За почетные многолетние труды Андреа заслужил не только крупнейшие вознаграждения, но и гражданство: он был сделан Синьорией флорентийским гражданином и занимал в городе должности по выборам и по назначению; работы же его ценились и при жизни, и после смерти, ибо не находилось никого, кто бы превзошел его, пока не явились Никколо Аретинец, Якопо делла Кверча Сиенец, Донателло, Филиппо ди сер Брунеллеско и Лоренцо Гиберти, которые и скульптурные, и другие работы выполняли так, что народ понял, в каком заблуждении ранее находился, ибо в своих произведениях мастера эти обнаружили достоинства, остававшиеся скрытыми и неведомыми многие и многие годы. Работал Андреа около 1340 года спасения нашего.

После Андреа осталось много учеников и среди прочих Томмазо Пизано, архитектор и скульптор, закончивший капеллу на Кампо Санто и завершивший кампанилу собора, а именно ту последнюю часть, где находятся колокола; полагают, что Томмазо этот был сыном Андреа, ибо так написано на доске главного алтаря Сан Франческо в Пизе, где высечена выполненная им полурельефом Богоматерь с другими святыми; внизу же имена его и отца его.

После Андреа остался сын его Нино, занимавшийся скульптурой, и в Санта Мариа Новелла во Флоренции находится его первая работа, а именно он закончил там мраморную Богоматерь, начатую отцом, ту, что внутри у боковой двери возле капеллы Минербетти. Затем он отправился в Пизу и выполнил в Спина мраморную поясную Богоматерь, кормящую грудью младенца Иисуса Христа, завернутого в тонкие ткани; для этой Мадонны в 1522 году мессер Якопо Корбини заказал мраморную раму и другую, еще более крупную и прекрасную, для другой Мадонны, тоже мраморной и целиком выполненной собственноручно тем же Нино, в позе которой мы видим мать, с большим изяществом протягивающую розу сыну, берущему ее с манерой детской и столь прекрасной, что можно сказать, что Нино поистине начал лишать камни их твердости и превратил их в живую плоть, придавая им лоск тщательнейшей полировкой. Фигура эта расположена между мраморными св. Иоанном и св. Петром, голова коего и представляет портрет Андреа с натуры. Нино выполнил также для алтаря Санта Катерина в той же Пизе две мраморные статуи, а именно Богоматерь с благовествующим ангелом, выполненные, как и другие его вещи, с такой тщательностью, что можно сказать, что они были лучшими в те времена. Под этой Мадонной, получающей благую весть, Нино высек на базе следующие слова: «Февраля первого дня 1370 года». А под ангелом — «Фигуры эти сделал Нино, сын Андреа Пизанца». В том же городе и в Неаполе он выполнил и другие работы, упоминать о которых не стоит.

Умер Андреа семидесяти пяти лет в 1345 году и был погребен сыном в Санта Мариа дель Фьоре со следующей эпитафией:

Буонамико ди Кристофано, прозванный Буффальмакко, флорентийский живописец, который был учеником Андреа Тафо и прославлен как человек веселый мессером Джованни Боккаччо в его «Декамероне», был, как известно, ближайшим приятелем живописцев Бруно и Каландрино, которые и сами были шутниками и весельчаками, и, насколько можно судить по его работам, рассеянным по всей Тоскане, весьма хорошо разумел и в своем искусстве живописи.

Начну с того, что он проделывал еще в юности. Франко Саккетти рассказывает в своих «Трехстах новеллах», что, когда Буффальмакко был еще подмастерьем у Андреа, названный мастер имел обыкновение в то время, когда ночи были длинные, подниматься на работу до света и заставлял бодрствовать и своих подмастерьев; это очень огорчало Буонамико, которого отрывали от сладкого сна, и он замыслил найти способ отучить Андреа вставать на работу до света, и вот что он придумал. В каком то неметеном подвале поймал он тридцать больших не то жуков, не то тараканов и тонкими и короткими булавками приколол на спину каждого из них по огарку, и ишь только наступил час, когда Андреа обычно поднимался, через дверную щель он начал впускать, зажегши свечки, их одного за другим в комнату Андреа. Тот уже проснулся как раз в тот час, когда он обычно будил Буффальмакко, и, увидев огонь и, начал дрожать от страха и, будучи старым и весьма трусливым, тихонько молился Богу читая молитвы и псалмы; в конце же концов, спрятавшись с головой под одеяло он в эту ночь так и не стал будить Буффальмакко, но остался в том же положении, дрожа непрерывно от страха, до самого света. Когда же он утром встал, то спросил Буффальмакко, не видел ли он демонов, которых было больше тысячи. Буонамико ответил, что не видел, ибо лежал с закрытыми глазами и подивился только тому, что его не разбудили. «Куда там будить, — сказал Тафо, — не до живописи мне было. Я решил во что бы то ни стало переехать в другой дом». На следующую ночь, хотя Буонамико впустил в комнату Тафо только трех жуков, но тот, помня страхи прошлой ночи из-за немногих дьяволов, которых он увидел, не спал ни минуты и, едва наступил день, ушел из дома с тем, чтобы больше туда не возвращаться. И немалых трудов стоило заставить его переменить решение. Буонамико привел к нему приходского священника, только тот и смог его утешить. Когда Тафо и Буонамико обсуждали после это происшествие, Буонамико сказал: «Я постоянно слышу, что величайшие враги Господа — это демоны, и заключаю отсюда, что они должны быть также главнейшими противниками живописцев, ибо, помимо того, что мы всегда изображаем их безобразнейшими и, что того хуже, только и занимаемся тем, что пишем и на стенах, и на досках святых мужей и жен, то есть, на зло демонам, людей самых благочестивых и лучших; потому-то демоны на нас сердятся, а так как могущества у них больше ночью, чем днем, то они и проделывают над нами подобные шутки и устроят что-нибудь еще и похуже, если вовсе не оставить этой привычки вставать до света». Такими и многими другими словами Буффальмакко, подкрепив то, что говорил мессер священник, обделал дело так хорошо, что Тафо перестал вставать до света, а демоны перестали бродить ночью по дому со свечками. Но так как доходы Тафо стали уменьшаться, то не прошло и нескольких месяцев, как он, забыв почти о всяком страхе, начал снова вставать и работать ночью, а также будить Буффальмакко; но тогда снова стали гулять тараканы, и со страха, а главным образом по совету священника, ему пришлось отказаться от этого совершенно. Слух об этом распространился затем по городу, и это стало причиной того, что некоторое время ни Тафо, ни другие живописцы уже больше не вставали работать ночью.

По прошествии недолгого времени Буффальмакко стал очень хорошим мастером, ушел, как рассказывает тот же Франко, от Тафо и начал работать самостоятельно, имея всегда заказы. Он нанял дом, где и работал и проживал, рядом же жил весьма зажиточный шерстяных дел мастер по имени Каподока, который стал новым посмешищем: жена его каждую ночь вставала до света, как раз тогда, когда Буффальмакко, работавший до этого часа, только ложился; и, усевшись за свою прялку, которую она по несчастливой случайности поставила насупротив кровати Буффальмакко, она всю ночь пряла шерсть. И так как Буонамико не мог ни вздремнуть, ни выспаться, он начал раздумывать, как бы пособить этой напасти. Но вот не прошло и много времени, как он заметил, что за кирпичной стеной, отделявшей его от Каподоки, находился очаг докучливой соседки, и через трещину было видно, что она делала у огня; измыслив новую хитрость, он просверлил отверстие длинным буравом и вставил трубку и, дождавшись, когда жены Каподоки не было у огня, он и один, и другой раз насыпал столько, сколько хотел, соли в горшок соседки; когда же Каподока садился за обед или ужин, он подчас не мог не только есть, но и попробовать ни супа, ни мяса, такими горькими они были от излишка соли. Он стерпел раз и другой и всего пошумел лишь немного; но, убедившись в том, что слов было недостаточно, он несколько раз поколотил бедную женщину, которая дошла до отчаяния, ибо ей казалось, что она хорошо умеет солить жаркое. И вот, когда муж бил ее за это, она начала оправдываться, отчего Каподока еще больше осерчал и снова стал колотить ее так, что она кричала со всей мочи; на шум сбежались все соседи, и вместе с другими притащился туда и Буффальмакко, который, выслушав, в чем Каподока обвиняет свою жену и как она оправдывается, сказал Каподоке: «Ей-богу, кум, надо быть благоразумным. Ты жалуешься на то, что жаркое пересолено и утром, и вечером, а я удивляюсь, как твоя добрая жена может что-нибудь толком делать. Что до меня, то я не знаю, как она днем на ногах держится: ведь всю ночь она сидит за своей прялкой и не спит, как мне кажется, ни часу. Отучи ее полуночничать и увидишь, что, высыпаясь как следует, она и днем будет в своем уме и таких оплошностей не сделает». Обратившись затем к остальным соседям, он ловко убедил их, что это дело нешуточное, и все начали говорить Каподоке, что Буонамико сказал правду и что следует так и сделать, как он советует. Поверив этому, он не велел жене вставать так рано; и с тех пор жаркое было посолено как следует, за исключением тех дней, когда жена случайно вставала рано, ибо тогда Буффальмакко опять применял свое средство; и в конце концов Каподока отучил ее от этого совершенно.

Буффальмакко же в числе первых выполненных им работ, во Флоренции в монастыре фаэнцских монахинь, находившемся там, где ныне цитадель Прато, расписал собственноручно всю церковь и среди других историй из жизни Христа, в которые вложил много хорошего, изобразил избиение Иродом невинных младенцев, где показал очень живо выражения как убивающих, так и других фигур, ибо в некоторых матерях и кормилицах, вырывающих детей из рук убийц, царапаясь, кусаясь и помогая себе, насколько возможно, руками и всеми движениями тела, проявляется вовне их душа, полная столько же ярости и гнева, сколько и жалости. От этой работы, поскольку монастырь этот ныне разрушен, не осталось ничего, кроме раскрашенного рисунка в нашей Книге рисунков разных художников, где эта история нарисована собственноручно самим Буонамико.

Буффальмакко был человеком очень рассеянным и небрежным как в жизни, так и в том, что касается одежды, и когда он выполнял эту работу для вышеупомянутых фаэнцских монахинь, он не всегда надевал плащ и капюшон, какие носили в те времена; монахини видели его так несколько раз через отверстие, которое он для них проделал, и начали говорить келарю, что им не нравится, что он ходит в жилете; тот их успокоил, и они некоторое время молчали. Но в конце концов, видя его всегда в том же виде, они начали думать, что это подмастерье, растирающий краски, и передали ему через настоятельницу, что им хотелось бы видеть, как работает мастер, а не только он один. На это Буонамико, как человек любезный, ответил, что, как только прибудет мастер, он известит их об этом, хотя он и замечал, как мало они ему доверяют. После чего он взял козлы и поставил их на другие, сверху же поместил сосуд, а именно кувшин с водой, на горлышко которого надел капюшон, остальную же часть кувшина покрыл гражданским плащом, подпоясав хорошенько козлы, затем в носик, откуда течет вода, он искусно вставил кисть и ушел. Когда монахини пришли посмотреть на работу через отверстие, проделанное им в холсте, они увидели фальшивого мастера во всем параде. Они решили, что он будет работать лучше, не так, как тот подмастерье неряха, и несколько дней больше ни о чем не думали. Наконец, им так захотелось поглядеть, каких прекрасных вещей наделал мастер, что по прошествии двух недель, в течение которых Буффальмакко не появлялся там ни разу, ночью, предполагая, что тогда мастера там не будет, пошли посмотреть на его живопись, но совсем законфузились и покраснели, когда самая из них смелая обнаружила важного мастера, который за две недели ничего не наработал. Тогда они поняли, что получили от него по заслугам и что работы, выполненные им, достойны восхваления, и через келаря они обратно вызвали Буонамико, который, покатываясь от смеха, весело вернулся к работе, дав им понять, чем люди отличаются от кувшинов и что о работе людей не всегда можно судить по их одежде. И в несколько дней он закончил там историю, весьма всем понравившуюся; она понравилась им во всех своих частях, и только цвет лица фигур показался слишком неживым и бледным. Буонамико услышал это и, узнав, что у настоятельницы было лучшее во Флоренции вино, которое она хранила для причастия во время мессы, сказал им, что недостаток можно исправить только в том случае, если подмешать к краскам хорошего вина, ибо, если такими красками тронуть щеки и другие части лица фигур, они покраснеют и окрасятся гораздо живее. Услышав это, добрые сестры поверили всему и, пока он работал, все время снабжали его лучшим вином; он же, распивая его, стал после этого писать своими обыкновенными красками более свежие и румяные лица.

Окончив эту работу, он написал в аббатстве в Сеттимо несколько историй из жития св. Иакова, в посвященной этому святому капелле, что во дворе. На своде он изобразил четырех патриархов и четырех евангелистов, причем следует отметить, как естественно дует св. Лука на перо, чтобы с него стекали чернила. На стенах же, где изображено пять историй, мы видим красиво расположенные фигуры, и все завершено с толком и изобретательностью. А чтобы легко добиваться телесного цвета, Буонамико, как это видно по этой работе, делал весь подмалевок фиолетовой солью, которая образует со временем соленый осадок, съедающий и разрушающий белила и другие краски; и потому не удивительно, что работа эта испортилась и выцвела, тогда как многие другие, выполненные гораздо раньше, сохранились отлично. Я думал раньше, что росписям этим повредила сырость, позднее же убедился по опыту, рассмотрев другие его же работы, что не от сырости, а от этого особого способа Буффальмакко они испортились настолько, что на них не видно ни рисунка, ни чего-либо другого, а там, где был телесный цвет, остался только фиолетовый. Тому, кто хочет, чтобы живопись его была долговечной, способ этот применять не следует. После этого Буонамико выполнил на досках две работы темперой для монахов Флорентийской чертозы, из которых одна находится там, где на хорах ставятся книги для пения, другая же внизу, в старых капеллах. Во Флорентийском аббатстве он расписал фресками капеллу Джоки и Бастари возле главной капеллы; в капелле этой, несмотря на то, что она перешла к семейству Босколи, названные росписи Буффальмакко сохранились и поныне; он изобразил там страсти Христовы, с талантливой и прекрасной выразительностью показав в Христе, омывающем ноги ученикам, кротость и смирение величайшие, в евреях же, ведущих его к Ироду, — жестокость и свирепость, особенные же талант и легкость он проявил, изображая Пилата в темнице и повесившегося на дереве Иуду; после чего нетрудно поверить тому, что рассказывают об этом приятном живописце, а именно, что, когда он хотел постараться и потрудиться, что бывало редко, он не уступал ни одному из других живописцев своего времени. Справедливость этого подтверждают фрески, выполненные им в Оньисанти, там, где теперь кладбище; они выполнены с такой тщательностью и такой предусмотрительностью, что дождевая вода, поливавшая их столько лет, не могла их испортить так, чтобы нельзя было опознать их хорошего качества, а сохранились столь превосходно потому, что написаны они были прямо по сырой штукатурке. Итак, на стенах, а именно над гробницей Алиотти, находится Рождество Христово и Поклонение волхвов. После этих работ Буонамико отправился в Болонью, где в Сан Петронио, в капелле Болоньини, а именно на сводах, написал фреской несколько историй, не законченных по неизвестной причине.