Он послал свой рассказ в солидный московский журнал, затем на какое-то время исчез опять, и вот этот ночной звонок, вовсе не обрадовавший меня.

– Ладно, приеду, - сказал я, повесил трубку и тут же уснул.

Мой сон был крепким, но не долгим: примерно через час звонок повторился:

– Ну, почему ты до сих пор не у меня?! Сколько можно ждать?

Трясясь в первой полупустой электричке, я уныло глядел в окно на мокрые после дождя деревья и удивлялся причудам Ильи, но всё же поспешность, с которой он требовал встречи, не могла не интриговать, его настойчивость читать повесть именно мне льстила моему самолюбию. Я отряхнулся ото сна и приехал в Лахту, готовый с головой окунуться в творчество поджидавшего меня приятеля.

Мы встретились в дверях его маленькой комнаты. Илья был в рваной майке, огромных семейных трусах, уличных, нацепленных на босую ногу сандалях. Лицо его светилось радостным возбуждением, волосы торчали во все стороны, упругие вены вздулись у висков.

– Проходи скорей!
– громогласно изрёк он, без церемоний усадил меня в скрипучую кровать, сам оседлал единственный стул, эффектно, словно пещерный человек, стремящийся выжать огонь, потёр ладони рук и, откашлявшись, приступил к чтению.

Повесть с интригующим названием "Малыш и мир" начиналась своеобразно: "Больше всего на свете Мария любила свою работу. Каждый день приносил ей новые знакомства, новые ощущения и наслаждения. Работа доставляла ей истинное удовольствие, ни с чем не сравнимую радость, возвышающую чувство собственного достоинства. И как можно не радоваться, когда прекрасно знаешь своё дело, когда твоё ремесло, твой вдохновенный труд расправляет мужчинам морщины, делает их стройными, красивыми и мужественными.

Мария работала проституткой в гостинице "Москва". Её трудолюбие не имело предела, и в поисках новых связей, новых клиентов она ждала известного всей округе Женьку Титова, сутенёра по кличке Малыш".

Слегка шокированный таким началом, я улыбнулся, припоминая, что у Шмакова в студенческие годы имелся недруг, которого также звали Женька Титов. Илья принял мою улыбку за одобрение и продолжал:

"Малыш запаздывал. Мария прислонилась к столбу и нежилась в лучах повисшего над самой линией горизонта солнца, окутавшего всё вокруг себя мягким, ласкающим как прикосновение матери светом".

– Погоди, - прервал я повествование, - ты когда-нибудь видел в городе солнце, повисшее над самой линией горизонта?

– Что?
– удивился Илья, явно не ожидавший моего замечания.
– Известно ли тебе, что солнце скрывается за горизонтом, а потому перед закатом всегда висит над самой его линией?

– Но в городе же дома, они мешают созерцать горизонт...

– Это не важно. Если кто спросит, скажу, что действие происходит на пустыре, - прервал меня Шмаков.
– Скажи лучше, как начало? Красиво написано?

– Ничего себе, - хмыкнул я, и удовлетворённый Шмаков стал читать дальше.

Повествование разворачивалось своим чередом, становилось всё более напряжённым. Но вскоре прозвучал эпизод, заставивший меня прервать приятеля вновь.

Во время очередного приёма трудолюбивой Марией иностранного туриста группа озабоченных милиционеров устраивает в гостинице облаву, и когда дверь номера Марии выламывают вооруженные люди в масках, иностранец нагишом выскакивает в окно и мчится по спящему городу с закрытыми глазами, чудом проскакивая перед самым носом изумлённых водителей грузовиков, легковушек и маршрутных трамваев.

– Как же так?
– удивился я.
– Как можно бегать с закрытыми глазами?

– Из-за возбуждения. От страха закрыл и бежит. Этой сценой я чётко передаю состояние перепуганного человека, - с достоинством ответил Шмаков.

– Но в городе нельзя так бегать! В дом врежешься или...

– Да ты не понял! Это же метафора, преувеличение.

– Странная какая-то метафора.

Моя настойчивость разозлила Илью:

– Что привязался: город, дома! Слепые вообще не видят. И ничего - живут!

– Ладно, - облегчённо вздохнул я, - ты автор - тебе видней.

– То-то же, - успокоился Шмаков и попросил не перебивать его больше по пустякам.

Я хотел было напомнить, что ночью маршрутные трамваи не ходят, но это замечание показалось мне таким незначительным, ничтожным, не заслуживающим драгоценного внимания нашего великого автора-новатора, что я прикусил язык и вскоре, слушая монотонную речь Ильи, чуть было не задремал. Однако его хохот вывел меня из оцепенения. Глядя на радующегося писателя, я также не смог сдержать улыбку.