И чем дальше от Москвы удалялся воздушный караван, тем хуже становилась «горючка». Иной раз в баки заливали такую дрянь, что двигатели отказывались запускаться или глохли на разбеге. При каждой возможности генерал телеграфировал в Главное управление Красного воздушного флота, лично Дрэссеру и Дзержинскому, чтобы высшее руководство надавило на местное начальство и то изыскало из своих резервов пару бочек драгоценного авиабензина для продолжения экспедиции особого назначения. Первые два дня это ещё действовало, но затем даже грозные окрики из Москвы стали бесполезными. Хорошего авиационного керосина на далёких полевых аэродромах давно в глаза не видели, а любой спирт ценился здесь на вес золота.

Очень скоро «залётные товарищи» из Москвы стали радоваться любому пригодному для заправки машин и собственного «согрева» спирту, включая самогон. В условиях чудовищной инфляции спирт являлся главным заменителем денег, на который можно было выменять всё, что угодно. Спиртом спасались от голода и холода, лечили все болезни. Спирт помогал не сойти с ума от творящегося вокруг ужаса, даря спасительное для психики временное забытьё. В авиации кружка чистого спирта обычно служила универсальным средством поощрения экипажей за смелые полеты и механиков за ударную работу.

Сидящие на спирте армейские снабженцы расставались со своими сокровищами очень неохотно, часто лишь под угрозой расстрела. Экспедицию спасало только то, что она находилась на особом контроле у высокого большевистского начальства. Благодаря этому с москвичами иногда случались настоящие чудеса. Однажды они три дня просидели на затерянном среди глухих лесов крошечном аэродроме, прикованные к земле отсутствием какого-либо бензина. Генерал уже подумывал о том, чтобы следовать дальше на санях, когда в эту глухомань неожиданно пожаловал штабной чин. Дорогой гость привёз на грузовике отличный коньячный спирт. Выяснилось, что большой красный командир год назад захватил на знаменитом Цимлянском винном заводе цистерну настоящего коньячного спирта и везде возил её за собой, прицепив к штабному поезду. Но, получив телеграмму за подписью самого руководителя ВЧКа, полководец решил отписать лётчикам пару бочек из личных запасов. Моторы прекрасно завелись на коньяке, и полёт продолжился.

С питанием на первых порах дело обстояло несколько лучше, чем с топливом. В Москве в экспедиционные самолёты загрузили пачками галет, коробками с шоколадом, консервами, салом, хлебом. Правда, впоследствии часть продуктов пришлось обменять на пригодный для заправки спирт. К тому же каждый грамм бензина теперь приходилось жёстко экономить, а лишний груз только съедал драгоценное горючее.

Если из Москвы вовремя долетали телеграмма с распоряжением хорошо встретить участников экспедиции, то обычно хозяева вели себя вполне радушно – выделяли гостям хорошее жильё, сытно кормили. Так комендант небольшого аэродрома под городом Саров первым делом повёл уставших после тяжелого многочасового перелёта гостей в специально натопленную для них баньку. После парной отправились к хозяину домой. Вошли во двор, там свиньи бегают. Комендант спрашивает:

– Какую резать?

– Вон ту, левую ляжку, – указывает немец.

Пока пили самогон и закусывали кислой капустой и огурцами, жена коменданта приготовила отличное жаркое.

Но так было не везде. Иногда целый день приходилось питаться пустым чаем с заплесневелыми сухарями, а спать не на домашних перинах, а на тюфяках из соломы, кишащих блохами и клопами. Бывало зайдёшь в выделенную для ночлега избу, а паразиты сразу набрасываются на тебя – кошмар! Поэтому, если погода позволяла продолжить полёт, и в баках аэропланов ещё оставался какой-то керосин, путешественники предпочитали риск ночного полёта опасности заражения блошиным тифом.

Правда с каждым перелётом причин для задержки становилось всё больше. К отсутствию топлива и скверной погоде прибавились разнообразные поломки. Хотя машины для экспедиции были выделены вполне крепкие, но как оказалось тоже далеко не новые, просто прошедшие основательный капитальный ремонт. Практически после каждой посадки приходилось устранять проявившиеся в небе неисправности. Где-то этим занимались местные механики, а там где с мастерами было туго, лётчики экспедиции сами брали в руки инструменты, благо аварийный запас запчастей они тоже благоразумно прихватили с собой.

Во время одного такого затянувшегося ремонта в грязную, прокопченную печным дымом хату, где коротали время вынужденного ожидания генерал, Луков и комиссар заглянула юная незнакомка. Молодая женщина вошла робко. В её глазах застыла мольба. Её элегантный нежный силуэт был из совсем другого мира. Трудно было понять, как такую утончённую барышню вообще занесло в эту глухомань. Но таковы были реалии гражданской войны.

Она присела на краешек скамьи у входа и робко попросила взять её на самолёт. Весь облик её был трагический. Она рассказала, что зовут её Галиной. Она бывшая певица, в Москве жила в Криво-Арбатском переулке, работала в театре (Одиссею было странно слышать, что в нынешней Москве люди могут ходить по чёрным вечерним улицам, где душат и грабят, на спектакли), потом в советском учреждении. Но оттуда её уволили, так как начальнику не понравилось, что хорошенькая секретарша не захотела уступить его грязным домоганиям. Месяц назад от голода у неё умерла мать, тогда девушка решила пробираться в Астрахань, где у неё служит на волжской флотилии старший брат, ибо в Москве её ждёт смерть от холода и голода.

Судорожными движениями трясущихся пальцев девушка раскрыла сумочку. На пол посыпались обесцененные деньги бывшей империи, многомиллионные ассигнации эпохи временного правительства. Цветных бумажек было много, целая кипа.

– Это всё, что у меня есть.

Она уронила голову на руки, чуть слышно прошептав:

– Это накопления нашей семьи за много лет, покойный батюшка очень заботился, чтобы я не осталась без приданного.

Она беззвучно заплакала.

– Ну, зачем же. Мы ведь понимаем…