Допускаю, есть учителя, которых бы «Племя» сочло за своих, особенно в летней поездке вдали от дома, школы, телевизора и родного языка: Но я таким никогда не был.

Не был я и единственным, кого исключили из нашей компании путешественников. Я заметил Пенни Берри, спрятавшуюся неподалеку, самую молчаливую из моих подопечных, единственного гоя в нашей компании. Она глядела поверх могил вдаль полуприкрытыми бесстрастными глазами, ее губы, ненакрашенные, были слегка изогнуты в намеке на улыбку. Ее красно-коричневая шляпа была сдвинута на затылок, упираясь в безупречно собранные в «конский хвост» волосы. Когда она заметила мой взгляд, двинулась дальше, и я сдержал вздох. Не то чтобы я недолюбливал Пенни по правде. Но она задавала неудобные вопросы, умела дожидаться ответа и нервировала меня по необъяснимой причине.

– Эй, мистер Гадежски, – сказала она с идеальным, отточенным произношением (заставила меня научить правильно произносить мою фамилию, соединять эти «ж» и «с» в простой для славян звук), – что такое с этими камнями?

Она показала на крохотные серые камешки на части надгробий поблизости. Камни на самом близком надгробии светились теплым зеленым светом, как маленькие глаза.

– В память, – ответил я. Хотел было подвинуться на скамейке, чтобы дать ей сесть, но решил, что это сделает положение еще более неловким для нас обоих.

– А почему не цветы? – спросила Пенни.

Я сидел неподвижно, слыша гомон вступившей в новое тысячелетие Праги за каменной стеной, ограждающей кладбище.

– Евреи приносят камни.

Спустя пару минут она осознала, что я не собираюсь больше ничего говорить, и пошла в направлении «Племени». Я смотрел ей вслед и позволил себе на несколько секунд расслабиться. Вероятно, подумал я, нам пора идти дальше. У нас сегодня еще астрономический час на экскурсии, билеты в театр марионеток на вечер, а утром самолет домой, в Кливленд. То, что дети устали, вовсе не значит, что они вытерпят здесь еще немного. Семь лет подряд я каждое лето вывозил учеников в познавательные поездки. «Потому что вам делать больше нечего, – сказал мне на прошлой неделе вечером один из «Племени». – О боже мой, я просто пошутил, мистер Джи», – тут же добавил он.

Я вынужден был успокоить его, сказать, что знал – он шутит, я всегда это понимаю.

– Точно. Верно, – сказал он и вернулся к своим товарищам.

А теперь я тер ладонью щетину на бритой голове, стоя на месте и моргая, а моя фамилия (так, как она пишется и произносится по-польски) снова мелькнула передо мной, как этим утром, – я увидел ее среди других фамилий, выбитых на стене синагоги Пинхаса. Земля подо мной закачалась, могильные камни будто разъехались в стороны по траве, и я, хватаясь за скамейку, рухнул на нее.

Когда я поднял голову и открыл глаза, вокруг меня столпилось «Племя», вихрь из бейсболок козырьками назад, загорелых ног и эмблем «Найк».

– Я в порядке, – поспешно сказал я, вставая, и, к великому облегчению, действительно ощутил, что все в порядке. Понятия не имею, что произошло, – поскользнулся?..

– Типа того, – сказала Пенни Берри, стоявшая с края, и я не стал глядеть ей в глаза.

– Айда, компания. Еще всего много.

Меня всегда удивляло, почему они делают то, что я скажу, поскольку по большей части они слушались. Дело не лично во мне на самом деле: общественный договор между учителями и учениками, возможно, самый общепринятый древний ритуал на этой земле, и его власть куда сильнее, чем многие думают.

Миновав последние могилы, мы вышли через низенькие каменные ворота. Головокружение, или что там это было, прошло, я чувствовал только легкое покалывание в пальцах. Сделал последний вдох тяжелого воздуха с запахом глины и травы, выросшей из тел в этой земле.

Переулок у Староновой синагоги был забит туристами, их кошельки и рюкзачки распахнулись, будто клювы цыплят-переростков. В эти открытые клювы с прилавков, расположенных рядами вдоль тротуара, отправлялись деревянные куклы, вышитые кипы и хамсы. «Прилавки как стены совершенно нового гетто, куда более изощренного», – подумал я. Это место в своем роде стало именно тем, что хотел сделать из него Гитлер, – Музеем Умершего Народа, вот только покупатели были потомками этого Народа и тратили деньги в таких количествах, о которых он даже не мечтал. Земля снова закачалась у меня под ногами, пришлось закрыть глаза. Когда я решился оглядеться, туристов передо мной уже не было, и я увидел прилавок – покосившийся деревянный ящик на массивных латунных колесах. Он кренился в мою сторону, висящие на гвоздя» марионетки скалились и стучали, а меж них высунулся цыган с серебряной звездой на носу. Он ухмылялся.

Цыган коснулся ближайшей к нему игрушки, и та закачалась на ужасной тонкой проволоке.

– Лох-утковай дивад-лоу, – сказал он, и я упал ничком вперед.

Не знаю, как я перевернулся на спину. Наверное, кто-то перевернул. Я не мог дышать. Живот сдавило, будто на нем уселось что-то тяжелое и деревянное. Я дернулся, судорожно схватил ртом воздух и открыл глаза. Свет ослепил меня.

– Я не… – сказал я, моргая, ничего не соображая. Я даже не был уверен, что окончательно потерял сознание. Должно быть, прошло не больше пары секунд. Однако свет резал мне глаза так, будто я месяц в могиле пролежал.

– Добрый день, добрый день, – сказал надо мной кто-то по-чешски. Я прищурился, моргнул и увидел сквозь слезы лицо цыгана, того, что был за прилавком, и едва не завопил.

Он коснулся моего лба и вмиг стал обычным человеком в красной бейсболке с эмблемой «Манчестер Юнайтед», черноглазый и с добрым взглядом. На пальце прохладной ладони, которую он положил мне на лоб, было обручальное кольцо, а пирсинг в виде серебряной звезды у него на носу отражал солнце.

Я уже хотел сказать, что все в порядке, но у меня снова вырвалось «я не».