры, мне никто не может отказать. Я ведь ведьма, которая не умеет любить мужчин, а умеет лишь руководить ими, порой окончательно подавляя их волю. Но, Бог свидетель, сколько раз, наверное, тысячи раз, я сама кляла себя за то, что не легла поперёк порога, что отпустила, что не помешала Толе совершить глупость, разрушившую его жизнь. За те два года, что мы были вместе, он прожил целую жизнь. Так, как любил — получил всё и в одночасье. Взлетел и разбился, упав. Оставив меня одну.

Нам удалось увидеться лишь раз, и то — спасибо Аркадию Николаевичу. Он вёл дело, и, кстати, верить в мою непричастность не спешил. При первых встречах смотрел с прищуром, чем меня ужасно пугал. Я ведь не была умной и прожжённой преступницей, как про меня писали, я впервые оказалась на допросе у следователя, меня допрашивали в течение нескольких часов, и я путалась в показаниях, я плакала, не понимая, что мне говорить и как пережить эту ужасную ночь. Я хотела домой, хотела позвонить папе, но больше всего хотела, чтобы Толя что-нибудь сделал, и мы бы уехали вместе… из этого города, подальше, к чертям, на край земли. Тогда я ещё не верила, что это действительно конец, и его не отпустят. Знала, что так и будет, но не верила.

— Он убил пять человек. Застрелил в упор. Ты слышишь меня, девочка? Для него всё кончено, но себя ты можешь спасти. Говори, что знаешь.

Со мной говорили вкрадчиво, потом зло, потом стучали кулаками по столу и даже пытались угрожать. Думаю, если бы я не пребывала в шоковом состоянии, могла бы испугаться, но в тот момент я думала не о себе. Я задыхалась, представляя Толю в камере. Задыхалась, думая о том, что ему не выйти на волю.

— С ней бесполезно говорить, — услышала я разговор следователей за дверью. — Она ничего не скажет, будет прикрывать его до конца.

— Может, и не знает ничего?

Я медленно расправила плечи, спина затекла от долгого сидения на стуле, и разомкнула судорожно стиснутые руки. Голову не повернула, но чувствовала чужие взгляды, за мной наблюдали. Меня била нервная дрожь, которую никак не получалось сдержать, а ещё ужасно хотелось пить.

— Знает, — произнёс глубокий голос. Это был голос Халеменчука, и я ещё понятия не имела, что этот человек на долгие месяцы станет моим проклятием. Уж не знаю, что его во мне так заинтересовало, я бы даже сказала, задело за живое, что он стал моей совестью и тенью. Даже после того, как Толю осудили, Аркадий Николаевич продолжал за мной приглядывать. А тогда, в обход всех правил, устроил мне встречу с Джокером. Короткую, но такую важную и необходимую для меня. Хотя, я знала, что он преследует собственные интересы. Дело вышло громкое, и Халеменчук горел желанием разобраться в нём до конца, и посадить всех причастных, даже если это будет несовершеннолетняя девочка. Все остальные, при взгляде на меня, видели лишь огромные несчастные глаза, в которых стояли слёзы, хрупкую фигурку и нервно сжатые руки, а Халеменчук всегда видел во мне большее. Тогда мне казалось, что страшное, сам же он теперь уверяет, что важное.

На том единственном свидании я только ревела. Рыдала, жалась к Толе, почти не понимая, что он мне на ухо лихорадочно шепчет. Халеменчук стоял в пяти метрах от нас, всё видел и понимал, но доказать не мог. А Толя встряхнул меня, поцеловал на прощание, а потом улыбнулся. Улыбнулся лёгкой, задорной улыбкой, которую я и запомнила навсегда. Ему было всего двадцать пять.

Он взял всё на себя, понимая, что у него выхода нет, а мне жить. А я словно очнулась. Вдруг осознала, что же мы — я! — наделали. А ведь с этим предстояло как-то жить.