Кережков усмехнулся просто и спокойно, отчего Неделяев потрясённо замер. Раненый извлёк из-за отворота кителя пачку листков, протянул:

– Возьми. Будет у тебя, что оспаривать.

Маркел схватил листки левой рукой, скомкал, сунул в карман, правой сжимая рукоять шашки: в эти секунды Кережков вынул из-за голенища сапога маленький плоский пистолет. Неделяев утробно ахнул, отшатнулся, а раненый левой рукой быстро оттянул затвор, приставил дуло к голове - не к самому виску, а чуть ближе к затылку, - стегнул резкий звонкий хлопок, прижавшаяся к дубу спина Кережкова чуть сползла, голова в отросших спутанных волосах легла на плечо, державшая пистолет рука выпустила его, упала наземь.

Неделяев не двигался, уставившись на тело, потом быстро нагнулся, заглянул в застывшие глаза. Его взбесило, что от его кары враг ускользнул. Он распрямился, занося шашку, - она вошла в голову мертвеца по стоки, тело подалось вбок, но осталось в прежнем сидячем положении. Неделяев схватил мёртвого левой рукой за грудки, оттащил от дуба, несколькими ударами шашки, кривя рот и роняя слюну, отделил окровавленную голову от туловища. Подняв её за волосы, другой рукой держа шашку на отлёте, сосредоточенно смотрел в остекленевшие глаза, потом пошёл в одну сторону, в другую - словно искал, где спрятать. За дубом увидел на земле кобуру с австрийским восьмизарядным пистолетом "штейр"; опустил наземь ношу, поднял кобуру, вынул пистолет, убедился - патронов нет.

2

Сев на мерина, Неделяев пустил его шагом через луг к выезжавшим из леса верховым, своим товарищам: курсантам оренбургских кавалерийских курсов. Командир отряда на серой в яблоках тонконогой, с широкой грудью кобыле, что-то бранчливо говоривший другому коннику, заметил Маркела, крикнул:

– А ну живо ко мне!

Тот подъехал крупной рысью, и командир, молодой, с задиристо-спесивым лицом, сказал недобро:

– Почему не был с отрядом?

– Я Кережкова настиг!
– доложил Маркел, повернулся в седле, показал на дуб.
– Там он. От меня не ушёл!

– Что - там он? что-о?
– не веря, крикнул командир, глядя на парня как на придурка, и тут заметил на его рукаве кровь.

Все поскакали к семейству дубов, чтобы убедиться, как закончилось дело, вписавшееся в историю Южного Урала.

Шёл 1920 год, край усыхал под насевшей силой красных, в Оренбурге, в соседней Самаре, по уездам и волостям заглавную роль играла вгоняемая в затылки пуля, укореняя страх в населении. Продовольственные отряды навещали каждую станицу, деревню, хутор - забирали зерно, картошку, яйца, угоняли скот. Ограбляемый люд с голодухи варил похлёбку с выползками и лягушками, а на стенах изб, занятых под ревкомы, сельсоветы и комитеты бедноты, наклеивались плакаты: "Вперёд к заре новой жизни", "Нам светит маяк светлого будущего", "Ура мировой власти коммуны!"

И при этом торжестве революции 14 июля 1920 года 9-я кавалерийская дивизия, которая расположилась близ уездного города Самарской губернии Бузулука в сёлах Медведке, Каменной Сорме, Липовке, Ново-Александровке, восстала. Сюда дивизию отвели с низовьев Урала, когда там задохнулось сопротивление уральских казаков; её должны были пополнить людьми, лошадьми и оружием, чтобы забросить в дымную даль советско-польской войны. Но люди замитинговали.

Около десяти утра ревком Бузулука получил требования, доставленные делегатами дивизии, которых сопровождала неслабая охрана. В комнату с длинным голым столом набились главные лица власти. Секретарь уездного комитета партии, предполагая естественный вопрос - уведомлено ли губернское начальство и какие поступили указания?
– сказал, что телеграфные провода перерезаны, город окружают восставшие. Затем он перечитал - теперь уже вслух, раздельно, для всех - напечатанное на ундервуде:

"Упразднить продовольственные отряды. Разрешить земледельцам продажу хлеба, масла, яиц и всех остальных продуктов их труда. Выдать особо виновных в насилии и кровопролитии ..." Следовали пятнадцать фамилий, большинство названных командовали продотрядами.

Под требованиями стояла колонка подписей, первая - "Начальник 9-й кавдивизии Кережков".

Услышавшие это впали в мучительное беспокойство, перебирая свои тайные догадки. Кережков, большевик с дореволюционным стажем, в ноябре семнадцатого года командовал первым в Оренбуржье отрядом красной гвардии, который одержал первую, опять же, победу над сторонниками Дутова - юнкерами, - отбив у них станцию Ново-Сергиевка.

– Куда Саламатин глядел?
– был задан вопрос председателю уездной ЧК.

Саламатин возглавлял в 9-й кавдивизии Особый отдел, чьё прямое назначение: слежкой, вынюхиванием обнаруживать гнильцо и плесень, не говоря уже о червоточине измены.

– От него ничего не поступало. Наверно, он устранён, - ответил руководитель людей с чистыми руками и горячим сердцем.

– Если бы так... Его подпись вот! Вторым поставил, - проговорил, с тяжкой мрачной задумчивостью уставясь в бумагу, секретарь уездного комитета партии.

Его спросили, кто ещё подписался, и он стал зачитывать:

– Военком дивизии Трифонов, военком штаба дивизии Зайцев...

Подписались начальник штаба, комбриги, командиры полков, комиссары бригад и полков.

Острая озабоченность так уплотнилась в комнате с закрытыми из предосторожности окнами, что резко запахло потом, обильно выделяемым заседающими. На каждого давило: а не узнано ли коммунистами кавдивизии что-то, пока неизвестное в бузулукском ревкоме? Тут в аккурат прибежал посыльный из гарнизона, доложил: среди солдат ходят слухи, что в Самаре восстали стоящие там части и что в самой Москве "власть разделилась".