Мужчина и женщина

Аннотация

 Бывший евнух, наконец, решается вернуться на свою родину в Ирландию, откуда тот был похищен в 13 лет и наконец, решается в первый раз в жизни попробовать – каково это быть с женщиной… Сможет ли он еще быть мужчиной или нет? Попросив хозяина гостиницы привести ему шлюху, он никак не ожидал, что вместо нее придет обыкновенная женщина, которая, подслушав их разговор, решается переспать с ним сама…

 

Глава 1 Она хотела мужчину хотя бы на одну ночь. Мужчина, стоявший перед ней, согласился заплатить за женщину, но только за одну ночь. Он едва вмещался в дверной проем и был так высок, что ей приходилось запрокидывать голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Необычайное, грубовато-прекрасное лицо, черты которого, казалось, были вылеплены из песка и солнечного света. Глубокие морщины обрамляли рот, разбегались из уголков глаз, непроницаемо-темных, казавшихся почти черными. Мохаммед, так назвал его хозяин гостиницы. Он был арабом. Она — англичанкой. Он был облачен в просторное белое одеяние и тюрбан. Она — в черное платье и вуаль. Итак, между ними не было ничего общего, если не считать чисто физических нужд и потребностей. И все же оба по прихоти судьбы оказались на самом краю земли, в Корнуолле. Меган знала, что от нее требуется. Знала и боялась. Предстояло сделать самый трудный в жизни шаг. Медленно, подчеркнутым жестом она подняла вуаль и откинула на тулью шляпы. Гордо выпрямилась, мысленно приготовившись… сама не зная к чему… отказу… согласию… Араб приказал владельцу гостиницы найти ему шлюху; вместо нее в дверь постучалась сорокавосьмилетняя вдова. И он ее впустил. Словно она и в самом деле была той, за которую себя выдавала, — потаскухой. Возможно, так оно и было на самом деле. Ни одна порядочная женщина не стала бы участвовать в подобном фарсе. Грудь ее нервно вздымалась, грубая шерсть платья натирала соски. Не стоило и опускать глаза, чтобы знать, как предательски они натягивают лиф. Его мрачный взгляд, словно скребком, прошелся по ее лицу, грудям, набухшим под пристальным изучением. Грудям, ставшим куда полнее и тяжелее, чем в молодости. Глаза скользнули по животу и бедрам, округлившимся, как и все ее тело, за последний десяток лет, снова поднялись к лицу, вернее, к тем морщинам, появление которых не имело ничего общего с солнцем и песком. Меган судорожно вцепилась в карман юбки, где лежал ключ от ее номера, располагавшегося всего в нескольких шагах по коридору. Что он скажет? Согласится или прогонит? — Ты слишком стара для шлюхи, — жестко бросил он. У нее все сжалось внутри, но она не отступила. Зеленые глаза, которые время было бессильно изменить, смело смотрели на мужчину. — Некоторые сказали бы, сэр, что и вы чересчур стары, чтобы пользоваться услугами жриц любви. Легкий румянец окрасил его щеки… а может, это все лишь ее собственное бесстыдное воображение? — Под платьем на тебе ничего нет. Если его угловатые скулы и порозовели, то ее куда более округлые щеки ярко вспыхнули, но она вызывающе вскинула подбородок. — Да. И что из того? Меган и в самом деле не надела ни турнюра, ни корсета, ни сорочки, ни панталон, ни чулок. Ей казалось, что на это имеют право только женщины респектабельные. Кроме того, все это тряпье только помешает цели ее визита. Ей нужна эта ночь. Ей хотелось лежать обнаженной в объятиях этого мужчины. Хотелось снова испытать близость, возможную только в постели. Меган была готова ко всему. Пропитанная уксусом губка жгла внутренности, распаленное лоно пульсировало, напоминая о последствиях — возможной беременности, вероятном бесчестии, изгнании… В камине взорвался уголек. Напряжение кололо кожу сотнями мелких игл. Ключ впивался в бедро сквозь плотную шерсть юбки. Уголок его рта чуть дернулся. — Вижу, ты не из этих мест. — Коренные жители западного Корнуолла разговаривали с характерными мелодическими переливами, словно выпевая слова. За последние тридцать лет Меган научилась изъясняться как дама благородного происхождения. Вероятно, и араб на каком-то этапе жизни перенял манеру обращения английского джентльмена. — Я в самом деле не отсюда, — спокойно подтвердила она. — Идешь от другого мужчины? Меган едва сдержала порыв… чего? Гнева? Волнения? Как раскрашенная проститутка, настоящая, а не поддельная, ответила бы на этот вопрос? — Нет. Вряд ли кто-нибудь станет платить за тот товар, что она предлагала сейчас. Его испытующий взгляд оставался холоднее беззвездной ночи. Ледяные пальцы тревоги стиснули ее сердце. С чего она взяла, будто за неимением выбора этот человек согласится на такую, как она? — Понимаю, что вы, вероятно, предпочитаете женщину помоложе… — дрожащим голосом начала она. — Мне пятьдесят три года, мадам, — перебил он, точеные черты его смуглого лица словно отвердели. — Я хочу видеть в своей постели женщину, а не ребенка. Как вами уже было отмечено — вы женщина. Я заплачу вам один золотой соверен. Облегчение, охватившее ее, немедля сменилось беспокойством. Такая щедрость неслыханна. Странно, что он готов выбросить такую сумму за чье-то покорное тело. Золотой соверен равен двадцати шиллингам. Потаскуха, которую Меган перехватила в коридоре, алчно схватила двойной флорин, иначе говоря, четыре шиллинга, явное доказательство того, что она ожидала получить от клиента значительно меньшую сумму. Почему этот араб готов заплатить больше любого англичанина? Она заставила себя разжать пальцы, стиснувшие ключ. — Спасибо. — Можешь называть меня Мохаммедом, — приказал он, не сводя с нее взгляда, в глубине его бездонных глаз что-то блеснуло. — Под каким именем ты известна? — Мег… — начала она и осеклась. На память пришли строчки Роберта Бернса: Нет в деревне девицы милей нашей Мег, Нет в деревне девицы скромней нашей Мег. Как ребенок, послушна, как ребенок, тиха… Но в том, что она собиралась сейчас совершить, не было ничего скромного. — Меган, — выдавила она наконец. Он оттолкнулся от двери. Женщина невольно отступила. Вихрь белой ткани и экзотических ароматов пронесся мимо: похоже, соблазнительные запахи исходили от одежд араба. И все окутал мрак: мужчина задул масляный светильник. Боль пронзила Меган. Очевидно, он не желал видеть обнаженное тело сорокавосьмилетней женщины. Страх боролся с обидой оскорбленного женского достоинства. Она вспомнила слухи, ходившие об арабских мужчинах: они непревзойденные любовники, они покупают женщин, как любой другой товар, они совершенно не похожи на европейцев. Шорох ткани вновь привлек ее внимание. — Мужчины пользуются тобой для собственного удовольствия. Какой у него резкий голос! По ее спине словно провели холодной сталью. И доносится он откуда-то сзади, со стороны кровати. — А ты? Ты получаешь удовольствие от мужчин, которых ублажаешь? Меган с бешено заколотившимся сердцем круто развернулась, в висках стучала кровь. Давно забытая, казалось, страсть туманила голову. — Да, — выдохнула она. Это не было ложью. Она и в самом деле наслаждалась ласками мужа. На пол, бесшумно извиваясь, полетела белая лента. Такое же белое облако поднялось над головой мужчины, подобно древнему привидению. Немного помедлив, оно тоже опустилось. Меган не сомневалась, что он стоит перед ней голым… ведь и у нее ничего не было под платьем. Она напрягла глаза, пытаясь разглядеть силуэт или блеск глаз, но не сумела. Ночь словно поглотила его. Тишину прорезал тихий скрип пружин, просевших под весом мужского тела. Шум вернул Меган к действительности, грубо напомнив, кто она, где находится и для чего сюда пришла. Она, миссис Меган Филлин, добродетельная вдова викария, поклялась никогда не возвращаться туда, откуда пришла. Она вот-вот вступит в плотскую связь с мужчиной, которого в глаза не видела до сегодняшнего дня и после этой ночи больше никогда не увидит. Он следил за ней. Она не знала, каким образом араб способен видеть ее в непроглядной тьме, да еще во всем черном, но чувствовала, что он неотрывно наблюдает за ней. Ощущала так же безошибочно, как и понимала, что, если сейчас бросится к двери, навсегда потеряет последнюю возможность снова испытать мужскую страсть. Меган стянула шелковые перчатки и сунула в карман, где лежал ключ от ее одинокой комнаты, где ее никому не нужная добродетель будет в безопасности. Безымянный палец левой руки горел, лишенный обручального кольца, которое она сняла ради ночи безумного забвения. Пружины снова скрипнули; режущий уши звук сопровождался глухим лязгом, словно металл ударился о металл. Дыхание Меган на секунду пресеклось. Воздух оставался неподвижным. Ничто не указывало на то, что араб встал. Она облизнула пересохшие губы. Чтобы раздеться, свет ей был не нужен. Его комната была точной копией ее собственной, как, вне сомнения, все номера в маленьких гостиницах. На полу ни единого коврика, на чистых побеленных стенах — ни одной картины. Возле двери возвышалось бюро, увенчанное тазиком с кувшином. Напротив изножья кровати стоял стул с плетеным сиденьем и спинкой из перекладин. Меган представила узкую кровать с откинутыми одеялами, мужчину, на котором не осталось ни клочка одежды, и убогую тумбочку у изголовья. Стук каблуков казался оглушительным в напряженной тишине, шорох платья терзал нервы, расстояние до кровати было невыносимо долгим… Меган ударилась носком о твердое дерево. Острая боль пронзила большой палец правой ноги. Одновременно задребезжал колпак погашенной лампы, и в нос ударил едкий запах горелого масла. От стыда за собственную неловкость у нее запылали уши. Араб не произнес ни слова. Однако она слышала мерные звуки его дыхания. А где-то вдалеке раздавался рокот прибоя. С почти детской неловкостью, которой не испытывала с тех пор, как была простой восемнадцатилетней девчонкой из Корнуолла, Меган вынула шляпную булавку, протянула вперед левую руку, нагнулась, и пальцы ее сомкнулись вокруг маленькой прямоугольной металлической коробочки. Меган нахмурилась. Раньше ее здесь не было. До этой ночи она и не подозревала в себе такой склонности к разврату. Бросив шляпу поверх булавки, она выпрямилась. Пуговицы из резной кости, украшавшие лиф платья, оказались чересчур велики и не желали пролезать в петли. «Неужели арабы любят иначе, чем англичане?»— гадала она под бешеное биение сердца. Поцелует ли он ее? Станет ласкать? Какой он на ощупь, этот обнаженный незнакомец, чье тело придавит ее к кровати? Проникнет ли он глубоко или нет? Будет нежным или грубым? Удовлетворит ли она его? Ублажит ли он ее? Она выскользнула из платья; тяжелая ткань оцарапала спину, бедра, слетела с ног и упала на пол. Теперь только башмаки мешали ей лечь рядом с этим человеком. Но она подготовилась и к этому. Правым носком башмака она стащила левый, голыми пальцами левой ноги сбросила правый. Меган ступила из круга черного шерстяного платья на холодное дерево пола. Темнота пульсировала чувственным жаром. Она шагнула вперед. Груди ее слегка колыхались. Понравится ли ему их полнота? Она сделала второй шаг. Бедра мягко покачивались. Не посчитает ли он их излишне крутыми? Третий шаг. Ляжки терлись друг о друга, горло перехватывало. Манящее благоухание экзотических пряностей окутывало ее. Уголком глаза она различала слабое свечение горящих углей. Почему она не видит его?! Пятку уколола песчинка. Колено ударилось о твердую кость и упругую мышцу: голая нога, мускулистая нога, куда глаже, чем ее собственная. Одновременно ее ступня оказалась на чьей-то чужой ступне. Влажный воздух обжег ее кожу. — От тебя пахнет уксусом. Меган застыла, не в силах пошевелиться под бременем издевательского упрека. Горячее дыхание опаляло, ноги, похоже, оцепенели. В жизни она не предполагала, что мужчина заметит… мало того, упомянет о привычном средстве потаскух, предохраняющем от беременности и болезней. Возможно, англичанин действительно не придал бы этому значения или галантно воздержался бы от комментариев. — Я… Она сглотнула, остро ощущая прикосновение его ноги к своей и близости своих дрожащих грудей к его губам. — Внутри… у меня внутри губка, смоченная в уксусе. — В этом нет необходимости, — резко бросил он. — Я позаботился о французском конверте. Жестянка на тумбочке… сколько еще презервативов лежит в ней? И полагалась ли та проститутка, которую подкупила Меган, на мужчину, в надежде что тот убережет ее от нежелательного ребенка? Может, использовала зелье с запахом более приятным? Или пользовалась спринцовкой? Чего же в отличие от англичан ожидают от женщины арабы? — Так или иначе, другого способа защиты я не знаю, — с деланным спокойствием объявила Меган, внутренне сжавшись. Этот араб все еще может отвергнуть ее и будет прав. Она осторожно двинула ногой, сняла ее с его ступни, задев при этом жесткие пальцы. Деревянный пол показался ледяным, хотя от мужчины шел палящий жар. — Я никогда не лежал с англичанкой, — коротко пояснил он. Между ними проскакивали крошечные молнии, словно за окном собиралась гроза. Но вечер выдался тихим. Она вдруг осознала, что прерывистый шелест воздуха исходит не из одной пары легких, а из двух. Они дышали в унисон. — Осмелюсь заметить, что женщины независимо от национальности в основном одинаковы, — осторожно ответила она. А мужчины? Почему он не дотронется до нее? Наверняка соитие с проституткой ничем не отличается от супружеского. Он овладеет ею, она молча подчинится. Не так ли? — Я еще никогда не был с женщиной. Откровенная исповедь прозвучала неожиданно. Меган чуть не отпрянула. Она ожидала встретить опытного мужчину; он, оказывается, рассчитывал на то же. Он еще не познал женщины; она же познала только одного мужчину. Она оказалась не готова к подобному открытию. Тусклый свет блеснул во мраке: это сверкнули белки его глаз. — Поэтому я и купил тебя. Неожиданно черная вуаль неизвестности словно приподнялась, и Меган стала различать выбеленную темноту, оказавшуюся простыней, корону черного дерева, превратившуюся в шевелюру араба, и смутный круг — его запрокинутое лицо. Она, казалось, стояла на самом обрыве, боясь шевельнуться. С чего это вдруг пятидесятитрехлетний араб, живущий в стране, где женщин запирают в гаремах для плотских удовольствий, оказался девственником?! Почему он приехал сюда именно в эту ночь, чтобы покончить с долгим воздержанием? — Вы купили меня… чтобы найти физическое удовлетворение? — выдавила она. — Нет. Но что же ему нужно в таком случае, если не наслаждение ее телом? Стареющим телом. Арабские мужчины славятся пристрастием к прекрасным молодым женщинам, а не матронам, давно оставившим позади лучшие годы. Впервые за все это время Меган не чувствовала себя защищенной присутствием других обитателей гостиницы. — Боюсь, я не поняла вас. Она судорожно проглотила комок страха, застрявший в горле. Пальцы ног, касавшиеся его пальцев, продолжали гореть и наливаться кровью. — Но зачем же покупать… — нет, нет, она не станет называть себя потаскухой, даже если в глазах других и выглядит таковой, — женщину, если не для удовольствия? — Я хочу узнать женское тело, — выплеснула тьма; дыхание, пахнущее миндалем, опалило лицо. — Желаю, чтобы ты показала мне, как дать женщине наслаждение. Как дать наслаждение тебе. Где-то вдали хлопнула дверь. Должно быть, она не расслышала. — Вы требуете, чтобы я показала, как подарить женщине… мне… наслаждение? — медленно повторила она непослушным языком. — Да. Откуда донесся его голос? Жар лизал ее спину. — Поэтому я и послал за тобой. — Женщина получает удовольствие… в обладании мужчины… — дрогнувшим голосом пробормотала она. — Ты шлюха. И лучше других женщин должна понимать, что мужская плоть не единственный источник блаженства женщины. Беда в том, что она не была шлюхой. Господи Боже! Он просто не может намекать на это! Не может! Ей чудится! — На женском теле много мест, прикосновения к которым могут дать ей удовольствие, — возразила Меган. — Я никогда не прикасался к женщине, — сухо повторил он. — Я никогда не наставляла мужчину, — вырвалось у нее. Меган немедленно прикусила язык, но было уже поздно. — Разве к тебе никогда не обращались молодые люди с просьбами обучить их? — откровенно удивился он. Меган всегда подозревала, что до свадьбы ее муж был невинен. Но он никогда не обсуждал ни свой сексуальный опыт, ни отсутствие такового. Тонкие волоски на ее шее встали дыбом. Нужно немедленно прекратить этот спектакль и дать арабу время найти женщину, способную предоставить все необходимые знания. — Англичане не слишком легко признаются в своей неопытности, — услышала она вместо этого собственный голос. — Считаешь, что мужчина, признающийся в собственной неопытности, — ничтожество, не стоящее внимания? — Думаю… думаю, женщины не терпят в мужчине не столько отсутствие опыта, сколько эгоизм, не позволяющий спросить у дамы, что ей нравится в постели. — По-твоему, мужчина становится мужчиной лишь тогда, когда спрашивает, как ей угодить? В голосе араба странным образом сочетались резкость и уязвимость. Меган так и не смогла различить черты его лица. Отчетливо видны были только слабо светившиеся во тьме белки глаз. — Вероятно, от мужчины требуется немало мужества, чтобы считаться с потребностями женщины, — чуть тверже заявила она. — Но как вы судите мужчину, мадам, если не по его сексуальному опыту? По количеству оргазмов, которые получаете от него? По твердости его мужской плоти? По длине? По способности изливать семя? Только сейчас Меган осознала, что араб тоже боится. Но чего?! — Если я осуждаю мужчину за его бесплодное семя, в таком случае следует также осудить себя за невозможность выносить и взрастить семя любого мужчины, — внезапно выпалила она и дрожащим голосом продолжила: — Видите ли… когда мужчина и женщина сливаются в единое целое, тогда близость, которую они разделяют… мне кажется одним из чудес света. Из камина поднялся столб искр, выхватив в темноте щеку, нос, подбородок. И все тут же потонуло во мраке. — Ты любила мужчину, — бесстрастно заключил он. Тиски, сжимавшие горло Меган, переместились на грудь. — Да. — И все же стала продажной тварью. Ей следовало ожидать упреков… однако они все же явились полнейшей неожиданностью. Жаркий гнев взорвался в груди, вытесняя остальные эмоции. — Считаете женщину шлюхой лишь за то, что и у нее есть физические потребности? — взорвалась она, забывая, что пришла к нему под личиной проститутки. Забывая, что явилась только от одиночества, а не для того, чтобы рассуждать о морали. — Не думаете, что женщина по природе своей находит утешение в объятиях мужчины? — Не знаю. Его жестокая честность мгновенно рассеяла ее злость. Его дыхание овевало ее обнаженную грудь. — Не знаю, в чем природа женщины и мужчины. Знаю только, чего я хочу. — Но вы, разумеется, пожелаете и сами испытать… то, что называют экстазом, — поспешно вставила Меган. — Неужели вам не понравятся женские ласки? — Женские ласки мне ни к чему. — Нам всем необходимы нежные касания, — возразила она. В этом нет ни малейшего сомнения: как мужчинам, так и женщинам нужна интимность прикосновений, тепло объятий. — Поверь, есть вещи куда хуже, чем физическая неудовлетворенность, — выговорил он наконец, словно недовольный ее упрямством. — Какие именно? — поинтересовалась она. Что может быть хуже одинокой постели? — Страшнее всего осознавать, что не способен получить это так называемое блаженство, — проскрипел он. — Это куда неприятнее, чем страдать от неутоленного желания. — Но разрядку всегда можно… Она осеклась, не договорив, сердце ее ушло в пятки. Опять она чуть не проговорилась! Англичанин не интересуется той частью женского тела, о которой не принято говорить в обществе. Англичанка ни за что не признает, что обладает местечком, позволяющим ей достичь экстаза. — Так вы ублажаете себя, мадам? — пренебрежительно спросил он. Еще одно грубое напоминание о том, что перед ней не уроженец ее страны, как бы чисто он ни говорил на их языке. — Да. Щеки и уши Меган мгновенно запылали, жар пополз ниже, по горлу, к груди и животу. Она гордо выпрямилась, отказываясь лгать. — А мужчины… разве они… не ублажают себя? В звенящей тишине слышно было только их дыхание и отдаленный плеск океанских волн, дразнящий, обещающий, удаляющийся и никогда не кончающийся. — Существует огромная разница между рукой мужчины и женским телом, — сухо заметил он. — И все же? — настаивала она. — Со мной бывало и такое. Он сконфужен, она явно чувствует идущий от него жар, от которого горят груди и пальцы, слышит это в его голосе. Но, подобно ей, он отказывается лгать. — Что надеетесь вы получить от нашей встречи, Мохаммед? Как легко соскользнуло с губ его имя! И как неуклюже должно было звучать это арабское имя, произнесенное англичанкой! И как неловко и странно должен был звучать весь этот разговор араба с англичанкой, обсуждавших то, о чем ни один мужчина не смел сказать женщине вслух, то, о чем этот человек не посмел бы сказать ни одной другой женщине — не важно, англичанке или уроженке Азии. Но почему? — Я уже объяснил, чего хочу. — Нет, просто сказали, чего добиваетесь, вернее, что хотите знать, — возразила она, черпая храбрость в безликости ночи, — а ваши желания здесь ни при чем. Несколько долгих мгновений ей казалось, что он не ответит. — Желаю понять, способен ли я подарить женщине наслаждение. Хочу познать то, что доступно другим мужчинам. Меган, потрясенная, пошатнулась. — Хочу убедиться, что ничем не отличаюсь от других мужчин. Глава 2 Из-под ног Меган ушла земля, невидимая рука стиснула горло, не давая дышать. Что могло причинить несчастному такие муки? Она чувствовала, остро ощущала страдание, терзавшее араба. Меган слышала, что мужчины, когда-то переболевшие свинкой, иногда становятся бесплодными. Неужели и он оказался в их числе? Она прерывисто вздохнула, чтобы успокоиться. — Вряд ли какой-либо женщине стоит демонстрировать это вам, сэр. Все понятно и без слов. — В таком случае не демонстрируйте это, мадам, — грубо бросил он. — Лучше докажите. Темнота сомкнулась вокруг них. Сжала расстояние между его ртом и ее болезненно набухшими сосками. Сердце Меган пропустило удар, заколотилось, пытаясь вырваться из груди. В этом мужчине кроется склонность к насилию, рожденная потребностями, одиночеством, страхом. Будь она мудрее, сбежала бы из комнаты в чем мать родила. Будь она мудрее, вообще не оказалась бы в. этой комнате. Она думала о прошлом и пустой постели, в которой теперь спала. Она думала о будущем и пустой постели, ожидавшей ее. Она думала об этом арабе, спящем в пустой постели целых пятьдесят три года. — Я только однажды попросила мужчину коснуться меня, — выпалила она. — И он коснулся? Ей хотелось солгать, но она поняла, что не сумеет. — Нет, — призналась Меган. — Это тот, кого ты любила? Она сжалась под натиском нежеланных воспоминаний. — Да. — Он отказывался испытать ту близость, о которой ты упомянула? К горлу Меган подступили непрошеные слезы. — Верно. — Его отказ до сих пор ранит тебя. — Да. Она заморгала, чтобы не расплакаться. — Скажи, где именно ты просила его дотронуться? Несмотря на повелительный тон, в голосе его слышались молящие нотки. Что-то вроде просьбы не отвергать его, как в свое время отвергли ее. Разделить с ним то особенное соединение, которое подвластно лишь мужчине и женщине в постели. Обжигающее озарение снизошло на Меган. Здесь, в темноте, с незнакомцем она может снова стать той, какой была двадцать два года назад. Он сумеет ласкать ее груди, целовать их. Делать все то, о чем она тайно мечтала, но боялась попросить. Боялась, что оскорбит, оттолкнет мужа от себя. Никогда прежде Меган не мечтала о том, как будет учить мужчину касаться ее, удовлетворять. Какое искушение! На этот раз именно Адам предлагал Еве запретный плод. Обещание куда большего, чем быстрое безликое слияние. — Я просила… просила его коснуться моих грудей, — прошептала она, не узнавая своего голоса. Темнота потянулась к ней. Она полувздохнула-полувсхлипнула, когда шершавые ладони сжали правую грудь, левую… Сердце покатилось куда-то, мышцы напряглись. Жидкий огонь желания хлынул в то место, где сходились ноги. Соски затвердели до боли. — Вот так? — Да. Пальцы задвигались в такт с биением ее сердца. Грубые, но нежные. Нерешительные, но алчные. Слезы по-прежнему жгли ей глаза. Наконец она получила от чужого человека то, в чем ей было отказано двадцать два года назад: нежное прикосновение мужчины. — Скажи, что еще ты просила его сделать, — хрипло скомандовал он. Тепло протянуло невидимый мостик между их телами: его дыхание, ее дыхание, его пальцы, ее пальцы. Его желание. Ее желание. В какой-то кратчайший миг она видела их обоих: себя, стоявшую над обнаженным мужчиной, и его, сидевшего подле голой женщины. — Я просила его… целовать мои соски, — призналась она. Шероховатый жар, обливший ее левую грудь, вдруг рассеялся. Секунду спустя он обрушился на ее бедро. И похоже, араб не слишком расстроился, обнаружив податливую мягкость. Шелковистая плоть, легкая, как крылья бабочки, скользнула по соску. Молния пронизала ее грудь и вышла из пальцев ног. Меган вернулась в свое тело и снова уставилась на его голову. Потом инстинктивно протянула руку и вцепилась в мягкие вьющиеся волосы. Они липли к пальцам, живые, словно раскаленный поток, мчавшийся сквозь ее груди. — Что еще ты просила его делать? Влажное дыхание обожгло грудь в том месте, где араб поцеловал ее. Только мужчина, которого она любила, не пожелал делать этого. Она пыталась собраться с духом и наконец нашла храбрость продолжать. — Я просила его лизать мои соски. Горячий влажный язык нерешительно обвел самую маковку груди. Один раз. Второй. Третий… Он лизал ее, как жадный кот вылизывает пустой подойник. Верхушка соска, розовый ореол, снова кончик… Ее лоно сжималось, кипящая жидкость стекала по бедрам. Она инстинктивно обвила руками его шею… такое судорожное объятие… и прижала к себе голову араба, пока тот продолжал омывать ее неустанными ударами языка. — Что еще? Меган боялась, что умрет от наслаждения. Чувствовал ли Мохаммед то же самое, когда целовал ее, лизал?.. — Я просила его сосать мою грудь. Ее опять обожгло раскаленными угольями. О-о… Меган держалась за густые пряди, пока он сосал ее, сначала робко, потом сильнее, словно он набирался от нее сил. Это было… невероятно. Это пробудило томление, которого ей не довелось испытать до сих пор. Хоть бы он стиснул ее… укусил… впился зубами… Она выгнулась всем телом, моля о ласках, описания которым не находила. Он сильнее сжал руки, сминая, массируя, растирая… грудь, бедро… спину… Огненный водоворот обжигающего жара окутал ее сосок, и острые зубы одновременно вгрызлись в ореол… Ее лоно сжалось… от боли… от удовольствия. Она подалась вперед, запутавшись руками в его волосах, затерянная в эротических ощущениях, которые он рождал, в воспоминаниях, которые вызывал… — Я просила его ласкать меня между бедрами, — шепнула она. Теплый воздух овеял ее живот. Нежные пальцы коснулись Меган… Тень ощущения… Пальцы араба, не англичанина. Тихий неприличный хлопок разорвался в воздухе: это его губы выпустили сосок. Озноб от холодного воздуха мгновенно сменился теплом его дыхания. — Твой венерин холмик покрыт волосами. Прошло несколько мгновений, прежде чем смысл его слов дошел до нее. Каждый нерв ее тела сосредоточился в пальцах, теребивших его волосы. — Да. — Ее дыхание участилось… слишком участилось… Сейчас она лишится чувств. Она, которая никогда раньше не падала в обморок! — Разумеется. — Мусульмане выбривают волосы на теле. Его нога задела ее колено, мускулистая, но шелковисто-гладкая… — А вы? Тоже выбриваете волосы? — неожиданно вырвалось у нее. — Я строго следую законам ислама, — бросил он. Мириады мыслей кружились в ее голове: неужели религия воспрещает ему дотрагиваться до женщин? Может, поэтому в пятьдесят три года он все еще девственник? И действительно ли его чресла чисто выбриты? — Записано в книгах, что женское лоно влажнеет от желания и что в момент наслаждения ее плоть становится твердой и наливается кровью, как петушиный гребень, — пробурчал он. — Ты тоже влажна от желания, Меган? Влажна и набухла. Ей казалось, что она тонет в запахе пряностей и жаре его тела. — Да, — запинаясь, выговорила Меган. — Так оно и есть. — И когда достигнешь момента наслаждения, твоя плоть поднимается, как петушиный гребень? — Ты можешь коснуться моего лона… Мег съежилась от собственной откровенности, на которую способна только шлюха; она раздвинула ноги в бесстыдном приглашении женщины, открывающейся мужчине. Ночной воздух ворвался в комнату, охлаждая ту часть ее тела, которая налилась соками, подобно перезрелому фрукту. Холод немедленно сменился пульсирующим жаром. Он сжал ее, меся, словно тесто, грубо лаская. Меган замерла, боясь вызвать у него отвращение. Муж касался ее лишь мимолетно, подводя свое достоинство к ее порталу. И никогда не медлил ни одного лишнего мгновения. О чем он думал, случайно дотрагиваясь до нее? О чем думал этот человек, касаясь женщины впервые в жизни? — Ты истекаешь влагой. — Мне очень жаль, — быстро, словно оправдываясь, выговорила она и сжалась от напряжения, приготовившись к тому, что он сейчас ее оттолкнет. — Почему ты извиняешься? Его дыхание раскаленным тавром легло на ее живот: он смотрит вниз, словно способен видеть в темноте. И возможно, так оно и есть. — А с другим мужчиной ты не становишься такой мокрой? — Я… Длинный жесткий, мозолистый палец утонул в скользких влажных складках ее лона. Она выпустила из рук волосы Мохаммеда ради более надежного якоря: его плеч. Они были напряжены, совсем как ее тело. Сильные, надежные, истинно мужские. Меган ждала его следующей фразы, следующего вторжения. Сам воздух, похоже, раскалился от чувственного порыва. — Отверстие в твоем лоне чересчур узко. Он скользнул глубже, ее тело упорно сопротивлялось. — Ты хотела, чтобы тебя ласкали именно здесь, когда просила его потрогать между бедер? Меган зажмурилась, отсекая тьму, состоявшую из его волос и боли прошлого. — Нет, — ответила она. Он медленно разделил сомкнутые створки, проникая в святая святых ее лона, пока не коснулся самого кончика ее женственности. Крохотный бугорок налился желанием. Она неудержимо запульсировала в унисон с ритмом его пальца и сомкнула колени, чтобы не упасть. — Ты просила, чтобы тебя коснулись в этом месте? — Нет… просто просила, чтобы меня коснулись, — пролепетала она. — Ты уже твердая, это похоже на небольшой бутон. Тебе хорошо, когда мужская рука теребит его? И когда тебя приводят к экстазу, теребя клитор, разве ты не хотела бы, чтобы на месте мужского пальца был мужской жезл? Клитор. До этой минуты Меган никогда не слышала такого слова, но мгновенно поняла, что он имел в виду: ошибки быть просто не могло! Она впилась ногтями в его кожу, безразличная к боли, которую могла вызвать, полностью сосредоточенная на каждом движении этого длинного пальца. — Я не… знаю. Уверена, что большинство женщин по достоинству оценило бы… Ни один мужчина еще не дарил мне блаженства всего лишь одним пальцем. Он осторожно обвел затвердевшую горошинку плоти, самое чувствительное местечко женского тела, словно определяя размер, форму… и каждое прикосновение вызывало в ней бурю ощущений. — Но ты достигала разрядки, когда мужская плоть проникала в тебя, — настаивал он. За сомкнутыми веками плясали белые точки по разгоряченной коже пробегал раскаленный добела озноб. — Да. — Когда он касался тебя здесь… Он сильно нажал на бугорок ее женственности; молния наслаждения пронзила ее. — Разве ты не жаждала большего? — Есть немалая разница между прикосновением мужчины и женской рукой, — бросила она, пародируя его прежний ответ. — Арабские женщины вырезают нижние губы и женскую плоть у маленьких девочек. Меган широко распахнула глаза. Она съежилась от ужаса. Мышцы сжались, отрицая правду его слов, противясь наступающему оргазму. — Почему? — вырвалось у нее. — Как может женщина делать такое с малышками?! Как может женщина жить, никогда не познав наслаждения?! — Такова традиция, — пояснил он. Мозолистый палец сначала осторожно потер левую сторону ее клитора, а потом и правую. — Таков старинный обряд вторжения. Пламя пожирало Меган. — Таким образом, женщина думает не о собственных желаниях, а о нуждах мужчины. От его пальца исходил жар. Его голос был холоднее, чем скованное зимой болото. Меган слушала со всевозрастающим страхом, пока нарастающее наслаждение лизало ее языками огня. В Аравии мужчин, охраняющих гаремы, называют евнухами. И по слухам, их лишают мужского достоинства, чтобы они безоговорочно служили малейшим прихотям своего, господина, забывая о собственных желаниях. Горячая жесткая рука легла на ее ягодицы. Меган затряслась мелкой дрожью. Он затрепетал. А может, она все перепутала и дрожала сама, балансируя на грани самого сокрушительного оргазма в своей жизни. — Ты стала еще тверже, — заметил он. И стал вспоминать о странных ритуалах, способах, которые не могли присниться даже во сне. Его настойчивый палец тер и скользил… левая сторона… самый кончик… правая сторона… снова набухший кончик. Удовольствие от его прикосновений, казалось поистине пугающим. — Пожалуйста, остановитесь. Он отказался подчиниться. — Значит, ты лгала мне, утверждая, что ни один мужчина еще не приводил тебя к оргазму таким манером? Меган напряглась. — Нет, не лгала. Она единственный раз сказала не правду, позволив арабу поверить, будто перед ним именно та проститутка, которую привел владелец гостиницы. — И мои прикосновения тебе нравятся? — Да. Она и представить не могла, что мужские ласки могут доставлять столько удовольствия. — Тогда я не остановлюсь, пока ты не достигнешь наслаждения, чтобы мы оба проверили, действительно ли мужские пальцы способны удовлетворить женщину не хуже мужского жезла. Меган сжалась. И тьма неожиданно взорвалась, и вместе с ней — Меган. Задыхаясь, падая, цепляясь за пустоту. Скрип кровати. Ноги, оседлавшие ее бедра. Волна энергии нахлынула на нее, поглотила, пульсируя собственной жизнью. — Я ощутил твою разрядку, — охнул Мохаммед. Сильная рука сжала ее левое бедро, один палец был все еще смочен ее соками. Меган пыталась отдышаться, втягивая ноздрями исходившие от него миндальный аромат и пряный запах кожи. Ее левое колено зарылось в толстую шерсть, правое — терлось о грубую хлопчатобумажную простыню. Крохотные толчки еще не улегшегося землетрясения пробегали по ее телу; прохладный воздух овевал обнаженные складки лона. Она была открыта, полностью доступна. Розовые лепестки распустились, охраняя ворота в зияющий грот. Тяжелые мускулистые бедра прижались к ее ягодицам, на них не было ни единого волоска. Твердая плоть соединяла их тела. Плоть, не имевшая ничего общего с мужским пальцем. На ощупь она казалась резиновой. Резиновое копье с большим квадратным наконечником. — Тебе не хватает мужского жезла внутри? — допытывался он. — Удовлетворилась бы ты одними касаниями, если бы знала, что мужчина может дать только это и ничего больше? И тут она отчего-то поняла, что это его потребность всего секунду назад подхватила ее, поглотив ее желание. Пусть он отрицает, что тоже нуждается в разрядке: его тело утверждало иное. — Да, — выдавила Мег, с жадностью глотая воздух. Он дал ей куда больше, чем она получала когда-либо. — Мне этого было бы достаточно! Но ему было мало. Ах, сколько же боли в душе ее араба! Она не хотела, чтобы он страдал. Только не этой ночью. Меган сама претерпела немало за всю свою жизнь. Арабу. Кажется, тоже пришлось нелегко. Она мерно дышала, пытаясь успокоить сердцебиение и разгулявшиеся нервы и сказать то, что давно просилось на язык. Те слова, которые необходимо сказать. — Я не осуждаю тебя, Мохаммед. — Неужели? Его затянутое в резину мужское достоинство чуть заметно подрагивало. Ее лоно сжималось в мелких судорогах. — Именно так, — подтвердила она и протиснула руку между их телами, чтобы дать ему то же наслаждение, которым он одарил ее. — Не смей! — процедил он. Все в нем было жестким, как железо: голос, бедра, плечи, пальцы, державшие ее правую руку, плоть в резиновой оболочке. От чего бы ни страдал Мохаммед, бессилием это не назовешь. — Ты сам сказал, что хочешь показать мне, как ублажить женщину, — ничуть не смутившись, напомнила она. — Не для этого я купил тебя. — Именно для этого, — настаивала Меган, втайне удивляясь, откуда у нее берется смелость протестовать. Из-за полученного удовольствия? Или тех наслаждений, которые он, по всей видимости, тоже хотел испытать? Его пальцы сомкнулись на ее запястье: завтра на нежной коже появятся синяки. — Не желаю, чтобы ты знала. — Что именно? Насколько ты тверд? — дерзко выпалила она. И почувствовала, как он удивлен. Сознание собственней силы переполняло ее. Завтра она сгорит со стыда, будет убита сознанием собственной наглости. Только не сегодня ночью. Она медленно провела кончиком пальца по раздувшейся головке, пульсирующей под грубым резиновым чехлом. — Ты не хотел, чтобы я знала, какой он большой? — выдохнула она. — Не разыгрывайте из себя шлюху, мадам, — последовал резкий ответ. Меган на мгновение застыла. — Я — та, кто есть, не больше и не меньше. — Незачем лгать, чтобы успокоить мое оскорбленное тщеславие. И тут до нее дошло, что он отвергает не ее ласки, а собственное тело. — Заверяю, сэр, я не лгу. Никогда раньше я не встречала такой огромной мужской плоти. Прошло несколько бесконечных секунд, пока Мохаммед взвешивал правдивость ее слов. Все это время ее запястье оставалось в стальных тисках. Он хотел верить. Он боялся верить. — Ты не находишь меня… неприятным… отталкивающим? — выпалил он, явно считая себя омерзительным. — Ни в коем случае, — твердо ответила Меган. И вынудила себя спросить: — А вы? Я вам не отвратительна? — Женское тело не может быть отвратительным. Облегчение было почти непереносимым. — Так же как и ваше, — поклялась она. Мохаммед с тихим шипением выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. — Не знаю, сумею ли я удовлетворить женщину. — Клянусь, я более чем удовлетворена. — Не представляю, сумею ли сам найти удовлетворение в женщине. — Если соизволите отпустить мою руку, сэр, скоро получите ответ. Звук их слившегося дыхания вдруг прервался, даже прибой, казалось, на секунду смолк. Он разжал пальцы и тут же возобновил свой бесконечный ритм нападения и отступления. Меган, склонив голову, пыталась рассмотреть длинный толстый отросток, лежащий на ее ладони. Но видела лишь темный провал, разделявший их тела, и сознавала собственную неумелость. Никогда до этой минуты она не насаживала себя на мужское копье. Мысль об этом была одновременно унизительной и опьяняющей. Она осторожно подвела его к своему лону. Их обдало жаром, он взмок от пота. Мохаммед сжал ее руку, помогая, поощряя, ободряя… Он стиснул ее правую ягодицу. Пальцы утонули в глубокой расселине. Ее разверстое лоно горело, как в огне. Вместе они нашли ее портал. Вместе они ввели напряженную мужскую плоть в ее открытую женскую плоть. Меган не могла дышать, не могла двигаться. Пот капал со лба, носа, лился на его грудь. Чей пот? Его или ее? За все двадцать восемь лет супружества Меган ни разу не испытала подобной близости. Она, почтенная вдова, обхватила колени мужчины, ощущает его дыхание, и его чресла слиты с ее лоном. Вместе они делят пот, руки сцеплены, тела соединены. — Я недостаточно глубоко в тебе, — выдавил он. И притянул ее к себе. Пальцы его были почти на дне расселины между ягодицами. Правой рукой он направил свое облеченное в резину достоинство в тайны ее грота. Потирая. Протыкая. Вталкиваясь. Колени Меган медленно расползались в разные стороны, бедра расходились все шире. Откинув голову, обратив глаза в потолок, она громко взвизгнула: — О Боже! — Велик Аллах, — хрипло откликнулся он, взывая к тем частям тела, которые никак не могли ответить. Меган инстинктивно выпустила его плоть и, помогая себе плечами, попыталась встать. Но Мохаммед, сжав ее бедра, стал тянуть вниз и вперед, пока не уперся в самое чрево. — Не знал, что женщины так малы, — процедил он. — Я… Меган отчаянно старалась собраться с мыслями, но могла думать лишь о невероятно длинном, толстом, твердом отростке, достававшем, казалось, до самого сердца. — Ты так глубоко проник в меня… Горячее, напоенное миндалем дыхание овеяло ее щеку. — Тебе больно? Какое страдание звучит в его словах! — Нет. Она забыла, как близки могут стать мужчина и женщина в постели. Забыла? Или просто не знала7 Ее груди вплави-лись в его торс; ее бедра обхватывали его бедра, ее лоно слилось с его чреслами. Одно дыхание. Одно тело. Согласное биение сердец. — Я никогда… Ее внутренние мышцы конвульсивно сжали его. — Я не могу двинуться. И не понимаю, как это можно сделать в подобной позиции. — Потрись своими чреслами о мой лобок. Мохаммед вдавился в нее и одновременно подался вверх. Огненная волна, ударившая в нее, оказалась куда мучительнее боли, куда сильнее наслаждения. Створки ее лона расплющились о его гладкую кожу: у него не было волос внизу живота. Затвердевший бутон женственности терся о голую кожу. Меган порывисто перекрыла разделявшие их несколько дюймов и поцеловала его. Он замер. Его губы были сухими и мягкими. Она отпрянула, тяжело дыша. — До этой минуты я никбгда не целовал женщину, — скованно пробормотал Мохаммед. Он тоже тяжело дышат — Тебе понравилось? — спросила она, чувствуя себя захваченной, взятой в плен, беззащитной, чувствуя себя гораздо моложе, чем женщина ее возраста имела право чувствовать. — Да, — коротко обронил он. Но Меган не обиделась на резкость. Отпустив широкие плечи, она сжала ладонями его лицо… похоже, он недавне побрился… и снова прижалась к его устам своими. Его губы прижались к ее губам, завладели. Ошеломляющее наслаждение потрясло ее. Он провел языком по границе между губами, словно требовал, чтобы она их приоткрыла. Меган послушалась. Он коснулся кончика ее языка своим. Меган содрогнулась в блаженной разрядке, стискивая мышцами лона его плоть, высасывая его дыхание. Но когда попыталась отодвинуться, отгородиться от неожиданного водоворота ощущений, Мохаммед сжал руками ее голову и удержал. Он стал лизать ее так, словно пробовал на вкус ее наслаждение: под языком, небо, внутреннюю поверхность щек. Стиснув ее попку левой рукой, он врезался в податливое тело, заставляя ее пережить пик экстаза, и вскоре Меган уже не отличала боли от наслаждения, свою плоть от его плоти. Оторвавшись от его губ, она припала щекой к его жаркой груди, задыхаясь, все еще извиваясь в конвульсиях. — Иншаала 1 . И тут Мохаммед неожиданно поднялся и присел, увлекая Меган за собой, еще глубже проникая в нее, выдавливая из ее легких остатки воздуха, потом повернулся и выскользнул из нее, и она стала падать… падать… Кровать скрипела и стонала. Колючая шерсть царапала ее ягодицы. Голова утонула в подушке, так что шпильки безжалостно вонзались в кожу. Меган слепо хватала руками воздух, и наконец ее усилия были вознаграждены. Бедра Мохаммеда умостились между ее ног, он сильным толчком нырнул в нее. 1 Слава Аллаху. Скрип пружин сливался в ее ушах с его прерывистым дыханием. Тела были мокрыми и скользкими от пота. Она не могла сказать, кто кем обладал. И выгнулась, требуя большего. И он дал ей все возможное. Она не сразу услышала свои крики: — О-о… Пожалуйста! О Господи! Люби меня! Сильнее! Люби меня сильнее! О, пожалуйста! Только не останавливайся! Пожалуйста, не останавливайся! Третий оргазм застиг Меган врасплох, но за ним последовал четвертый, пятый. Во время шестого он снова бормотал неизвестные фразы, вероятно, обращения к своему Богу. Она смогла разобрать только одно слово: — Проклятие. Проклятие. Проклятие. И смутно осознала, что по лицу Мохаммеда катится не только пот, но и слезы. Когда он бессильно обмяк на ней, она обняла его так крепко, как могла. Так же крепко, как хотела, чтобы обнимали ее двадцать два года назад, когда она проплакала всю ночь. Глава 3 Запах полученного Меган наслаждения, куда сильнее самых дорогих духов, наполнял воздух. Свет проникал сквозь щель между оконными занавесками, превращая выцветшую ткань в море переливчатой зелени. Из-под простыни выглядывала прядь темных волос, припорошенных серебром. Его губы все еще горели от ее поцелуев. Его тело все еще горело от соприкосновения с ее кожей. Они лежали в обнимку. Длинная толстая коса змеилась по его подушке. Металлические шпильки тускло поблескивали в предрассветных лучах. Когда она сжимала его колени, ее волосы все еще были уложены в узел. Должно быть, распустились где-то посреди ночи. Он подумал о том, как, должно быть, неудобно и больно спать на шпильках. Вспомнил, как ее тугое лоно сжимало его жезл. Грудь внезапно стеснило. Меган целовала его, эта женщина, которую он обвинил в том, что для шлюхи она слишком стара. Держала ладонями его голову, пока он изучал вкус ее груди. Разделила с ним чудо слияния мужчины и женщины. Его одолевало благоговение, смешанное со стыдом. Только вонзаясь в нее, он чувствовал себя мужчиной, лишь в те мгновения, пока был в ней. И никогда не ощущал себя более уязвимым, чем в ту минуту, когда изливал свой долголетний страх, опасения, что он не сумеет ублажить женщину, что ни одна женщина не сумеет ублажить его. И оказалось, что именно она взяла его жизнь в свои руки. Нога Мег лежала на его бедре. Голова Мег покоилась на его плече. Выбившиеся из косы волосы щекотали его подбородок. Она спала невинным сном ребенка, эта шлюха, давшая ему не только блаженство, но и утешение. Щеки побледнели. От сна? От усталости? От пресыщенности? Ее клитор поднялся под его пальцем. Ее лоно сжималось вокруг его жезла пять раз. Туже, чем кулак. Она достигла пика шесть раз подряд. Он наблюдал спокойствие на ее лице и думал о человеке, которого едва не предал. Сын, пусть не плоть от плоти, но все же сын сердца. Он изучал черные опахала ее ресниц и думал о женщине, которую безмолвно любил, зная и чувствуя себя в безопасности оттого, что она любит другого. И понимал, что больше никогда не станет прежним. Он испытал плотское соитие. Одна ночь с женщиной. Самоудовлетворение было жалкой подделкой. Все его мышцы и ноги ныли, тупое давление терзало чресла. Первое пройдет со временем и физическими упражнениями. Второе скоро уляжется, стоит лишь опорожниться. Но для этого нужно найти в себе силы сползти с кровати. До чего же разленился! Он, который с тринадцати лет не валялся долго в постели, зная, какие обязанности возложены на него. Осторожно, чтобы не разбудить Меган, он отстранился и выполз из-под одеяла. И едва не охнул: деревянный пол за ночь заледенел. Но он еще немного постоял, глядя на Меган. В ушах эхом отдавались ее страстные крики. Она молила его не останавливаться, наполнить ее, проникнуть глубже, любить сильнее. Никогда еще он не чувствовал себя таким униженным и одновременно могущественным. Черное платье лежало грудой на том месте, где она выступила из него, чтобы подойти к кровати. Его белый тюрбан и свободная рубаха до щиколоток валялись чуть поодаль, видимое напоминание о дороге, которую он прошел. До этой ночи он непременно сложил бы одежду перед тем, как отправляться на покой. Наклонившись, Мохаммед выхватил ночной горшок из-под деревянных перекладин кровати и уголком глаза заметил сморщенный резиновый комочек: французский конверт, которым пользовался для защиты от болезней. Тонкий слой жидкости застыл на дне мешочка — доказательство того, что и он способен излиться. Мохаммед смял уже ненужный конверт, подошел к камину, где остался лишь пепел прогоревших угольев, поставил тяжелую фарфоровую вазу на стул и поднял крышку. В глаза бросилась полустертая черная надпись на дне: В чистоте держи меня, И не выдам я тебя. И если меня не обидел, Никому не скажу, что увидел. Легкая улыбка коснулась его губ. Ничего не скажешь, в этих англичанах имеется некое непристойное очарование. Бросив кондом в горшок, он подхватил левой рукой свое мужское достоинство. На ум впервые пришло слово «мужественность». Она превозносила его за размер отростка, его, кому и в голову не пришло бы выслушивать похвалы женщины. Горячая моча ударила в выщербленный фарфор. Парок растворился в холодном утреннем воздухе. Облегчившись, он закрыл крышку. Меган тоже понадобится горшок. Он отошел от стула, предоставив его в распоряжение женщины. Сонные глаза смотрели на него из-под полуопущенных век. Не стоило и рассматривать их, чтобы понять, какого они цвета. Зеленого лесного мха. Первым его порывом было прикрыться. И впервые за сорок лет он не сделал этого. Голова без тюрбана казалась странно легкой, но не это привлекло ее внимание. Она нерешительно озирала его чресла. Его спину обдало жаром. Он стоял неподвижно, ожидая, что она расхохочется. Точно так же, как хохотали гаремные невольницы. И боялся пошевелиться, чтобы взрыв смеха, которого он так боялся, не обрушился на него. — Не знала, что мужчины в Аравии бреют волосы на теле, — объявила Меган, скользнув взглядом куда-то в сторону. — Разве вам не холодно зимой? Но ее шутка, похоже, не удалась, прозвучала фальшиво. Она не осуждала его во мраке ночи. Очевидно, судит сейчас, иначе не издевалась бы над ним. Ярость, охватившая его, удивила самого Мохаммеда. — Вглядитесь пристальнее, мадам, — отрезал он. — Я лишен не только волос. Ее глаза расширились. Он предложил ей золотой соверен. Сколько еще денег потребуется, чтобы она приняла его при свете дня? С такой же готовностью, как и во мраке ночи. Она опустила глаза и несколько секунд пристально рассматривала его. Ее язык быстро облизнул сухие губы. — Вы не столь… огромны, как прошлой ночью, но это вполне объяснимо. Если только она не притворяется, значит, чересчур наивна. Мохаммед нахмурился. Она шлюха, как же не замечает очевидного?! Как могла она не почувствовать прошлой ночью отсутствия той плоти, которая делает мужчину мужчиной! Ведь она сжимала его в руках! Как могла принять его за нечто другое? Не за того, кем он был на самом деле? И это после того, как он лежал между ее ляжек, вонзившись в лоно так глубоко, что даже ночной воздух не мог пройти между их телами? Если только… — Кто вы?! — рявкнул он. Она испуганно вскинула голову, бледность лица стремительно перетекала в меловую белизну. — Я уже говорила… — Вы не шлюха, — дерзко бросил он. Ни одна шлюха не упустила бы из виду того, что было так ясно. Его непоправимое уродство. Желудок его сжался. Но если она не шлюха, зачем заявилась в его комнату? И что делала в его постели? Он плакал, исторгаясь в нее, он, тот, кто сорок лет не знал слез! Она обнимала его, утешала, любила так, словно привыкла к мужчинам, которые кричали и сыпали проклятиями, стремясь найти облегчение в женском теле. Так кто же она? Шли бесконечные напряженные секунды. Откуда-то донесся крик мужчины, звавшего конюха, — лишнее напоминание о том, что ночь прошла и новый день вступил в свои права. — Я вдова, — призналась она наконец. Спокойно, без всякого страха. — Такая же постоялица, как и вы. Глаза его сузились, превратившись в едва заметные щелки. Только сейчас он вспомнил, что выговором она отличалась от уроженки здешних мест, да и честно сказала, что не живет здесь. Почему он не расспросил ее как следует? — Каким же образом вы попали ко мне вчера ночью? — рявкнул он. — Подслушала, как вы велели хозяину найти… проститутку. — Из ее рта шел пар, затуманивая черты лица. — Я перехватила ее в коридоре, дала денег и постучалась к вам, в надежде, что вы примете меня за нее. Так и вышло. Пронзительный вой разнесся по округе, за ним последовал короткий яростный лай. Мохаммед вдруг подумал, что, стоя голым на холоде, в нетопленой гостинице, давно должен был бы замерзнуть, но почему-то изнывал от жары. Кровь бурлила в жилах, яркие воспоминания сливались в пестрый калейдоскоп, меняясь, преобразуясь в многоцветные узоры. Вопросы, которые он задавал, считая ее потаскухой, ободряющие уверения, которые бормотала она в ответ, поощряя его исступление. Неужели она разочарована его невежеством… или гордится своим сексуальным превосходством? Десять полумесяцев подрагивали на его плечах, следы от ее ногтей. Сжималась ли ее плоть вокруг его жезла в восторге… или раздражении? Она солгала ему, и не важно, что он тоже не был полностью откровенен. Что подобные ему знают о женщинах? Откуда ему знать, ублажил ли он ее? — Интересно, что когда-либо слышанное об арабах так возбудило ваше любопытство, мадам? — набросился он на нее, скрывая собственную уязвимость. — Надеялись, что мое копье будет больше, чем у любого англичанина? Арабские мужчины славятся умением доставить женщине несказанное наслаждение. Признайтесь, чего вы надеялись достичь своим обманом? Она не испугалась его резкости прошлой ночью, так же как не отпрянула в страхе сейчас. — Всего одна ночь, сэр. Я надеялась получить единственную ночь страсти. — Ее голова вновь легла на подушку; коса свернулась змеей. — Мне показалось, что это нужно и вам тоже, иначе не стала бы отнимать у вас время. Женщина, лежавшая голой в смятых покрывалах, с растрепанными волосами и лицом, блестящим от высохшего пота, просто не могла олицетворять достоинство. Любая, кроме Меган. Эта женщина не унижала его. Не издевалась. Не жалела. И сказала, что не станет осуждать. Почему? Она англичанка, если не благородного происхождения, то явно из приличной семьи. Как может она принять то, что отвергли обитательницы гарема? — Я hadim, — безжалостно бросил он. — А я англичанка, — отпарировала она. В буквальном переводе это означало «безволосый», хотя подспудный смысл был ясен человеку любой-национальности. Мохаммед сквозь зубы выдавил ненавистное слово, которое надеялся не упоминать при этой женщине, слово, преследовавшее его сорок лет: — Я евнух, мадам. Пустыня — место предательских песков и воющего ветра, но не только. Здесь можно обрести покой и тишину. Ранее ему не приходилось наблюдать такую же неподвижность в женщине, но Меган застыла, как статуя. И взгляд ее не дрогнул. — Должна заметить, сэр, что вчера ночью вы доказали обратное. Он молча проклял румянец, окрасивший его щеки. Сорок лет он не знал, что это такое. А Меган дважды заставила его покраснеть. — Мне отрезали камешки, — грубо пояснил он, надеясь шокировать ее. Доказать, что он не тот мужчина, за которого она приняла его, тот, которым он себя чувствовал всего одну ночь. Но она спокойно взирала на него. — Под камешками, насколько я поняла, вы подразумеваете свою мошонку? Кончики его ушей загорелись. — У меня нет семени. «У меня нет семени», — громом отдалось в его голове — крик тринадцатилетнего мальчика, навеки непоправимо искалеченного. Извинение мусульманина, которым он стал, полное бессильного гнева. — Мой муж был викарием, — начала Меган ясным, но бесстрастным голосом. — Когда врач сказал ему, что вследствие не правильного строения моих внутренних органов я не смогу выносить его детей, он отказался делить со мной постель. Объяснил, что не желает подвергать опасности мою жизнь из-за очередного выкидыша. Местная повитуха посоветовала мне несколько средств, предотвращающих зачатие, но мой муж отказался пользоваться ими, хотя они позволили бы нам быть вместе. Он считал подобные средства аморальными и заявил, что супружеские отношения дозволены только ради продолжения рода. Слабый скрип рессор экипажа и глухой стук копыт вторглись в мертвенную тишину, последовавшую за ее словами. Но звуки растворились в воздухе так же внезапно, как начались. — Я бы возблагодарила Бога, не имей мой муж семени или будь я бесплодна, — заключила Меган с холодной решимостью. — Это куда предпочтительнее одиночества, на которое он нас обрек. Мохаммед молча слушал, вспомнив, как она жаловалась на мужчину, отвергшего ее. Не молодой любовник. Человек, с которым она была близка, как только могут быть близки мужчина и женщина. Подобная близость в самом деле одно из чудес света. Мужчина, давший ей наслаждение и изливший семя в чрево, не способное выносить дитя. Мужчина, которого, по собственному признанию, она любила. Вихрь эмоций подхватил его. Ревность к глубине ее чувств к усопшему супругу, зависть к долгим годам дружбы, которую они питали друг к другу, непонимание, как утешить женщину, появившуюся в его жизни, только чтобы дать ему силы и уверенность в себе. На помощь пришла ярость. Как смеет он ощущать потребность в поддержке, не имея средств, чтобы выразить ее?! Евнухи не могут позволить себе нежных чувств. — И давно вы овдовели? — резко спросил он. — Два года назад. — И сколько мужчин с тех пор перебывало в вашей постели? Или у вас вошло в привычку навещать спальни чужих мужей еще до смерти вашего собственного? — допытывался он, внутренне сжимаясь от своей жестокости и все же стараясь доказать, что она шлюха, если не по профессии, то по призванию. Желая уничтожить связь, возникшую между ними ночью, из опасения, что она станет ожидать большего, чем он может дать. Жалкий евнух… которым он не хотел казаться. — Мой муж — единственный мужчина, с кем я делила ложе, если не считать вас, разумеется, — сухо объяснила Меган. Лицо ее в обрамлении темных волос на фоне белой наволочки казалось пепельным. — Последние двадцать лет его жизни мы жили в разных спальнях. Двадцать лет и два года! Она жила в целомудрии более половины того срока, в течение которого он пребывал евнухом. Однако пришла к нему, к мужчине, который на самом деле не был мужчиной. — Тот, кого вы просили дотронуться… это был ваш муж, — уверенно заключил он. Неужели она представляла на его месте своего мужа? — Да. — Он был тем, кого вы любили. — Верно. Я воображала, будто он отвечает на мою любовь, Но этого просто не могло быть, не так ли? Разве мужчина может любить женщину, если не уважает потребностей ее тела? Она быстро сморгнула слезы. Значит, Меган тоже познала одиночество. Воспоминания об их слиянии словно омыли его: жаркая бездна ее лона, шелковистая твердость бутона женственности, колкость волос на венерином холмике, впечатавшемся в его пах… Она поглотила его целиком и ни разу не осудила за неопытность или отсутствие яичек. — Арабские женщины используют комки шерсти, пропитанные уксусом, — неожиданно выпалил он. — Простите? По его шее снова поползли красные полосы. — Для предохранения, — коротко пояснил он. — Понятно. Напряжение снова сгустилось в воздухе. Она в любую минуту может встать, одеться и уйти, так и не узнав, что значила для него эта ночь. Мохаммед отчаянно старался отвлечь ее. — Меган — ваше настоящее имя? Он почувствовал неуместность вопроса. Он требовал от Меган правды, не собираясь отвечать тем же. — Да, — так же сухо ответила она. — Если соизволите оставить меня одну на несколько минут… — Не надо, — выдавил он и ощутил, как она вздрогнула. — Что именно? «Не покидай меня!» — Со мной не так-то легко. Молчаливое согласие Меган было понятно любому человеку. Но он продолжал упорствовать, как упорствовал последние сорок лет. — Не умею… общаться с женщинами. — Он говорил осторожно, пытаясь смягчить суровость, казаться тем человеком, которым она хотела его видеть. — Не знаю, что им нравится… — Я уже сказала… — Но я сделаю все, чтобы доставить вам удовольствие, — перебил он, страстно желая предотвратить возможный отказ, возможное презрение. — Если позволите… Ее лицо оставалось непроницаемым. — Не понимаю, чего вы хотите от меня. Прошлой ночью она бормотала то же самое. Его потребности не изменились. Он стремился узнать то, что ведомо другим мужчинам. Желал быть таким, как другие мужчины. — Больше никакого притворства или иллюзий! — воскликнул он, лелея надежду, обуздывая страх. — Вы просите меня… побыть с вами еще немного? — насторожилась она. У него никогда не будет иного шанса испытать неподдельную женскую чувственность. — Да. Я прошу провести со мной еще одну ночь, — выдохнул он. — А если я соглашусь? — Я сделаю все, чего ни попросите. — Мой муж… Я не просила его делать то, о чем говорила прошлой ночью. — Не просили коснуться вас? — допрашивал он с бешено бьющимся сердцем: жезл ожил, проснувшаяся надежда сковала язык. Меган, неожиданно показавшаяся куда моложе, чем была на самом деле, смотрела ему прямо в глаза. — Я не просила его… целовать мои груди. — Но просили ласкать… между ног? — У меня не хватило храбрости, — призналась она. Зато хватило отваги прийти к нему, объяснить, что ей нужно. Евнух не имел права ликовать, узнав, что женщина ищет близости с ним, той близости, которую не сумела получить от настоящего мужчины. Но теперь, зная, что дал Меган то, чего она не добилась от мужа, он испытывал к Меган нечто вроде чувства собственника. Он вспомнил, как она целовала его сомкнутыми губами, как не решалась опуститься на вздыбленный жезл, когда сидела на его коленях. Ее откровенное любопытство. Ее необузданность. Он был неопытен, но успел многого навидаться в гареме. Она, как он понял, была одновременно и неопытна, и невежественна. — Ты хотела, чтобы я целовал твой клитор? — неожиданно спросил он. — Что? Меган была обескуражена. — Мужчины целуют клитор женщинам, — продолжал Мохаммед, намеренно соблазняя ее, ловя на приманку чувственности. — Лижут его, сосут. Пока женщины не достигают пика наслаждения. Нечто вроде понимания связало их: его, голого, беззащитного, стоявшего перед ней, и ее, укрытую одеялом, скрывшим наготу и беззащитность. — И ты… сделал бы это? — пролепетала она, разом растеряв всю сдержанность, сразу став похожей на ту, которой была прошлой ночью. — Сделал бы, — кивнул он. — Откуда ты знаешь про это? — допытывалась она, хотя подразумевала немного иное. Как может быть евнух-девственник, не ведавший женской ласки, таким сведущим? Он мог бы объяснить, что подобные ласки, вместе с наставлениями о том, каковы признаки женского возбуждения, описываются во многих арабских трактатах о любви. — Сам видел, — дерзко усмехнулся он. Отныне они будут полностью честны в своих чувствах. — Видел… мужчин и женщин вместе? — охнула она, безуспешно пытаясь скрыть удивление. — Женщин и евнухов, — выпалил он и зажмурился, ожидая гневного осуждения, но так и не дождался. — Ты упомянул, что у арабских женщин нет крайней плоти. — Многие наложницы — уроженки других стран. Меган нахмурилась: — И эти наложницы… совокупляются на людях? — В гареме негде укрыться. Тем более что там много мужчин, вожделеющих именно того, чего были лишены: наслаждения женским телом. — Другие евнухи… — Она осеклась, не договорив, что остальные евнухи ласкали женщин. — Но не ты. — Но не я, — кивнул он, предчувствуя ее следующий вопрос. — Эти женщины, за которыми ты подсматривал… — В ее глазах блеснуло понимание. — Они отвечали ласками на ласки? Горло Мохаммеда стиснуло знакомым ужасом. — Никогда. Наложницы всего лишь рабыни, но евнухи — это евнухи. Шорох простыни вырвал его из прошлого. — Я в затруднении, сэр. Впервые за все это время на лице Меган отразилось неподдельное смущение. — Почему? — вырвалось у него. С каким страхом он ожидал ее ответа! — Кто-то из нас двоих должен одеться. И в любом случае одному придется покинуть комнату. Тугая полоса отчаяния стиснула его грудь. — Почему? — повторил он, боясь спрашивать, но и не в силах смолчать. Очевидно, она сыта по горло общением с евнухом и не согласится, даже если он станет молить ее на коленях. Очевидно, ей не терпится вернуться в уютный английский мирок, в котором нет места таким, как он. Ее лицо потемнело: живейший контраст с белой наволочкой. — Потому что мне нужно позаботиться о некоторых интимных вещах. — А когда ты позаботишься о некоторых интимных вещах? — упрямо настаивал он. — Я с превеликим удовольствием попрошу тебя поцеловать мой клитор, — негромко ответила она, по-прежнему не сводя с него взгляда. — А потом мне хотелось бы поцеловать и твое достоинство. — Ты останешься здесь, в моей комнате, еще на одну ночь? — уточнил он, не веря собственным ушам. — Останусь. На мгновение Мохаммеду показалось, что ноги отказываются ему служить. Прилив горячей крови к чреслам заставил его оцепенеть. Повернувшись и не стесняясь тяжело покачивавшегося жезла, он поднял стул, осторожно, чтобы не пролить горшок, и поставил у кровати. Дерево глухо ударилось о дерево. — Я разведу огонь, пока ты занимаешься интимными делами, — повелительно объявил он, боясь оставить ее хоть на миг, опасаясь, что она передумает. — В тумбочке есть салфетки. И, не дав ей времени возразить, Мохаммед почти бегом направился к остывшему камину и постарался производить как можно больше шума, когда выбивал из решетки золу, сминал старые газеты, служившие растопкой, и насыпал поверх бумаги уголь из почерневшего ведерка. Присев на корточки, он чиркнул спичкой и поднес огонек к газете. Но все это время перед его глазами стояла Меган. Он и думать не смел о подобной близости, когда решил купить шлюху на ночь. Синеватое пламя побежало по угольям. Он швырнул спичку в камин, встал и без предупреждения обернулся. Меган, все еще обнаженная, обеими руками задвигала горшок под кровать. Сердце его на мгновение остановилось при виде очертаний белой груди, грациозного изгиба спины и округлой ягодицы. Коса свесилась до самого пола. Мохаммед решительно двинулся к покрытому пятнами от воды бюро, что стояло рядом с дверью. На нем возвышался белый керамический кувшин с потрескавшейся от старости глазурью. Тут же имелся и тазик. Он ловко подхватил кувшин, налил в тазик воды и поспешно поставил кувшин обратно, в тот же влажный круг, по комнате разнесся глухой стук. Он наскоро намылил руки, сполоснул, смыл пену, прежде чем схватить губку и окунуть в воду. Пальцы его дрожали. Выжав губку и согревая ее теплом ладоней, он шагнул к кровати. Меган как раз поднималась. Ее ягодицы и в самом деле были неотразимо соблазнительны. Он успел увидеть ее лоно, опушенное темными завитками, прежде чем она наконец встала. Он точно уловил момент, когда она ощутила его взгляд. Плечи расправились, голова чуть откинулась. Шлюха наверняка гордилась бы своей наготой, но Меган не была шлюхой. Даже когда пыталась притвориться таковой. Он только что сообразил, что с самого начала не принял ее за проститутку Для него она была просто женщиной, понявшей и принявшей потребности евнуха. Она повернулась медленно, очень медленно. Солнечный луч, выглянувший из-за ее спины, осветил ту непокорную прядь, что все норовила ускользнуть из косы: сполох живого цвета в унылом однообразии тени. Странное сочетание рыжего и каштанового, с вкраплениями серебра. Он сотни раз видел в гареме голых женщин: наблюдал их за играми, купанием, чувственными забавами друг с другом и евнухами. Некоторые казались потолще Меган, остальные — стройнее, у кого-то груди тяжело свисали, у кого-то задорно смотрели вверх, и все без исключения были моложе и красивее, но никто не пробуждал в нем таких чувств, как она. Стиснув маленькие кулачки, безвольно опустив руки; она стояла перед ним, словно в ожидании приговора. Приговора евнуха. А ему мнилось, что она сжимает его сердце. Меган, борясь с собственной уязвимостью, вызывающе вскинула подбородок. — Я слышала, что гаремные невольницы прекрасны. — Да, — согласился он. Между пальцами просачивалась вода, падая огромными каплями на деревянные планки пола. — Наложниц покупают за красоту. Она настороженно смотрела на него, жаждала его одобрения, похвалы. Что видела она в его глазах? Его потребность в ее одобрении? Похвале? — У тебя очень белая кожа, — проворчал он. — Такая кожа и зеленые глаза высоко ценятся в Аравии. Груди у тебя пухлые, бедра широкие, талия узкая. За тебя дали бы немалые деньги. — Ни к чему лгать мне, сэр, я отлично знаю свои недостатки. Как уже было сказано прошлой ночью, я слишком стара для шлюхи. И искренне сомневаюсь, что какой-то мужчина захотел бы такую наложницу. Слишком поздно Мохаммед понял, что невольно обидел ее. — Прошлой ночью… Она еще выше подняла подбородок, готовясь отразить еще более болезненные уколы. — Прошлой ночью я боялся. Невидимая тяжесть упала с его плеч. И мир не остановился после признания евнуха в нерешительности и страхе. Но Меган это не убедило. Мохаммед отчаянно искал слова, способные успокоить ее. — Прошлой ночью я понял, что моя потребность в женщине с возрастом не уменьшилась и что, глядя на тебя, ощущаю те же порывы, что и в юности, когда подсматривал за женщинами в гареме. И осознал, что даже в старости они меня не оставят. Заверяю, мадам, вы ошибаетесь, — искренне добавил Мохаммед. — Найдется немало мужчин, пожелавших бы видеть вас своей наложницей. Ее подбородок не опустился, сомнение сверкнуло в затененных ресницами глазах. — Лендз-Энд — маленькая деревушка. Я пришла к вам в надежде, что вы посчитаете, будто здесь нет других доступных женщин, и поэтому примете меня. Посчитал бы он ее подходящей партнершей для постели, не приди она в его комнату? Ни ей, ни ему этого никогда не узнать. — Я вынула губку, — поспешно выпалила она, словно предупреждая его ответ. Он вообразил, как его незащищенная плоть погружается в ее незащищенную плоть, и уже без того напряженный член вытянулся и отвердел еще больше. Она не сводила с него пристального взгляда. — Я могла бы выбрить волосы… если бы ты согласился мне помочь. Его пальцы конвульсивно сжали губку, стук капель участился. — Я не жду… и не желаю, чтобы ты выглядела или вела себя как наложница. — Но мои волосы, должно быть… щекочут тебя. — Да, — мрачно признался он, улыбнувшись. — И вправду щекочут! Крошечная жилка нервно забилась у самой ее ключицы. — Я нуждаюсь в ласках, Мохаммед, это верно, но хочу и сама ласкать. Постараюсь подарить тебе наслаждение. Его улыбка померкла. — Я евнух, Меган. — Это мне известно, сэр. — Прошлой ночью я проклинал не тебя, — коротко пояснил он и сам поморщился от собственной резкости, но на лице Меган не дрогнул ни один мускул. — Знаю. Он потянул носом, вдыхая ее аромат. — Я хочу обтереть вас, мадам, чтобы избавиться от запаха уксуса. — Благодарю, я вполне способна справиться — Я смою твою боль, Меган. Она мельком взглянула на мокрую губку в его руке и снова посмотрела ему в глаза: — Только мою боль, Мохаммед? — Нет. Он заполнит мучительную пустоту в своей жизни благоуханием, вкусом и ощущением этой женщины и позволит еще ненадолго поверить в то, что он мужчина. Лицо Меган зажглось ослепительным сиянием и стало куда соблазнительнее, чем у любой юной девушки. — С удовольствием приму ваши заботы, сэр. Глава 4 Мохаммед был евнухом. Меган — вдовой. Для человека его возраста он был на удивление стройным и жилистым, под смуглой кожей перекатывались железные мускулы. Ее тело было куда мягче, как у всякой женщины средних лет. Его мужское достоинство дерзко восстало, длинное, толстое, твердое. Не стоило и глядеть на себя, чтобы знать: ее соски тоже вытянулись и отвердели. Они стояли друг перед другом обнаженные. Больше нечего было скрывать Тьма, окутавшая их ночью, рассеялась. Остались лишь они, мужчина и женщина, чьи судьбы, по каким-то непонятным причинам, пересеклись. Мег была охвачена трепетным ожиданием. Внутри все ныло: и от вчерашних страстных ласк, и от нового приступа желания. Мохаммед подошел ближе. Искушающие мускусные запахи пота и пряностей дразнили ее ноздри, напоминая о наслаждении, разделенном несколько часов назад, об удовольствиях, предстоящих при свете дня. — Спасибо за комплимент, — выдохнула она. — Ты тоже очень красив. Луч света упал на его левую щеку, тусклый румянец залил ее. В темных глазах сверкнуло недоверие. — Спасибо, — буркнул он и провел по ее лицу мокрой губкой, согретой теплом его тела. Меган словно молнией ударило. А может, всему виной прикосновение его плоти, упершейся ей в живот? Она тоже была влажной. Под его напряженным взглядом у нее перехватило дыхание. Меган зажму, — рилась и сосредоточилась на грубом и одновременно нежном прикосновении губки. Когда-то молодой сквайр, живший поблизости от их дома, приобрел породистого жеребца-производителя. Вскоре выяснилось, что жеребец бесплоден, и хозяин велел выхолостить прекрасное животное. Однажды Меган, гуляя на лугу, наблюдала, как мучается мерин, пытаясь последовать зову природы. Сделать то, для чего был предназначен изначально. То, что теперь было ему недоступно из-за чьей-то злой воли. А может, не так уж недоступно? Может, мог получить разрядку, точно так же, как и Мохаммед? Может, мерин сумел подарить кобыле наслаждение, как подарил его ей Мохаммед? Мохаммед бережно вымыл ее правую грудь, растирая и массируя, пока набухший сосок не закололо от желания. — А наложницы… мужчины сосут их груди? Наверное, она нечто вроде морального урода, если так жаждет, чтобы мужчина сосал ее, как грудные дети сосут материнское молоко. Он чуть приподнял брови, взгляд черных глаз приковал ее к месту. — Да. — Что еще… — она не могла заставить себя употребить слово «евнух», особенно потому, что его член толкался ей в живот, а глаза прожигали насквозь душу, — мужчины делают с наложницами? — У всех женщин гарема есть phalli; они ублажают друг друга сами или заставляют делать это евнухов. — Что такое phalli? — Искусственный фаллос. Сердце Меган затрепыхалось. — Ложись на постель. Для того чтобы он смог вымыть интимные части ее тела, целовать клитор. Но что, если ему не понравится ее… вид… ее вкус? — Тебе не обязательно это делать, — поспешно заверила она. — Ты не хочешь? — Я… Он сказал, что обтирание важно для него не менее чем для нее. Она подумала о той боли, которую ему пришлось вынести в гареме, наблюдая, как другие купаются в наслаждениях, коих он был лишен. И хотя Меган далеко не Красивая юная наложница, все же может подарить ему удовольствие. — Конечно, хочу. Меган отступала, пока ноги не уперлись в матрац. И она как подкошенная рухнула на кровать. Тупая боль прошла через нижнюю часть тела и померкла при соприкосновении с холодными одеялами. Ему будет так же холодно и жестко стоять на полу голыми коленями. Протянув руку, она схватила подушку и уронила на пол. Одновременно темные узкие ступни встали на это же место. Подушка упала сверху. Она подняла глаза… и замерла. Меган инстинктивно выбросила вперед руку и сомкнула пальцы вокруг теплой пульсирующей плоти. Мохаммед громко втянул в себя воздух, но не отстранился. Прошлой ночью затянутый во французский конверт жезл казался на ощупь резиновым, но сегодня… — Настоящий атлас, — пробормотала Меган, завороженная тяжестью, длиной и чисто мужской красотой фаллоса. И нежно провела пальцем по набухшему кончику, пурпурно-красному в тусклом свете. Палец увлажнила скользкая прозрачная жидкость, внутри бился крошечный пульс. Она подняла удивленные глаза. Он напряженно смотрел на нее. Меган сказала первое, что пришло в голову: — В жизни не думала, что мужчина может быть таким мягким и одновременно твердым. — Разве ты не видела… и не касалась мужа? — Англичане куда больше заботятся о скромности, чем о чувствительности. — Я обрезан. — Ты великолепен! — искренне ахнула она и покраснела от смущения. Его достоинство дрогнуло в кольце ее пальцев. Она порадовала его своим комплиментом. Такая простая вещь, обычная похвала, а ведь он уже дал ей так много! Как легко принести в жертву гордость, если это вернет ему отнятую радость! Поняв, какую возможность он ей предоставил, Меган потянулась к губке. Мохаммед знал, что она собирается делать. То, что гаремные наложницы не соизволили сделать для тех мужчин, которые дарили им наслаждение. Он отдал ей губку. Меган старательно обтерла его, особенно то место под пенисом, где кожа была гладкой, если не считать грубых шрамов. Мохаммед окаменел, попытался сопротивляться, но она стояла на своем, вымыв корень, который оказался темнее безволосой кожи на чреслах, стебель, едва помещавшийся в пальцах, бархатистый цветок, плакавший прозрачными слезами. И поцеловала… самый кончик. Он схватил ее голову, сжав ладонями так, что единственными звуками остались удары ее сердца, раздававшиеся в унисон с пульсом, ударявшим ей в губы. Она попробовала его на вкус. Скользкая соль покрыла ее язык. Она открыли рот… гладкая плоть, трущаяся о гладкую плоть, рот, открывшийся шире… Неожиданно жар, объявший ее, исчез, и жесткая рука схватилась за ее косу, оттягивая голову. Слышалось, лишь натруженное дыхание. Лицо Мохаммеда осунулось; черные глаза наполнились… чем? Меган вздрогнула от непонятного страха: — Я… я сделала тебе больно? — Мужчина может получить разрядку во рту женщины так же, как и в ее лоне, — процедил он. Но Меган не оскорбилась на резкость. Он желал освобождения. Желал так сильно, что боялся не сдержаться. — Я с радостью дам тебе все, что пожелаешь, — спокойно заверила она. Его рот дернулся. — А что, если я скажу, что некоторые наложницы требуют от евнухов вонзаться в их задние отверстия? Тебе и это понравится? Значение этих простых, но ужасных слов наконец дошло до нее. Отчетливая картина стояла перед глазами и никак не меркла, сменяясь лишь изображением искусственного фаллоса. Она и представить не могла, что такое возможно! Собирая огурцы в маленьком огороде, она не думала о том, что их форма поразительно похожа… или думала? — Знаете… — Меган с трудом глотнула. — Если это доставляет наслаждение женщине или мужчине, значит, тут нет ничего постыдного. Пусть стыдятся те, кто осуждает потребности и порывы других. — Ты не права, есть и постыдные акты. Иногда требования некоторых мужчин просто неестественны. Его достоинство продолжало пульсировать в ее пальцах. Уголки его губ нервно подергивались. — Какие? — осторожно поинтересовалась она. — О каких актах ты толкуешь? Когда мужчина касается женщины… целует ее лоно? Когда женщина дотрагивается до мужчины… целует его достоинство? По-твоему, это неестественно? — Нет. Тут нет ничего постыдного. Но в чем этот человек нуждался? Чего требовал? Что именовал неестественным? — Я сделаю все, как ты захочешь, Мохаммед, если только ты не причинишь мне этим боли. — Я ни за что на свете не сделал бы тебе больно. — Что-то блеснуло в глубине его черных глаз. — Я никогда не обижал женщин. Меган поверила ему. — Однажды я видела юношу и девушку. Слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела опомниться. Он не шевелился, только его жезл по-прежнему подрагивал, словно отсчитывая проходящие секунды. Приглушенные звуки просачивались в окно: они исходили из другого мира, который так настойчиво отвергал евнуха и вдову. — В деревне, как и в твоем гареме, не всегда есть место уединению, — мягко продолжала она, припоминая. — Они лежали в поле. Это было весной. Повсюду зеленела трава. Я смотрела на них с вершины утеса. — Что они делали? — хрипло выдавил он. — Девушка сидела верхом на юноше, а он ласкал ее груди. Она скакала на нем, как на коне. — И это зрелище возбудило тебя? Само воспоминание возбудило ее. — Очень. Его глаза закрылись, густые ресницы легли на щеку. — Прошлой ночью ты подарила мне наслаждение, Меган. Большее, чем я считал возможным. Не знаю, смогу ли снова разделить с тобой это наслаждение. Плоть таких евнухов, как я, может набухнуть и восстать, но им трудно… иногда невозможно… получить разрядку. Она не хотела никакого блаженства, если он не сумеет достичь своего. — В таком случае нет никакой нужды давать мне наслаждение… — Есть, мадам, и настоятельная. — Но почему? — настаивала она. — Потому что ты необыкновенная женщина, Меган. И я почувствовал тебя… почувствовал всю. Протест, поднимавшийся в ней, умер. — Твой клитор затвердел под моими пальцами вчера ночью, — продолжал он тихо, почти против воли. — Теперь я хочу ощутить, как он поднимется под моими губами. Ляг, Меган. Позволь мне изучить твое тело, позволь подарить тебе экстаз. Это все, что я способен предложить тебе. Это все, что я способен предложить любой женщине. Молча вручив ему влажную губку, Меган легла, устремив глаза в протекающий потолок с коричневыми разводами. — Раздвинь ноги. Жесткие пальцы помогли ей, открыли, обнажили. Что-то ледяное коснулось ее — уже забытая губка. Меган напряглась. Холодная губка, согретая ее кожей, разделила ее тело, скользнула внутрь. Он втискивал губку в нее! Меган поморщилась под вторжением его пальца, губки… опять палец… опять губка… И только когда она подняла голову и попыталась возразить, сказать, что она не кувшин, который моют круговыми движениями тряпки, он взял ее в рот. Жидкий жар, обжигающая влага. Голова Меган ударилась о скомканное одеяло. Пружины матраца громко скрипнули. Она уставилась на самое большое пятно: круги потемнее обрамляли внешние края недавних потеков. Но перед глазами все плыло, мысли смешались, вытесненные острейшими ощущениями, которые доставляли ей его язык и втиснутая в лоно губка. Он неустанно лизал ее. Язык был куда горячее, чем кончик пальца. Капля холодной воды просочилась из лона в расселину между ягодицами. В ее теле не осталось места для воздуха. Пик наслаждения ударил ее с силой молнии, разрывая, опаляя. У нее хватило времени лишь смутно удивиться, кому принадлежит этот термин — «пик наслаждения». Не было ни намека на наслаждение в агонии, которая располосовала ее тело. И тут она закричала, чувствуя, что он высасывает ее внутренности. Мохаммед медленно вытаскивал губку, хотя ее мускулы сокращались, пытаясь не допустить этого. И неожиданно все кончилось: тело покорно отдало губку… содрогнулось в разрядке, подобной которой Меган не ведала до той минуты, пока арабский евнух не позаботился о ней. Меган стремительно вернулась в свое тело и снова уставилась в потолок, на огромное водяное пятно, обрамленное меньшими темными кругами. Тяжелая рука давила на живот, словно чувствуя спазмы, до сих пор сотрясавшие ее чрево. Острый язык продолжал терзать напряженный бутон, словно чувствуя спазмы, сотрясавшие ее лоно. Конвульсии постепенно утихли, и он отстранился. Что-то мягкое, шелковистое и живое скользнуло по пальцам: его волосы. Когда она успела схватиться за них? Горячий воздух обжигал ее лоно, наполняя желанием удовлетворенную плоть. — Ты видел, — выдохнула она, — как мужчины вставляют жемчужные ожерелья в женщин? Твердый жар наполнил ее… Палец. Она съежилась. — Я читал об этом и о многом другом, — хрипло бросил он. — В Аравии есть немало трактатов с подробным описанием того, как может мужчина ублажить женщину. — А есть трактаты о том, как может женщина ублажить мужчину? — Мужчина получает удовольствие… — к первому пальцу добавился второй, и первоначальное потрясение быстро уступило место ощущению искусительной наполненности, — в женском лоне. Слезы жгли ей глаза. Она преисполнилась решимости дать Мохаммеду такое же наслаждение, какое получила от него. — Спасибо за то, что догадался использовать губку по назначению. Я чувствую себя… абсолютно чистой. Пальцы внутри ее подрагивали. А может, это трепетала она сама. — Если бы ты могла иметь все на свете, чего бы пожелала, Меган? — неожиданно спросил он. — Я… не знаю. Пальцы с силой надавили вниз. — А ты… чего бы ты захотел? — Этого, Меган. Он протиснул в нее уже три пальца, а ей показалось, что все пять. — Об этом я мечтал неизвестно сколько лет. Она глубоко вздохнула, пытаясь расслабиться и дать ему то, в чем он так нуждался. На потолке одна картина сменяла другую: Мохаммед облегчается, Мохаммед готовится повернуться и встретить ее презрение; лицо Мохаммеда темнеет при мысли о том, что она откажется остаться с ним еще на день, еще на ночь… В ушах звучал голос Мохаммеда, проклинавшего ночь, в тот момент, когда он получал свое первое наслаждение с женщиной. Он чуть согнул пальцы. Меган застонала, устремив невидящий взгляд в потолок, стараясь не шевелиться и позволить ему и дальше изучать ее тело. — Что ты говорил… по-арабски… прошлой ночью? — Не помню. Он снова уклоняется от ответа! Его пальцы нырнули в нее еще глубже. Меган прикусила губу. Он нежно царапнул переднюю стенку ее лона. — У тебя внутри пуговка. Ее обдало жаром, жарче огня, острее молнии. Ее тело внезапно дернулось. — О Боже! Что ты со мной делаешь? Мохаммед повторил ласку. — Мага wahda значит «один раз», «однажды». Значит, я могу дать тебе наслаждение одними пальцами. Она не назвала бы это наслаждением — агония, мука. — Можешь. А тебе? Тебе хорошо? — Твоя плоть горит, Меган, пылом твоего желания. Да, мне приятно. А ты можешь получить облегчение таким образом? — Я… не знаю. — В таком случае давай посмотрим. Он легко нашел ритм, в котором нуждалось ее тело, и заработал пальцами, превратившимися в мужское достоинство: жестко, глубоко пронзая ее тело, задевая при каждом выпаде ту скрытую пуговку, о которой говорил. Меган вспомнила об искалеченных арабских девушках, Может, и они сумели испытать нечто подобное, хотя бы под натиском подобных ласк? Но тут все мысли вытеснил водоворот слепящих ощущений, и весь мир сузился до тепла руки, нажимавшей на воспаленный бугорок, пальцев, продолжавших сладостную пытку. Ее тело выгнулось идеальной аркой, ища спасения, ожидая большего. Он дал ей разрядку, не добиваясь своей. — Я читал, что женщины неутомимы, — прохрипел он. — И могут достигнуть за ночь тысячи одного оргазма. — Не думаю… — Она с трудом перевела дыхание. — Не думаю, что смогу вынести хотя бы еще один, не говоря уже о девятистах девяноста девяти. Его пальцы сжались на ее животе и одновременно скрючились в лоне. — Поблизости есть родник, — буркнул он, — Мадрон-Уэлл. Это в миле или чуть дальше от церкви Мадрон. — Да. — Меган подняла голову, лицо блестело от пота. — Я знаю его. Но откуда ему известны подобные детали? — Я хотел бы сходить туда с тобой. Непослушное сердце снова ударилось в грудь, так что мягкие холмики тревожно затрепетали. — А я хотела бы позаботиться о твоем удовлетворении. Его губы нервно дернулись, скривившись в горькой усмешке. — Я уже говорил тебе, Меган. Евнухи отличаются от обычных мужчин. Его пальцы подрагивали в ней, говоря, что он лжет. Он был мужчиной и, следовательно, мог найти облегчение. Если бы только доверился ей. — Мне нужно… вернуться к себе, — пробормотала она. — Взять… — Как глупо краснеть из-за того, что ей потребовались нижнее белье и чулки, когда его пальцы все еще наполняют ее, а тело сотрясается от пережитого экстаза. — Взять плащ. — По пути зайдем в твою комнату и возьмем все, что надо. — Лучше ты тем временем прикажешь хозяину приготовить корзинку для пикника и положить туда обед. — Ты не… передумала? Он пробрался еще глубже, пальцы выпрямились, словно пытаясь пронзить ее насквозь. — Нет, я просто голодна. Он сменил направление движения и стал выходить из нее. Она застыла, мысленно следуя медленному отходу: один сустав, второй… — Я вчера не ужинала. Его пальцы блестели в неярком свете. Меган подняла глаза и встретила его взгляд. Легкая улыбка тронула его губы. — Не хочу, чтобы ты голодала из-за меня. — В таком случае предлагаю вам накормить меня, сэр. — Я не знал, что на свете существуют женщины, подобные тебе. — Я не знала, что на свете существуют мужчины, подобные тебе. Он мгновенно помрачнел, замкнулся. — В твоей христианской Библии упоминаются евнухи, Меган. — Но не мужчины, готовые на все, чтобы женщине было хорошо с ними. Мохаммед вскочил на ноги одним гибким движением. Он был уже готов к любовной схватке, но отступил и, наклонившись, поднял сброшенные накануне белый тюрбан и длинную рубаху. При каждом движении мускулы спины, ног и ягодиц перекатывались под кожей круглыми булыжниками. Небрежно бросив губку на бюро, он надел рубаху, вынул из верхнего ящика щетку с деревянной ручкой и провел по волосам. Пряди легли шелковистыми волнами. Короткая боль стиснула грудь Меган. Какие красивые волосы! А у нее — прямые безжизненные космы! Но чувство зависти тут же сменилось тихой радостью. Как приятно видеть мужчину за утренним туалетом! И привычки у него как у англичанина: так же причесывается, чистит зубы… Меган прикусила губу, чтобы не запротестовать, когда он обернул тюрбан вокруг головы. Когда же Мохаммед открыл второй ящик и вынул широкие белые шаровары, она не сумела удержаться. — Не надо! Мохаммед вдруг застыл. — Что именно? — спросил он не оборачиваясь. — Мне казалось, что у арабов под рубашками ничего нет. Говорят, что и шотландцы ничего не надевают под свои килты. Женщине… забавно воображать, будто стоит задрать мужской подол, и она получит все необходимое. Мохаммед обернулся так поспешно, что белая рубашка взвилась в воздух. — Ты… смеешься надо мной! Он, казалось, до этой минуты не сознавал, что женщина способна на подобные выходки. — Отнюдь, — капризно хмыкнула она, ощущая себя юной и беззаботной. — У англичанок нет чувства юмора, особенно когда они сидят голыми перед полностью одетыми джентльменами. Впрочем, вероятно, в вашей стране об этом не ведают. — Арабские наложницы и рабыни не ездят на пикники. В качестве жены викария она устраивала немало пикников, но никогда не ездила на прогулку одна с мужчиной, без сопровождения компаньонки. — Вряд ли приятно гулять по пустыне, — мягко напомнила она. — Что должен приготовить хозяин? Его растерянность показалась ей очаровательной. — Подозреваю, что гостиница подобного размера вряд ли может похвастаться разнообразным меню. Вполне достаточно сыра и мясного пирога. — Но ты будешь здесь, когда я вернусь? Меган ощутила незнакомый трепет в груди. Несмотря на внешнюю суровость, Мохаммед так уязвим и беззащитен! — Если меня не будет здесь, значит, постучишь во вторую комнату слева по коридору, — спокойно пояснила она. Он повернулся к двери, тихо шелестя одеждами. — Мохаммед! Он остановился, но не оглянулся. — Что? — Откуда ты знаешь о Мадрон-Уэлл? Это местная достопримечательность. — А ты? Тебе откуда о нем известно? Вряд ли тень, снова окутавшая его лицо и вторгшаяся в комнату, имела какое-то отношение к пролетавшему облаку. Он сказал, что между ними больше не будет притворства и лжи. — Я родилась в Лендз-Энд, — негромко ответила она. — Моя мать, как и большинство здешних жителей, придерживалась древних обычаев. Она окрестила меня в колодезной воде. — Чем бы ты хотела запить наш обед? — спросил он в прежней деловитой манере. Меган подавила обиду. — Благодарю, я довольствуюсь сидром. Он открыл дверь и выскользнул из комнаты. Тихий щелчок возвестил о его уходе. Она сгорбилась под бременем лет, неожиданно почувствовав себя старой и никому не нужной. Куда девалась радость жизни? Чем она расстроила Мохаммеда? Что, если он не вернется? Меган встала, подняла черное шерстяное платье и оделась. Подушку и простыню усеяли шпильки. Она собрала все до единой. Сунула ноги в башмаки и схватила шляпу вместе с булавкой. Внезапно внимание ее привлекла маленькая коричневая жестянка на тумбочке, на ней не было надписи. Ничто не указывало на содержимое. Повинуясь непонятному порыву, Меган открыла крышку. Коробочка была наполнена чем-то вроде свернутых сосисок. Французские конверты! Она часто гадала, как они выглядят. Не слишком большие. Как может поместиться туда такая внушительная плоть, как у Мохаммеда? Меган схватила кондом и закрыла жестянку. Коридор оказался пустым и темным, по всей длине лежала вытоптанная шерстяная дорожка. Над каждой дверью висел масляный светильник, тускло поблескивая оловом. Она поспешила к себе. Ее встретило сверкание золота. Обручальное кольцо поджидало на тумбочке возле аккуратно застеленной кровати. При виде его она впервые за последние двадцать два года не почувствовала себя преданной, брошенной, обманутой. Меган порывисто подбежала к окну, громко стуча каблуками, и откинула потертые шторы. Слепящее сияние ворвалось в унылую комнату, доказательство того, что после тьмы всегда приходит свет. Повернувшись, она подхватила кольцо и уронила в верхний ящик комода. Сейчас она снова чувствовала себя смущенной юной девушкой в ожидании первого поклонника. И не помнила, как умылась, почистила зубы, расплела косу и расчесала волосы. Порывшись в комоде, она вынула корсет, сорочку, нижние юбки, шерстяные панталоны… Нет, она не желала носить панталоны. Хотела быть дор. ступной для Мохаммеда. Наконец Меган вынула черную юбку и корсаж. И с досадой поняла, что вся ее одежда черная. Но сейчас некогда беспокоиться о своем гардеробе. Она поспешно накинула сорочку и переплела косы. Раздался резкий стук в дверь. Меган вздрогнула. — Минуту! — воскликнул она, сжимая в зубах шпильки. Стук повторился, на этот раз громче и требовательнее. В желудке туго затянулся узел. Трепеща от предвкушения, она свернула косу узлом и заколола булавками на затылке. Стук превратился в грохот. Сейчас вся гостиница узнает, что Мохаммед рвется к ней в комнату! Она распахнула дверь. И немедленно отступила, чтобы не столкнуться с ним. Черный плащ развевался на его плечах. В руке он держал помятое ведро. — У них нет корзинок, — без предисловий пояснил он. — Вот как? — пролепетала Меган, краснея, остро ощущая солнечное тепло, гревшее спину и беспощадно обнажавшее облупленную краску на стене. Раньше ее нагота оставалась в тени, теперь же тонкий батист не скрывал тех перемен, которые натворило с ее телом время: слишком мягкие груди, слишком округлые бедра. — Если хочешь, можешь подождать внизу… — Я никогда не наблюдал за одевающейся женщиной. Ее румянец стал еще гуще. — Ни один мужчина еще не видел, как я одеваюсь. — Ты не наденешь корсет на наш пикник, — повелительно объявил он. Меган недоуменно подняла брови: — Прости? — Корсеты сдавливают тело. — Но и поддерживают… женскую грудь. — Ты не нуждаешься в такой поддержке, Меган. — Это мне решать. — У мужчин тоже есть фантазии. — Взгляд черных глаз оставался настороженным. — Мне хотелось бы за обедом смотреть на тебя и знать, что вижу настоящую плоть, а не мираж, созданный китовым усом. Меган мысленно сражалась и с женой викария, коей была так долго, и с женщиной, которой хотела стать для этого араба. Вчерашней ночью она не надела корсета, но… Она глубоко вздохнула: — Ты натянул штаны, когда вернулся к себе? — Я таков, каким ты меня видела. Неужели его плоть до сих пор остается восставшей? Она инстинктивно опустила глаза: перед рубахи откровенно вздыбился. Он готов для нее и полностью доступен, если она захочет его иметь. Кипящая кровь обожгла ее щеки и забилась в висках. — Я не могу выйти на улицу в одном платье, — твердо заявила она, поднимая на него глаза. — Необходимо надеть турнюр и нижние юбки, иначе подол будет волочиться по земле. Мохаммед поставил ведро на аккуратно застеленную кровать. — Прекрасно, я помогу тебе. И сдержал слово. У Меган никогда не было горничной. Ей никто не помогал одеваться с самого раннего детства, такого раннего, что она уже и не помнила, когда принимала чью-то помощь. Он застегнул лиф платья; пальцы невольно гладили ее грудь. Змея желания подняла голову. — Спасибо, — пробормотала Меган, задыхаясь от соблазнительного пряного аромата мужского тела, принадлежавшего исключительно Мохаммеду, и никому иному. Когда она попыталась отстраниться, он вцепился в ее пуговицу. — Ты сказала, что не из этих мест. — Пахнущее миндалем дыхание обдало ее лицо. — Почему же солгала? — Последние тридцать лет я жила в Бирмингемшире, — правдиво ответила она. К чему обманывать? В этом больше нет нужды. Она уже немолода, небогата, не представляет интереса ни для кого, кроме этого мужчины. — Лендз-Энд давно уже не мой дом. — И все же ты здесь. — И все же я здесь. Мой муж оставил меня без гроша. Викарий, заменивший его, был холостяком и оказался настолько добр, что позволил мне стать экономкой. В прошлом месяце он женился. Для двух женщин в доме попросту не хватало работы, поэтому я… сама сказала, что хочу уволиться. Родители оставили мне маленький участок земли. И тут в ней взыграла гордость. Она не могла заставить себя объяснить, Что этот так называемый участок размером не более спичечного коробка и что Брануэллы даже в этой обители нищеты считались бедняками. — Больше мне некуда идти. — Ты успела попрощаться с родителями? — Нет, — вздохнула Меган, знакомое сожаление на миг вернулось к ней. — Ты приезжала на их похороны? — Родители так и не простили мне брака с чужаком. Мой муж не был корнуэльцем, этого оказалось достаточно, чтобы проклясть дочь. К тому времени как я узнала об их кончине, оба уже лежали в земле. — А если бы тебе сообщили сразу? Приехала бы? — Не знаю. — Тебе понравилось, когда я проник языком в твой рот? Она едва не потеряла сознания при мысли о его языке и одновременном биении упругого жезла в ее лоне. — Да. — Я тоже нашел это восхитительным. — Два ярких пятна расцвели на его щеках, Мохаммед опустил руки и отступил. — Коляску сейчас подадут. Меган схватила плащ с ржавых крючков, служивших гардеробом, и нахлобучила шляпу. В последнюю минуту вспомнив что-то, она взяла перчатки и вынула из кармана оставленного на кровати платья французский конверт. Глава 5 С терновых кустов свисали обрывки ткани: прошлогодние приношения матерей, лохмотья свивальников, предназначенные умилостивить древних богов. Мохаммед смотрел на чистую весеннюю воду, задаваясь вопросом, зачем привез Меган к Мадрон-Уэлл. Вода бурлила и кипела, вырываясь из-под камней. Она-то не стеснялась говорить правду. Хилла-ридден, преследуемый — так в западном Корнуолле называли человека, чья жизнь была исковеркана кошмарами. Легенда гласила, что такой человек мог излечиться, искупавшись в Мадрон-Уэлл. Он жаждал исцеления. Жаждал искупаться в Мадрон-Уэлл и смыть прошлое. — Говорят, году в 1650 — м сюда пришел калека по имени Джон Трилайли, — начала Меган. Поля ее шляпы и складки вуали защищали лицо от посторонних взглядов. — Три раза подряд он видел во сне, что должен окунуться в источник, но не мог идти сам, и никто не соглашался привезти его. Поэтому он полз всю дорогу и омылся этими водами. Говорят, что он исцелился и ушел на своих ногах. — И ты веришь этому? — бесстрастно осведомился Мохаммед. — Ну… эта история выглядит правдоподобнее, чем многие сказки. Меган подняла глаза. Солнечные лучи беспощадно высветили тонкие линии, прорезавшие ее белую кожу. — Разве в твоей стране нет подобных сказок? Аравия была пропитана ими — джиннами, гуриями, волшебными оазисами. Мохаммед собрался рассказать ей об Аравии. — Иногда евнухи женятся, — выпалил он вместо этого. Зеленые глаза остались безмятежно спокойными. — Что ты имел в виду, когда упомянул, будто плоть евнухов, подобных тебе, может восстать? Разве есть и такие, которые… не могут этого? Где-то чирикнула птичка, ручеек, звеня, бежал по камням. Все это казалось таким далеким… те годы, когда он был здоровым и нормальным… да и тот день, который все изменил. — Существует три вида кастрации, — начал он. — Есть sandali, или castrati, У них удаляются и пенис, и яички. Их аккуратно отрезают бритвой, у некоторых удален только пенис. У подобных мне яички либо отрезаются, либо раздавливаются. Он говорил, не повышая голоса, словно все это происходило с кем-то посторонним, словно совершаемые над людьми преступления считались не чудовищными, но чем-то вполне естественным. Вероятно, так оно и было в Аравии. И только теперь в ее глазах появился давно ожидаемый ужас. — Но как эти несчастные… облегчаются? — Они мочатся через соломинку или садятся на корточки, как женщины. — Значит, эти люди — мужчины, лишенные своего достоинства, — должны страдать без всякого утешения? — Степень желания у евнуха соответствует возрасту, в котором он был оскоплен, — стоически продолжал Мохаммед, не в силах солгать и сказать, что евнух никогда не испытывает желания, потому что это было бы не правдой. Испытывали. Даже те, кого искалечили в детстве. Даже те, кого называли sandali. — И в каком возрасте ты… Она осеклась, боясь произнести ненавистное слово. — Меня кастрировали в тринадцать лет, — коротко пояснил он. Он рано возмужал. В тринадцать на лице уже пробивались усики, и девушки посматривали в его сторону. — Но те мужчины, которые теряли свое достоинство… Как они… Можно было не договаривать. Он понял. — Некоторые евнухи довольствуются тем, что доставляют женщинам наслаждение. — Не могу представить, как можно заботиться об удовольствиях других, не имея возможности разделить его. Однако она любила человека, отказавшегося прийти в ее постель. — Евнухи, у которых нет ни пениса, ни яичек, женятся, — нерешительно признался он. Она промолчала, только взгляд стал настороженным. И он немедленно пожалел о своей откровенности. Мохаммед не желал говорить о прошлом. Не желал думать о будущем. Он только хотел наслаждаться теплым днем и своей первой… и последней женщиной. Даже сумей он найти облегчение с проституткой, все равно никогда не удовлетворился бы союзом без страсти и любви. Протянув руку, он вытащил шляпную булавку и стянул с Меган черную шляпку. Солнце окрасило ее рыжеватые волосы в осенние тона, припорошив серебром. — У тебя прекрасные волосы. Зачем ты их так туго стягиваешь? Меган в свою очередь подняла руки и стала на носочки, пытаясь достать до его головы. — У тебя тоже. Зачем ты прячешь их под тюрбаном? И с этими словами потянула за конец белого полотнища, заткнутый внутрь. Мохаммед не шевельнулся, глядя на ее запрокинутое лицо. — Мусульмане никогда не показываются на людях с непокрытой головой. Но Меган уже разматывала тюрбан, не замечая, что ее грудь прижата к его темному плащу, целиком сосредоточившись на своем занятии. — Англичанка не должна распускать волосы на людях, — пояснила она, погладив его подбородок. — Здесь никого нет, — заметил он, остро ощущая ее прикосновение. Прохладный ветерок овеял его голову. Меган отступила, торжествующе размахивая тюрбаном. — Совершенно верно. — Я голоден, Меган, — заметил он. — А что ты захватил с собой? — живо поинтересовалась она. У него перехватило дыхание. Ни одна женщина до Меган не подшучивала над ним, не поддразнивала, не втягивала в чувственные перепалки. — А что бы ты хотела? — чересчур ворчливо осведомился он. Но ее не отталкивали ни его тон, ни его тело. — Мясного пирога, — мечтательно протянула она. — В таком случае тебе повезло. Здесь лежит мясной пирог. Меган рассмеялась, послышалось испуганное хлопанье крыльев — это она спугнула певчую птичку. Его чресла напряглись. Он развязал плащ и расстелил на земле. Она расстегнула свой плащ и бросила поверх. Соски почти рвали лиф платья. — Ты замерзнешь, — предупредил он. — Не больше, чем ты, — отмахнулась она. Повернувшись, он зашагал к каменной ограде, где оставил ведро. Широкий тобс обвивался вокруг голых щиколоток и его жаждущей плоти. Схватив ведро, он обернулся. Меган сидела на плащах, чинно подоткнув под себя подол и стягивая черные шелковые перчатки. Он надвинулся на нее. Она подняла глаза и воззрилась на его пах, где ткань угрожающе натянулась. — Ваш пирог, мадам! — объявил он, ставя ведро рядом с ней. Меган отложила перчатки и вскинула голову: — Не вижу. Жар, обуявший его, не имел никакого отношения к солнечным лучам. — Приглядитесь получше, мадам. — Он закрыт тканью, — пожаловалась Меган. — Может, лучше снять ее? Мохаммед вспомнил тепло ее губ и ласки языка, когда она целовала его жезл. Вспомнил и задрожал. — Мы оба простудимся, — снова предостерег он. Меган положила руку на верхнюю пуговицу лифа. — Зато навсегда сохраним счастливые воспоминания о мясном пироге, не так ли? Она расстегнула первую пуговицу… вторую… третью… Лиф сполз с плеч. Груди, согретые солнцем, мерцали, как алебастровые. Полные. Тяжелые. Совершенные. — Распусти волосы, — сдавленно попросил он. Она закинула руки за голову, и груди приподнялись. Волосы под мышками оказались рыжевато-каштановыми. Длинная толстая коса упала на плечо. Вытащив шпильки, Меган медленно расплела ее и расчесала пальцами. Она была готова удовлетворить все прихоти евнуха. Он не мог сделать для нее меньшего. Мохаммед рывком стащил с себя тобс, отшвырнул не глядя и встал перед ней на колени. В тусклом свете раннего утра, при закрытых занавесках, было заметно лишь его состояние, но не шрамы. Теперь же, при свете дня, скрыть их было невозможно. Но она не испугалась, не выказала отвращения при виде искалеченного мужчины. Только торжественно открыла ведро с едой. Он так же торжественно принял из ее рук кусок пирога, сел, скрестив ноги, ясно сознавая, что она видит все… его шрамы, его желание, все, что он старательно прятал целых сорок лет. Меган достала небольшой кувшин с сидром, разлила по стаканам. При каждом движении грудь колыхалась, а соски пронзали ледяной весенний воздух. Он поспешно откинул назад ее волосы, чтобы лучше видеть груди. Пирог оказался безвкусным, сидр — кислым, однако ему показалось, что он никогда не пробовал ничего лучше. Когда они осушили кувшин, доели пирог и облизали пальцы, Меган аккуратно сложила посуду в ведро. Потом встала и переступила через юбки. Волосы снова закрыли ее лицо. — Я хочу оседлать вас, сэр. Двадцать четыре часа назад он посчитал бы ее ненормальной. Двадцать четыре часа назад он не впустил бы вдову, притворившуюся шлюхой. Но сейчас он одним движением сбросил ее одежду с плащей и лег. Солнце припекало. Встав перед ним на колени, Меган сжала могучий жезл. У него зашлось сердце. Влажное тепло обнимало его. Он почти терял сознание. Мохаммед сосредоточился на лице Меган, решительно пытавшейся ввести его в себя. От напряжения она даже прикусила нижнюю губу, совсем как старательная школьница, готовившаяся к экзамену. — Возьми меня домой, Меган, — хрипло попросил он, гадая, где же его дом. И вдруг ее портал раскрылся, и она поглотила его. Он застонал. Ее волосы щекотали его пах. Кончик жезла проникал все дальше. Он ощущал, как лихорадочно бьется ее пульс. Меган сконфуженно посмотрела на него сверху вниз: — Наверное, я чересчур стара для такого. Он стиснул ее бедра. — Вряд ли, мадам, а теперь скачите на мне, — процедил он. — Как та юная девушка на своем парне. «Покажи, что это такое — снова стать молодым, здоровым и беззаботным», — молчаливо молил он. Она нерешительно приподнялась: прохладный воздух прошел по его жезлу, хотя головка была охвачена расплавленным раскаленным металлом. Меган смотрела на него чувственно повлажневшими глазами, в которых светилось желание доставить ему радость. Но он жаждал ее сочувствия, он хотел ее эгоистичного самоудовлетворения. Он вскинулся и одновременно потянул ее вниз, вынуждая принять его твердость: больше ему нечего было дать. Меган медленно усваивала ритм: вверх — бедра и лоно сжимают его; вниз — бедра и лоно раскрываются. В слепом вожделении она подалась вперед и припечатала его ладони своими. Ладонями женщины, привыкшей к стирке и кухонной плите. Солнце озарило ее светящимся нимбом. Мохаммед молча наблюдал, как колышутся ее груди и натягиваются жилы на шее. Хриплое дыхание сливалось с сочными шлепками плоти о плоть. Меган скакала на нем, пока он не ощутил солнце на своей спине, и землю под ногами, и ветер в лицо, потому что оба они ускакали галопом в прошлое, где были молоды и невинны. И вдруг все замерло: скачки, движения, бег к свободе. Меган смотрела на него: лицо залито потом и светом, волосы липли к щекам и груди. Ее лоно трепетало в блаженных спазмах, сжималось, расслаблялось, сжималось, расслаблялось… вокруг его сердца. Мохаммед подавил мучительный крик. Он еще не был готов снова вернуться в тело евнуха. Не сейчас, когда кровь по-прежнему пела в жилах и желание огнем пробегало по спине. Меган отдышалась и подняла голову: — Ты не можешь, верно? Он не стал притворяться, будто не понимает. — Не могу. Но, Боже, Аллах, он хотел! Как он хотел! — Я дам тебе облегчение, Мохаммед. Она поспешно встала на колено, и он выскользнул из нее, хотя напряженное твердое копье тянулось к ней. Он не мог наглядеться на эту красоту: женское лоно — розовое, влажное, обрамленное крутыми черными завитками, темнее, чем у нее на голове и под мышками. Меган быстро подняла ногу и перенесла через него, так что теперь ее ноги были скромно сжаты. — Пойдем со мной, — велела она таким же беспрекословным тоном, каким он отдавал приказания раньше. — Зачем? — с трудом выговорил Мохаммед, пытаясь прийти в себя. Почему они не могут остаться здесь, пусть и ненадолго? — Я хочу сделать приношение, — загадочно обронила Меган. Нагнувшись в водопаде сверкающих прядей, она достала что-то из кармана плаща. Мохаммед не успел разглядеть, что именно: она тут же выпрямилась и направилась к источнику. Ягодицы мягко перекатывались, бедра покачивались. Он последовал за ней. Меган встала перед естественной купелью, где матери крестили детей, опустила правую руку в воду, зачерпнула и, повернувшись, вылила воду на его плоть. Мохаммед ахнул. Вода оказалась ледяной. Еще недавно грозный, готовый к бою жезл увял на глазах. Не обращая внимания на дело рук своих, она сосредоточенно развернула французский конверт и повесила на куст, украшенный сотнями развевающихся лоскутов. Мохаммед чуть не расплакался. Она окрестила его мужской придаток, как женщины крестят новорожденных! И оставила конверт в знак благодарности, подобно матерям, отрывающим полосы от свивальников! — Думаешь, удача, которую просят хорошие матери для своих малышей, посетит и меня? — грубовато усмехнулся он. — Обязательно, — твердо заверила она. — Но позже. В теплой комнате и мягкой постели. Он уже испытал одно чудо прошлой ночью, в глубинах ее тела, и второго не ожидал. Мохаммед помог Меган одеться: расправил нижние юбки, подвязал турнюр, застегнул верхнюю юбку и лиф. И даже заплел в косу волосы, нагретые солнцем и ставшие мягче пуха. Все это время Меган почти не шевелилась, не привыкшая к тому, чтобы кто-то заботился о ней. И Мохаммед не переставал удивляться ее мужу. Каким же идиотом нужно быть, чтобы отвергнуть любовь Меган! Будь она его женщиной, он предупреждал бы ее малейшее желание. Но он не мужчина, а евнух. Меган уложила косы, нахлобучила шляпу, натянула перчатки, пока он натягивал тобс и обматывал тюрбан вокруг головы. Сегодня он был тяжелее булыжника. Они молча пробрались сквозь чащу разросшихся кустов терновника и подошли к коляске. Мохаммед отвязал пасущуюся лошадь и запряг. Меган самостоятельно забралась на сиденье. Ему хотелось сорвать с нее траурные плащ и шляпу. Съесть еще немного невкусного пирога, запить прокисшим сидром, полежать на солние, видя над собой ее обнаженное тело. — Ты сказал, что евнухи, лишенные мужского достоинства или мошонки, иногда женятся, — начала она, не сводя взгляда с мерина, неторопливо шагающего по тропинке. Губы Мохаммеда мрачно сжались. — Да. Он знал, что последует за этим. — Но они не женились бы, если бы не могли наслаждаться женскими ласками. Не так ли? Мохаммед встряхнул поводьями. — Так. Глава 6 На обратном пути никто не произнес ни слова. Но Мохаммед чувствовал решимость Меган дать ему удовлетворение. Решимость, порождавшую одновременно гнев и надежду. Злость на ее нежелание понять ущербность евнуха; надежду на то, что она докажет его способность познать все плотские радости. Молодой конюх придержал мерина, пока Мохаммед выбирался из коляски. Впервые он обрадовался тому, что ежедневные физические упражнения помогли ему сохранить форму и не разжиреть, подобно многим евнухам. Его сила поможет ему неустанно ублажать Меган. Повернувшись, он предложил ей руку. Но она яростно полоснула взглядом мальчишку. Не нужно было и оглядываться, чтобы понять, в чем дело. Бедняга вытаращился на араба, одетого, как ему казалось, в женскую рубаху. — Меган, — тихо окликнул Мохаммед. Она неохотно отвела глаза от конюха. — Я привык к любопытству окружающих, — пояснил он. Меган подала ему руку, но хмуриться не перестала. После свежего воздуха и яркого солнца полутемные тесные помещения действовали на нервы. От едкого запаха тушеной капусты с говядиной к горлу подкатывала тошнота. Хозяина, любезно согласившегося привести Мохаммеду шлюху, не было на месте. Из пивной доносился громкий гвалт. Пока их не было, служанка успела прибрать комнату. Постель была застелена, стул стоял у камина, кувшин занял свое место в тазике. Все следы ночных похождений исчезли, словно здесь никогда не бывало женщины. Мохаммед запер дверь. Меган ждала его у кровати. — Верю, что ты дашь мне новое наслаждение, Мохаммед. — Разденься, Меган. Меган, не спуская с него глаз, освободилась от одежды. — Садись на постель, — резко приказал он. Она повиновалась. Он безмолвно снял тюрбан, сорвал с себя рубаху. Что он собирается делать? Меган бросила на пол подушку, он встал на нее коленями. Ему не пришлось просить ее раздвинуть ноги. Мохаммед нежно сжал ее груди, набухшие и чувствительные, окутанные полуденной тенью. Опустив руку, он коснулся ее лона: клитор был все еще налит кровью, нижние губы блестели влагой. Нетронутые красотой и жестокостью, воплощением которых была Аравия. Она легко приняла в себя палец, второй… Он смотрел на тесное кольцо ее плоти и темное вторжение своей руки. Из ее тела лилась влага, жемчужно-белый любовный напиток. Он медленно продвигался вперед, пока оба пальца не исчезли из вида. За ними последовали третий и четвертый, неукротимо втянутые в крохотную бездну. Меган поморщилась, но не воспротивилась. Она не откажет ему ни в чем, а он не знал причин такого великодушия. Чуть подтянувшись, он взял в рот ее левый сосок. Ее сердце билось прямо ему в язык, отдаваясь в кончики пальцев. Лоно женщины предназначено для рождения детей. Груди женщины должны питать новорожденных. Но от их союза не будет отпрысков. Он сосал, давая ей помощь, в которой она нуждалась. В которой нуждался он. В которой они нуждались оба. Теперь он проник в нее четырьмя пальцами: до первого сустава… до второго… растягивая так, как не смог бы ребенок. Меган сжала его внутренними мышцами. Он обвел большим пальцем клитор, наслаждаясь ее внешней твердостью и внутренней мягкостью. Ее оргазм разбился о его пальцы, вынуждая разделить ее удовольствие и боль. Предательская капля влаги повисла на его жезле. Прохладные пальцы прижались к его ушам; жар ее дыхания шевелил волосы на его голове. Она зарылась лицом в волнистые пряди, пока он высасывал из нее последние спазмы наслаждения. Прошло несколько долгих минут, пока они сидели в той же позе: его пальцы в ее лоне, ее сосок у него во рту, соединенные так, как не было и не могло быть описано ни в одном эротическом трактате. Наконец он неохотно выпустил сосок. Тяжесть, пригибавшая его голову, исчезла, пальцы стиснувшие уши, скользнули к его щекам. Щекам, на которых не было щетины, могущей уколоть тонкую кожу. Не было, и быть не могло. Он поднял голову и встретил ее выжидающий взгляд. — У меня был сын, — сказал он. Ее пальцы застыли на его щеках. Мышцы лона плотно обхватили его пальцы. — Не сын от плоти моей, — хрипло пояснил он, — просто мальчик, порученный моим заботам, когда мне исполнилось двадцать семь. Мы… — он не выдаст причину ссылки своего питомца: не его эта тайна, — приехали в Англию девять лет назад. На прошлой неделе он пригрозил убить меня, если я посмею обидеть его женщину. В глазах стыл океан боли. А может, она видела всего лишь страх. Ужас перед тем, что другой мужчина предпочел разорвать многолетние духовные узы, если он причинит зло его женщине. — Слова, сказанные в порыве гнева, лучше поскорее забыть и простить, — посоветовала она. — Эти слова были произнесены не в запальчивости. Он чуть согнул в ней пальцы, Меган сжалась. — Он убил бы меня, и не мне его осуждать. Он лишь выполнял свой долг. — Ты представлял… опасность для этой женщины? — Да. Пульс, бившийся в ней, участился. — Почему? — .Потому что ревновал. Воспоминания всколыхнули в нем боль и ярость. — Потому что хотел того, что было у него. Свою женщину. — Но ты не сделал ей зла. — Нет. По-прежнему ли вместе те двое или он необратимо встал между ними? — Он… он живет здесь? — В Лондоне. — И поэтому ты приехал в Лендз-Энд? Сбежал от этого человека и его… женщины? Мохаммед открыл рот, чтобы сказать правду. И не смог. — Одна арабская женщина вышла замуж за евнуха, — услышал он собственный голос. — У него не было ни жезла, ни яичек. Однако она утверждала, что муж способен на оргазм. И утверждала, будто он доходит до такого неистовства, что ей приходится защищаться подушкой, иначе он может изгрызть ей груди. И при этом смеялась над ним с другими женщинами, издеваясь над евнухом, опустившимся до такого позора. Мохаммед словно вновь слышал хохот, грубые издевки. «Я не таков», — думал он, корчась от мук. И докажет Меган, что он не таков. Ему не нужна женщина для того, чтобы получить облегчение. Он сам способен на это. Когда он вынимал пальцы, плоть Меган словно присасывалась к ним, не желая отпускать. Но вместо пальцев он дал ей свое копье, погрузившееся так глубоко, что уже не осталось места для мыслей об Аравии или евнухах. Он подался к Меган, дрожа от желания, такого сильного, что хотелось выть. Со всхлипом втягивая воздух, он зарылся лицом в местечко между ее шеей и плечом. Нежные пальцы погладили его по волосам, прижали теснее. — Скажи сейчас, — прошептала она. Как он мог сказать ей? Это мерзко и неестественно. Мужчина не должен нуждаться в чем-то, кроме женского лона. — Говори же, — настаивала она, — пожалуйста. Доверься мне, Мохаммед. Доверься так же беззаветно, как я доверилась тебе. Он сильнее вжался в ее шею, лоно, стремясь затеряться в ней… но безуспешно. Из-за решения одного мужчины. Из-за целой культуры, в обычае которой было принято уничтожать жизни, но не желания. — У мужчины есть железа, которую можно ласкать, — прерывистым шепотом признался он. Меган замерла: даже пульс, лихорадочно бившийся в его губы, казалось, остановился. До нее наконец дошло, что есть единственное место, где мужчину можно ласкать изнутри. — Как женщина сумеет найти эту железу? — пробормотала она. Он повторил то, что слышал от других евнухов, созданий, которые не должны были хотеть сексуального удовлетворения, но все же хотели. — Говорят, что она имеет размер и форму нелущеного ореха. Ее называют третьим миндалем. — Я хочу дать тебе все, Мохаммед. Подарить такое же наслаждение, какое было даровано мне. Он почти вырвался из уютных объятий. — Это не одно и то же! — Ты боишься? Она права, он боится. Боится, что блаженство, которое она уже дала ему, больше не повторится. Боится потерять тот малый остаток мужественности, который ухитрился сохранить. — Это противоестественно, — выдавил он. Почему она не хочет ничего понимать? — Мохаммед, удовлетворение не может быть противоестественным. Чудовищно то, что сделали с тобой. Бесчеловечны мужчины, любящие женщин только за их способность рожать детей. Но не это, Мохаммед. Ты сказал, что получаешь удовлетворение в моем удовольствии. Позволь мне разделить твое. Позволь знать, что я могу ублажить тебя, как ты ублажил меня. — Они смеялись, — прохрипел он. — Я никогда не стану смеяться над тобой. Он осторожно отодвинулся и встал. Меган схватила подушку и опустилась перед ним на колени. Он смотрел на ее макушку, на косу, струившуюся по спине. Она походила на школьницу. Но руки, сжимавшие его, не принадлежали школьнице. Они принадлежали женщине. Пламя охватило его плоть. Она подняла глаза и поймала его взгляд. — Это и для меня тоже, Мохаммед. У меня никогда не было возможности дотронуться до мужского тела. Я всегда буду бережно хранить воспоминания о том, что ты доверился мне. И она подтвердила правдивость своих слов, взяв его в рот. Он слепо схватил ее за шею… такую тонкую, беззащитную, и ощутил тепло ее языка глубоко внутри. Она стала посасывать. Он чуть отставил пальцы, ощущая одновременно горячие глубины ее рта и ритмическое сокращение мышц челюсти. Да, было некое удовольствие в том, что женщина сосет мужской член, но в глубине таилась неуверенность. Сейчас он полностью в ее власти. Она может ранить его. Причинить боль. И он ничего не сможет сделать. Испытывает ли она такое же чувство беззащитности, когда он берет ее в рот и сосет? Испытывают ли все женщины подобную беззащитность, когда мужчины берут их, все равно — пальцами или плотью? Когда они оказываются полностью во власти мужа или любовника? А Меган? Что ощущала она? Отчаянно втягивая воздух, он откинул голову. Мир сузился до губ Меган, языка Меган, боязни острых зубов Меган. Он таял, хотя никогда еще не был так тверд. Он не хотел того, что предлагала она. Он хотел быть как все другие мужчины, получать наслаждение, подобно им. Она просила довериться ей. Но он не доверял никому с тринадцати лет. Как он мог довериться этой женщине? Как мог не довериться ей? Он раздвинул ноги. Она нашла его, проникла внутрь. Ее палец был скользким и мокрым, смоченным соками ее тела. Он стиснул веки, отдаваясь нахлынувшим эмоциям. Мышцы сжимались, препятствуя ее вторжению. Препятствуя непрошеной дрожи наслаждения, рожденной ее прикосновениями. Он ахнул, почувствовав, как она стала частью его. И снова ахнул, когда она нашла ту железу, о которой он говорил. Разящая молния пронзила его позвоночник и вылетела из истомившегося фаллоса. За прикрытыми веками сверкнул свет, в ушах зашумели голоса. Он стиснул зубы, чтобы не дать воли слезам, переполнявшим глаза и рвавшимся наружу. Именно этого он хотел, хотел женщину, которая без отвращения посмотрит на его искалеченное тело, как сам он смотрит на себя самого. Женщину, которая возьмет то, что он способен предложить, и не станет унижать его за то, что он не сможет дать. Его мир разлетелся на сотни осколков: прошлое, навязанное ему, настоящее, которое принесло удовлетворение, безрадостное будущее, разверзшееся перед ним. Отчаянный крик вырвался у него, и он снова стал человеком. Мужчиной. Дар Меган ему. Он открыл глаза. По щеке Меган катилась прозрачная капля. — Я была частью тебя, Мохаммед. Никогда не чувствовала себя такой могущественной, такой прекрасной. Спасибо за то, что доверился мне. — Мохаммед — имя, данное мне арабами. Мое английское имя — Коннор, Коннор Треффри. Она узнала это имя. Треффри были самыми состоятельными рыбаками в западном Корнуолле. Меган отняла руки. — Как? — прошептала она. Как он стал евнухом? Как мог обмануть Меган, он, обвинивший ее во лжи? — Я любил море, — выдохнул он, безумно нуждаясь в ее тепле и близости, но не умея выразить чувства, которые держал в узде целых сорок лет. — И мечтал только об одном: стать рыбаком, как отец, как мои братья. Поэтому и убедил отца позволить мне выйти в море. Налетел шквал, шхуну сбило с курса. Нас подобрал корабль, оказавшийся невольничьим судном. Нас отвезли в берберский порт и продали. Больше я никогда не видел отца. Не было слов, чтобы описать тот ужас, который ему пришлось пережить. Один, в неволе, впервые оторванный от дома, без надежды на возвращение. — Но ты был… англичанином. Горькая улыбка искривила его губы, но не отразилась в глазах. — Арабу, купившему меня, было все равно, кто я. И моя мятежная натура пришлась ему не по вкусу. В Аравии недаром ходит пословица «Бери жену для детей, бери мальчика для удовольствия». Хозяин любил юношей. Когда я отказался покориться ему, он приказал стражникам держать меня, пока египетский наемник безжалостно давил мои яички. Потом он перепродал меня сирийскому торговцу. Он смотрел в ее зеленые глаза и видел не просторы Англии, а бесплодную пустыню и тринадцатилетнего, измученного пыткой мальчишку. — У меня началось нагноение. Сириец отсек бесполезный мешочек, висевший между моими ногами, и зарыл меня в раскаленный песок, чтобы остановить кровь. И без того бледная кожа Меган стала мертвенно-бледной. — Я больше не помню той боли. Уголок рта нервно дергался. В глазах стояли ослепительно желтое солнце и алые ручейки крови. — Зато помню, что рыдал, как девчонка. И хотел умереть… но мне не позволили. — Я рада, что ты не умер, — чуть слышно прошептала она. Теперь он тоже был рад. — Я не мог заставить себя сообщить родным о своем возвращении, — неожиданно признался он. Но в ее глазах по-прежнему не было осуждения. — Они считают тебя мертвым? — Уж лучше так, чем знать, что сын и брат стал евнухом. — Не желал, чтобы они узнали о случившемся?.. Они не отвернутся от тебя. Как можно?! — Я самый младший в семье. У меня три старших брата и сестра. Я был любимчиком. И хотя прожил в Англии девять лет, не навестил родителей. Они умерли, не зная, что я жив. Я не поехал на их похороны — Родным известно о твоем приезде? — Да, позавчера я послал им записку. В тот день, когда он решил найти шлюху. — Завтра я пошлю вторую, — бесстрастно сообщил он. — Мы встретимся за пятичасовым чаем, как полагается у англичан. — Почему ты едешь к ним сейчас, против воли? — тихо допытывалась она. Потому что собственная ненависть пугала его. Потому что настала пора примириться с собой. И Корнуолл казался подходящим местом для начала новой жизни. — Мне пятьдесят три, а я не знаю, кто такой евнух, проживший сорок лет с именем Магомета на устах. Но я хочу получить все, что принадлежало бы Коннору. И кто же я по-твоему, Меган? Мохаммед или Коннор? — Ты — тот, кого я крестила сегодня, — твердо ответила Меган. Ему показалось, что тяжелый кулак с размаху ударил его в грудь. — Вряд ли богов можно умилостивить французским конвертом, Меган. — Возможно, но уже в мае это приношение даст немало пищи для догадок и размышлений. Стоит ли думать о мае? Стоит ли думать о решении, которое придется принять не позже чем завтра? — Обними меня крепче, — глухо попросил он и впервые за сорок лет произнес одно простое английское слово: — Пожалуйста. Ляг со мной в постель и держи меня в своих объятиях всю ночь. Глава 7 Розовые рассветные лучи пронизали тьму спальни. За стенами зашевелились постояльцы. Слышались шаги, голоса, плеск воды. Звуки, которых она не замечала раньше. Чужая жизнь. Меган боялась двинуться под тяжестью его головы на груди, прислушиваясь к его дыханию. Кого она обнимала? Как отнесутся к нему родные? Примут ли в семью? Его рука сжала ее талию. Она давно догадывалась, что он не спит. — Мне пора. Он не ответил. Ей показалось, что сердце ее разрывается. Как глупо надеяться, что он попросит ее остаться! Мохаммед… Коннор не остановил ее, когда она выскользнула из кровати. Не остановил ее, когда она поспешно одевалась, вздрагивая от холода и слез, бесшумно скользивших по щекам. Не остановил ее, когда она тихо открыла дверь и ушла из его жизни. Чтобы никогда не узнать, обрел ли он покой. Оказавшись в своей комнате, Меган яростно оттерла лицо, почистила зубы, причесалась и сложила вещи. Пора идти своим путем. Хозяин гостиницы, приземистый коротышка с редеющими, зачесанными назад жирными волосами, сально ухмыльнулся, очевидно, зная о ночи, проведенной с человеком, которого он знал под именем Мохаммеда. Мег сжалась бы от унижения и позора. Меган надменно вздернула подбородок. — Мне нужен экипаж, чтобы добраться до дома Брануэллов. — Ничем не могу помочь, леди. — Тем не менее я желаю нанять коляску и кучера. — Это обойдется вам в шесть шиллингов. Чудовищная сумма! Но выхода нет. Иначе придется идти пешком десять миль. — Я согласна. Кучер оказался угрюмым, неразговорчивым старикашкой, надвинувшим на нос потертый котелок. Он не помог ей погрузить багаж. Меган забралась на сиденье рядом с ним. Для Корнуолла погода выдалась необычной: два солнечных дня подряд. Меган подумала о французском конверте, хлопавшем на ветру. Вспомнила о своих волосах, распущенных по спине, как у юной девушки. Мысленно поблагодарила человека, который дал ей полную свободу от всех ограничений, наложенных возрастом и боязнью осуждения. Снова ощутила во рту вкус теплой жидкости, брызнувшей в самое горло. Наслаждение мужчины куда более ценно, чем его семя. Меган выпрыгнула из экипажа и выкинула свои вещи. Он выложил на измятую кровать черный сюртук, сшитый у английского портного, крахмальную сорочку и темные брюки. Рядом легли белый тобс, широкие белые шаровары и отрез белой ткани на тюрбан. Как можно отбросить последние сорок лет, словно их и не было? Как можно найти хоть какой-то покой, если ему не суждено его найти? Как могла Меган выскользнуть из его объятий и постели, комнаты и жизни, будто они не разделили близость, подобной которой никому и никогда не пришлось познать? Он опустил глаза и попытался выбрать. Жить как англичанин? Или продолжать существование араба? Меган, не обратив внимания на ухмылявшегося хозяина гостиницы, взлетела по узкой лестнице. Коридор растянулся на целую милю; потертая дорожка превратилась в море патоки, где тонули ее ноги. Он ничем не дал понять, что хочет остаться с ней. Зачем ей унижаться и ставить его в щекотливое положение? Муж отверг ее. Что, если и этот человек сделает то же самое? Тридцать шесть часов назад она считала, будто нет ничего труднее, чем поднять вуаль и показать свое изборожденное морщинами лицо арабу, захотевшему позабавиться со шлюхой. Но сейчас решиться было куда труднее. Меган подняла затянутую в перчатку руку и постучала. Пока она дожидалась ответа, прошла целая вечность. Дверь неожиданно распахнулась. Глаза Меган широко раскрылись. Мужчина, стоявший на пороге, разительно отличался оттого, кто впустил ее той ночью. — Ты… ты надел брюки, — пробормотала она. Его ответ отнюдь не звучал ободряюще. — Да, — коротко обронил он. Ее взгляд задержался на белом тюрбане, по-прежнему украшавшем его голову, спустился к черным глазам, точеным чертам смуглого лица. Напряженного. Встревоженного. Словно он тоже ждал… Ее появления? В своем темном костюме и белой сорочке он выглядел настоящим англичанином, и все же… — Ты закрыл волосы, — выпалила она. — На свете есть только одна женщина, которая имеет право смотреть на них, — твердо ответил он. — Я не требую замужества, — выдохнула она, почти теряя сознание. — Моя семья будет справедливо оскорблена, если я появлюсь с наложницей, — сдержанно пояснил он, на миг став тем человеком, который открыл дверь тридцать шесть часов назад. Сердце Меган ушло в пятки. — Ты просишь, чтобы я стала твоей женой? — Со мной не просто. — Ты уже говорил. — Я не могу стереть годы жизни в Аравии. — Я бы и не позволила ничего подобного. — Я евнух. — Если ты и евнух, осмелюсь заметить, что многие женщины желали бы, чтобы их мужья были таковыми. Лицо его помрачнело еще больше. — Не знаю, найдется ли для меня место в Корнуолле. — Я с удовольствием посмотрю другие места в Англии… или чужеземных странах. Сможет ли она жить в Аравии, где женщины уродуют женщин, а мужчины кастрируют мужчин? — Неизвестно, пойдут ли мне брюки. — Я предпочитаю твое одеяние. — Тобс! — Прошу прощения? — Это называется «тобс». — Прости. — Да, — кивнул он. Меган недоуменно моргнула: — Что «да»? — Да, я прошу тебя выйти за меня замуж. Неужели счастье может причинять такую же боль? — Как мне называть тебя? Мохаммед или Коннор? — Как тебе будет угодно. На людях он может быть Коннором, но в уединении их спальни навсегда останется Мохаммедом. — Я хочу выучиться арабскому, — твердо объявила Меган. — Я стану твоим наставником. — И сбрить все волосы на теле. Его глаза внезапно сверкнули нестерпимым блеском. — Я сам тебя побрею. — В таком случае, сэр, я стану вашей женой.