— А я прикажу.

— А я сбегу.

— Сбежишь? Это будет дезертирство! А за дезертирство что бывает?

— Смерть, — спокойно ответил Прокофий.

— Ты не боишься смерти?

— Смерть не теща, пилить не будет. Раз обнимет — и каюк. Шаль только, товарищ капитан останется без моего прикрытия.

Оленин расхохотался.

— Ну черт! Ну пехота!.. — Он дружески толкнул Чертыханова кулаком в плечо. Прокофий даже не качнулся, стоял как врытый. — Молодец!

— Рад стараться! — крикнул Чертыханов с усердием.

— Рюмку выпьешь?

— Никак нет, не могу. Свое, положенное уже выпил. Сверх положенного не позволяю: обстановка такая… серьезная. — И опять отодвинулся к порогу, где скопились сумерки.

Старший лейтенант Астапов крикнул, порываясь высказаться:

— Тихо, товарищи! Тихо! Позвольте и мне доложить… — И когда за столом поутихли, повернулся к Оленину. — Товарищ подполковник, на счету моей роты тоже один танк. Конкретно, на счету бронебойщика Лемехова Ивана. Сам видел, как он подбил. В мотор попал, потому что танк встал, а вскоре и загорелся…

— Подтверждаю, — сказал я. — Лемехов из бронебойки даже самолет сбил.

Саратово располагалось у пересечения дорог. Противник превратил его в перевалочную базу снабжения своих войск. С захватом Саратова немецкая группировка, рвущаяся к магистралям на соединение с танковыми частями Гудериана, теряла важную коммуникацию. Время на внезапность было упущено. А гарнизон Саратова будет драться ожесточенно. Оставалась надежда на темноту немцы боялись ночных налетов: они к ним не привыкли, — и на необыкновенный, почти восторженный подъем красноармейцев, которые неудержимо рвались в бой.

Я шел с ротой старшего лейтенанта Астапова.

Луна поднялась и побелела от стужи. Она щедро устилала землю холодным, зеленоватым сиянием. В этом сиянии все заколдованно застыло, все пылало и искрилось. Тени от предметов, от идущих по дороге людей казались осязаемыми и черными, как уголь.

— Ну мороз завернул, черт возьми! — Астапов с восхищением озирался вокруг и толкал меня локтем. — А ночь-то какая, ночь-то! Взгляните, комбат, сюда!..

Слева от дороги стеной стояли темные ели, от вершин до корней обсыпанные снегом. С самой верхней ветки упал комок, ударился в белый пласт, покоящийся на широкой ветви ниже, отломил ком побольше, а тот, в свою очередь, обрушил уже нижний, тяжело нависший пласт, и потекла книзу раздробленная пыль, легчайшая, едва колеблемая в воздухе, усеянная лунными искрами.

— В такую ночь, комбат, — оживленно воскликнул Астапов, приостанавливаясь, — только бы кататься на русской тройке, с друзьями, из одних гостей в другие. С песнями. А, капитан?..

— Ишь чего захотел…

Меня догнал комиссар Браслетов, зашагал рядом, заговорил торопливо, обрывая концы слов, как всегда в минуты возбуждения.

— Побывал во всех ротах, провел беседу с политруками. Еще там, в Росице, надо было пощупать, чем дышат ребята… Бойцы у нас, скажу тебе без хвастовства, богатыри! Честное слово… Не хотят сидеть на одном месте, не хотят ни спать, ни есть — это потом, говорят. Сейчас только вперед!.. Вот что значит успех-то, черт возьми!

Я взглянул на него сбоку и улыбнулся: шел он все той же легкой походкой, в белом маскировочном костюме, с немецким автоматом на груди, шапка чуть сдвинута назад, к затылку, — мороз не остужал его разгоряченного лица.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я. Он с изумлением обернулся ко мне.

— Отлично! Давно не чувствовал себя так хорошо, как в последние дни, как сейчас, например. Населенный пункт мы захватим, не сомневаюсь ни секунды. Потому что этого хочет каждый красноармеец…

— Твоими бы устами… — Я опять улыбнулся. Как резко меняет людей война! В хорошую или в дурную сторону, но обязательно меняет до неузнаваемости. В одних она открывает неведомые им самим залежи ценнейших человеческих качеств, с других сбивает то, что сверкающим слоем лежало на поверхности, оставляя пустое, ничем не прикрытое место… Я встретился с комиссаром Браслетовым полтора месяца назад. Что значит в жизни человека этот срок… Где он, тот дрожащий за свою жену и дочурку, бледнеющий при каждом упоминании «воздушная тревога»? Где его надоедливые, отдающие трусостью вопросы: «Захватят ли немцы Москву?», «Пошлют ли нас на фронт?» Между тем Браслетовым и этим пролегли лишь несколько боев и атак, а вот он шагает рядом совсем иной, мой боевой товарищ, как бы обновленный, уверенный и безбоязненный.

Наступать решено было с трех сторон: с севера, с востока и с запада. На большак, уводящий на запад, посылалась танковая засада с ротой автоматчиков, чтобы преградить путь подкреплениям; на открытую дорогу, ведущую на юг, рота лейтенанта Рогова: встретить выбитого из села противника, не дать ему уйти…

В четвертом часу мы вышли на исходный рубеж и медленно развернулись в боевые порядки. Примолкшее в ожидании село тонуло во мгле. Луна, все гуще наливаясь тусклой краснотой, клонилась книзу; она уже не светила.