Эта мысль служила утешением для удрученного человека. По вечерам, когда он отправлялся на прогулку, чувство окружавшего его безграничного пространства больше не побуждало его бродить целыми часами, он уже не шел в полубезумии все вперед и вперед, пытаясь проникнуть сквозь неосязаемую стену.

Он думал о Мэри Кокрейн. Это была девушка из провинциального городка. Вероятно, такая же, как миллионы других американских девушек. Его интересовало, что думала она, когда сидела на его лекциях, когда шла рядом с ним по улицам Юнион-вэлли, когда играла с детьми во дворе дома.

Однажды зимой, когда в сумерках. Мэри с детьми лепила во дворе снежную бабу, Хью пошел наверх и в темноте стал глядеть в окно. Высокая, стройная, смутно видимая фигура девушки быстро двигалась по снегу.

«Да, в ее жизни еще ничего не было. Она может стать чем угодно или ничем. Она подобна юному деревцу, которое еще не приносило плодов», — думал он.

Он прошел в свой кабинет и долго сидел там во мраке. В тот вечер, отправившись на обычную прогулку, он отсутствовал недолго: поспешил домой и засел у себя в кабинете. Хью запер дверь. Хотя он этого не сознавал, ему не хотелось, чтобы Уинифред подошла к его двери и нарушила его мысли. Она иногда это делала.

Уинифред все время читала романы. Она читала романы Роберта Льюиса Стивенсона* {Роберт Льюис Стивенсон (1850–1894} — английский писатель, автор исторических и авантюрных романов}. Прочитав их все до последнего, она опять начинала с первого.

Иногда она приходила наверх и, стоя у двери, разговаривала с Хью. Она что-нибудь рассказывала или повторяла неожиданно умную фразу, сказанную кем-нибудь из детей. Случалось, она заходила в комнату и гасила свет. У окна стоял диван. Она садилась на край дивана. Тогда что-то пробуждалось в них обоих. Это было как в ту пору, когда они еще не были женаты. Сидящая фигура оживала. Хью тоже садился на диван, и она протягивала руку и касалась его лица.

Хью не хотел, чтобы это случилось теперь. Постояв минуту посреди комнаты, он подошел к двери, отпер ее и вышел на лестницу.

— Пожалуйста, Уинифред, не шуми, когда придешь наверх. У меня болит голова, и я постараюсь заснуть, — солгал он.

Вернувшись в свою комнату и заперев дверь, он почувствовал себя вне опасности, погасил свет и, не раздеваясь, бросился на диван.

— Он думал о Мэри Кокрейн, своей ученице, но был уверен, что думает о ней совершенно отвлеченно. Она была подобна той женщине, которая шла доить корову и которую он видел, когда в молодые годы гулял далеко в прерии, чтобы излечиться от внутреннего смятения. В его жизни она занимала такое же место, как человек, бросивший камнем в собаку.

— «Да, она еще не сложилась, она подобна молодому деревцу, — повторял он. — Люди всегда так. Они вдруг перестают быть детьми и становятся взрослыми. Так будет и с моими детьми. Малютка Уинифред, только еще начинающая лепетать, скоро будет как эта девушка. Я избрал эту Мэри не в силу какой-либо особенной причины. По какой-то причине я отошел от жизни, а она вернула меня назад. Это могло случиться со мной и при других обстоятельствах: если бы я увидел, как ребенок играет на улице или старик входит в дом. Она не принадлежит мне. Она уйдет из моего поля зрения. Уинифред и дети останутся при мне, и я останусь при них. Мы узники, потому что принадлежим друг другу. А вот Мэри Кокрейн свободна, или, по крайней мере, она не узница нашей тюрьмы. Несомненно, со временем и она построит себе тюрьму и будет жить в ней, но я не буду иметь к этому никакого отношения».

Ко времени третьего года пребывания в колледже в Юнион-вэлли Мэри Кокрейн сделалась как бы принадлежностью семьи Уокеров. Но она все еще не знала Хью. Детей она звала лучше, чем он, быть может лучше, чем их мать. Осенью она с мальчиками ходила в лее за орехами. Зимой она каталась с ними на коньках на небольшом пруду рядом с домом.

Уинифред принимала ее, как принимала все: услуги обеих негритянок, рождение детей, обычное молчание мужа.

— И вдруг, совершенно внезапно и неожиданно, молчание Хью, продолжавшееся всю его женатую жизнь, прервалось. Идя домой с немцем-преподавателем новых языков в колледже, он по дороге вел горячие споры. Он останавливался на улице при встрече с людьми и разговаривал с ними. Копаясь в саду, он пел и насвистывал.

Как-то осенью, придя под вечер домой, он застал всю семью в гостиной. Дети играли на полу, а негритянка-няня сидела в качалке с ребенком на руках и мурлыкала негритянскую песенку. Мэри Кокрейн тоже была здесь. Она сидела и читала книгу.

Хью подошел прямо к ней и заглянул ей через плечо. В этот миг в комнату вошла Уинифред. Он протянул руку и выхватил книгу у девушки. Она удивленно посмотрела на него. С бранным словом швырнул он книгу в пылавший камин и разразился целым потоком слов. Он проклинал и книги, и людей, и образование.

— К черту все это! — кричал он. — Зачем вам читать о жизни? Зачем людям нужно думать о жизни? Почему они просто не пользуются жизнью? Почему они не хотят расстаться со своими книгами, мыслями и школами?

Он повернулся и взглянул на жену. Та стояла бледная, устремив на него странный, неподвижный и неуверенный взгляд. Старуха негритянка поднялась и быстро вышла из комнаты. Двое старших детей заплакали. Хью чувствовал себя отвратительно. Он глядел то на испуганную девушку, которая сидела в кресле со слезами на глазах, то на жену. Пальцы его нервно теребили полу пиджака, женщинам он казался мальчиком, который залез в чулан стащить съестного и был пойман на месте преступления.