Как любитель музыки Берти, естественно, ездил на фестиваль в Байрейте и охотно общался со всей семьей Вагнер. Особенно он сблизился с сыном композитора, Зигфридом, который был женат на уроженке Англии Уинифред Уильямс. Когда Нэнси в 1968 году посетила Байрейт, ее “пригласили навестить фрау Уинифред” и в ходе этого визита сообщили, что комнату Зигфрида украшала единственная фотография – Берти Митфорда. Уинифред, занимавшая в пору войны должность арт-директора фестиваля, была поклонницей Гитлера, и когда в 1938 году Юнити заболела в Байрейте, а затем, съездив, вопреки советам врачей, на нацистский марш-парад в Бреслау, окончательно слегла, именно Уинифред, по просьбе фюрера, взяла на себя заботу о ней. Второе имя Юнити, Валькирия, было дано ей в честь великой оперы по предложению деда, несмотря на то что родилась она как раз в год, когда началась Первая мировая.

Дружба первого барона Ридсдейла с Хьюстоном Стюартом Чемберленом проистекала, вероятно, из общей любви к Вагнеру, но оказалась достаточно близкой, чтобы побудить Берти написать предисловие к трактату Чемберлена Die Grundlagen, или “Основания XIX века”, который был опубликован в переводе на английский в 1910 году. Англичанин по рождению, Чемберлен в 1916 году перешел в германское подданство. На его похоронах в 1927 году присутствовал Гитлер с ближайшими сподвижниками, а на родине его считали “худшим ренегатом за всю войну”.

Но задолго до войны, до смены подданства и “ренегатства”, Хьюстон в этом трактате не забыл включить в концепцию чистой “арийской расы” также и англичан. Эта раса, писал он, “наконец-то позволит наиболее одаренным индивидуумам посвятить свою жизнь надындивидуальной задаче”. Легко себе представить, как эта формула приглянулась Гитлеру: по общему мнению, именно теории Чемберлена послужили философским обоснованием и оправданием политики нацистов.

В иных кругах его сравнивали с Кантом и Шопенгауэром. Правда, критически настроенный автор некролога в “Таймс” напоминал, что покойный Чемберлен свел историю к расистскому делению на “тевтонов и антитевтонов, овец и козлищ”, – антитевтонами оказались евреи. Разумеется, страшный итог подобных размышлений в ту пору был еще не очевиден, а сам по себе грандиозный идеал общетевтонского союза вполне находил отклик в Англии, тем более что обе страны были связаны и древними общими корнями, и сравнительно недавними династическими, с тех пор как в 1714 году в Англии воцарилась Ганноверская династия. Не так уж удивительно, что Берти Митфорд поддался риторике Чемберлена, да еще и подкрепленной волнующими звуками вагнеровской оперы. Также вполне можно понять, почему многие аристократы, в том числе и сын Берти Дэвид, в тридцатые годы поддерживали Союз англо-германской дружбы, стремившийся предотвратить повторную войну между “тевтонами”. Но вот поступки Юнити и, пусть и не в таком масштабе, Дианы подвергают серьезному испытанию нашу готовность понять. Что тут сказать? Разве что – они были воспитаны в соответствующем духе, они с детства впитали темное величие “Лоэнгрина” и “Фауста” и считали немцев родными. Том Митфорд, самый близкий для Дианы член семьи, думал точно так же. Брат Берти женился на немке, а в 1914 году сын Берти Джек устроил роскошную, широко освещавшуюся в прессе “англо-германскую свадьбу”. Его женой стала наследница аристократического рода Мари фон Фридландер Фульд2.

Но при всем своем космополитизме Берти не забывал о связи с родной землей, о местных корнях. Это было для него совершенно естественно. Так, он возглавлял Общество конного спорта в своем графстве, и Дэвид впоследствии, расплавив медали, выигранные отцовскими лошадьми, сделал себе золотой кубок. Его присутствие все еще ощущается в Мортон-ин-Марш, ближайшем к Бэтсфорду городе из такого же нарядного камня оттенка охры (цвет Глостершира), с отелем “Герб Ридсдейла” и крытым рынком, построенным за счет лорда. Оставил он и иные следы, ставшие для наследников сюрпризом: в 1962 году Дебора переслала Нэнси фотографию из журнала “Филд”, на которой был запечатлен смотритель Бэтсфорда – вылитая копия их отца. “Спасибо за нового дядюшку, он прекрасен”, – откликнулась Нэнси.

Берти – “дед-проказник”, как именовала его Нэнси, – славился такого рода подвигами, как и его мать. Высказывались даже предположения, что и сам Берти зачат в прелюбодеянии и предков “девочек Митфорд” стоит поискать не среди Ридсдейлов, а среди Сефтонов. Причина таких слухов вполне очевидна: едва Берти сравнялось четыре года, его мать, леди Джорджина Эшбернэм (тоже из семьи, более древней, чем Нормандское завоевание), бежала с сыном графа Сефтона. Доказательств того, что будто Берти рожден от любовника, никогда не было, но публика охотно верила в это, как верила, что леди Диана Мэннерс (впоследствии Купер) – дочь издателя “Пэлл-Мэлл газетт”. “Меня здорово вдохновляют рассуждения о бастардах в «Томе Джонсе»”, – парировала Диана. Вероятно, примерно так же относился к этому и Берти. Его внучка писала в “Английской аристократии”: “Стыд – понятие буржуазное”. Отголоски семейного скандала ничуть не повредили ни карьере Берти, ни личной жизни. Вскоре после того как Эдуард VII взошел в 1901 году на трон, Берти “отобедал с Его Величеством” в Виндзоре. Женился он на дочери графа Эйрли, леди Климентине Огилви, что означало существенное продвижение по социальной лестнице: Эйрли владели настоящим замком, не самостроем. Возможно, именно поэтому теща Берти до конца жизни именовала дочь девичьей фамилией.

Графиня Эйрли, дожившая до 90 лет и скончавшаяся в 1921 году, происходила из рода Стэнли, чьи письма Нэнси впоследствии издала. Два тома, “Леди Олдерли” и “Стэнли из Олдерли”, вышли в 1938–1939 годах. (“За исключением нескольких досадных мелочей в связи с Мюнхеном, мисс Митфорд образцово справилась со своей задачей”, – отозвался обозреватель.) Про отца Нэнси и в некрологе писали, что он “унаследовал грозное величие олдерлийских Стэнли”, и эта “грозность” несомненно была присуща Генриетте Бланш Эйрли. В четыре года Нэнси услышала от нее афоризм, достойный “Аббатства Даунтон”: “Нет ничего более жалкого, чем леди, не говорящая по-французски”. Такого рода высказывания запоминались навсегда. Возможно, внучке передалось от Бланш и восхищение Вольтером, которым она в итоге увлеклась всерьез и написала в 1957 году “Влюбленного Вольтера”. В отличие от Митфордов, Бланш не была склонна к шуткам, однако “снобистская сторона” Нэнси помогла ей оценить причастность бабушки к высотам культуры, дружбу с Томасом Карлайлом, Мэтью Арнольдом и Гладстоном. В юности Бланш посещала салон Холланд-хауса в Кенсингтоне, где последний гранд-бал давали в 1939 году, накануне войны, а столетием ранее это было средоточие общественной, политической и артистической жизни Лондона, там бывали все, от Дизраэли до Байрона. На смертном одре Нэнси мужественно шутила: хорошо бы попасть в “правильную компанию” на небесах. Устроило бы ее общество тех, кто бывал в Холланд-хаусе?

Еще в одном Бланш и Нэнси близки: обе привечали умных мужчин. Высказывались предположения, будто среди умных кавалеров Бланш числился Берти Митфорд, и потому-то Бланш, наблюдая вблизи донжуанские ухватки будущего зятя, противилась замужеству дочери.

Опять-таки кто может знать наверное? Почти несомненно, что у Берти был роман с сестрой его жены Бланш Хозьер, чья дочь Климентина была очень похожа на Дэвида Митфорда. Бланш, несчастливая в браке, неоднократно меняла любовников, но, по-видимому, подруге признавалась, что Климентина рождена от Берти3. Внутрисемейные любовные связи продолжались и в следующем поколении: муж Климентины, Уинстон Черчилль, вроде бы имел близость с сестрой своей жены Нелли Ромилли, и ее сына Эсмонда, будущего мужа Джессики Митфорд, многие считали сыном Черчилля. Эсмонд поддерживал этот слух (он и внешне напоминал Черчилля), но главным образом по идеологическим соображениям: отпрыск правящей элиты, внебрачный сын первого лорда Адмиралтейства – с красным флагом в руках! Позднее Диана Мосли так описывала провокационное поведение Эсмонда: “Он делает это назло, подначивает”4.

Разумеется, сестры Митфорд подобные сенсации воспринимали совершенно спокойно. Все шесть были искушенными женщинами, и если их родители, Дэвид и Сидни, вроде бы друг другу не изменяли, то дед по матери, Томас Гибсон Боулз, был слеплен из того же теста, что и Берти Митфорд. Незаконность его рождения сомнений не вызывала: член парламента Милнер Гибсон прижил сына от Сьюзен Боулз. Томас, рано лишившись жены (она погибла, пытаясь избавиться от пятой беременности, угрожавшей ее жизни, и ее судьба вплетена в финал “В поисках любви”), сменил нескольких любовниц, среди которых оказалась и гувернантка его дочерей Генриетта Шелл (“Телло”), родившая ему трех сыновей. Никто даже не пытался “замести сор под ковер”. Сидни признавала всех сводных братьев, и Телло, родившая затем еще одного сына от морского офицера, с которым познакомилась в Египте, дружила с девочками Митфорд5 и часто гостила в Астхолле. В 1894 году Томас Боулз назначил ее редактором основанного им журнала “Леди” – талантливая и свободная духом женщина проработала в этой должности четверть века. В 1930 году Джордж, сын Томаса, унаследовавший журнал, предоставил Нэнси одну из первых в ее жизни журналистских вакансий, еженедельную колонку с обзором светских событий, ироническую по тону, однако по содержанию слаще меда. Но нельзя сказать, что карьеру ей обеспечили связи, – к тому времени Нэнси уже писала заметки в “Вог”, и первый ее роман, опубликованный в 1931 году (“Шотландский танец”), вызвал у родственников скорее неудовольствие – как из-за “крайней непристойности”6, так и потому, что молодая красивая писательница “выставлялась” (например, ее фотография заняла целую полосу в “Санди диспэтч”). Вероятно, поколение Томаса Боулза и Берти проявило бы в этом случае большую терпимость – и столь же вероятно, что литературные опыты обоих дедушек подали Нэнси идею взяться за перо и укрепили в ней уверенность: опубликовать свои труды будет несложно (“У меня никогда не было с этим хлопот, – вспоминала она, – иначе я бы сразу сошла с дистанции”7).