Андрей АНДРОНОВ
КАК ОБЫЧНО
Как обычно, я сидел и разглядывал паутину в углу. Это занятие за долгое время стало обычным и даже приятным. Постепенно тонкие серые нити начали приобретать вес и смысл, закрывая мир непрозрачной завесой. И наконец, когда он посерел и пыль веков тихо легла мне на плечи, сзади раздался знакомый голос.
– Здорово, малыш!
Я обернулся и окинул взглядом серый балахон, нечесаную белую бороду, сухие, крепкие руки, сжимающие посох, и такие живые, светлые глаза в тени косматых бровей и крючковатого носа.
– А, Гэндальф... Входи, входи, вечная серость.
– Язык твой - враг мой, - констатировал он, окончательно выбираясь из стены и теряя обычную полупрозрачность.
– Чаю не найдется?
– С кексами?
– как можно язвительнее ответил я и с сожалением покинул стул.
– Чего нахлебников дома оставил?
– Дались тебе эти гномы, злыдень, сам-то, в бытность твою...
– Ладно, ладно... Пошли чай пить, - прервал я его и двинулся на кухню. Он пошел за мной, ворча под нос: "Распустился... Щенок... Гномы ему мешают... Что за инкарнация такая нервная?"
– Сам такой, - ответил я оборачиваясь. Не тебе мои инкарнации считать, понял? Щенок, а? А пришел тогда зачем? Распустился, да? Сам меня сюда запер, Грейсвандира на тебя нету, издеваешься, правильно тебя в народе сереньким козликом кличут, не так еще надо, чтоб тебе Танелорна не видать, белого кролика в твою шляпу и голубей в карманы, чтоб твоим истинным именем улицу назвали, чтоб ты...
– Спокойнее! Что ты орешь! Что ты взъелся?!
– Ору? Я ору? Элриком на травке всю жизнь, ди Гризом по тюрьмам, как уголовник, Хокмуном булыжник на голове таскал, Обероном - по твоей же Дворкинской дури - чуть лапти не откинул, хорошо, инкарнаций много, Корумом всю жизнь калекой, думаешь, приятно? А Исаев, Исаев, это что, шутки твои дурацкие? Про слепую сам небось сочинил, юморист доморощенный? Тебе легко - ты сказал "свет" - и стал свет, а тут все своим горбом, своей кровью, еще и помни все, как Эрикезе прямо какой-то! Был бы я на месте того Барлога...
– Ладно, ладно, оставим грустные темы! Чай будет?
– Будет, будет, свинец ты б пил, будь моя воля.
– Свинец - это не эстетично. Аромат не тот, да и вкус, мягко говоря...
– начал было Гэндальф, размещаясь на трехногом табурете между столом и холодильником.
– Тебе с лимоном или как обычно?
– повернулся я к нему.
– Как обычно, с лимоном, - зевнул он и прикрыл глаза. Плечи его опустились, руки неподвижно легли на колени, посох, такой одинокий, прислоненный к стене под календарем... Капюшон упал на плечи, открывая седые, сбившиеся волосы, изрезанный морщинами лоб... Я выронил догоревшую спичку и сунул руку под холодную воду.
– Что, невеселая картина?
– усмехнулся он, вновь открывая глаза.
– А ты жалуешься. Грубый ты, Промя, грубый и нервный. И меня ни черта не слушаешь, а надо. Надо...
– он опустил голову на грудь, затих... Я подождал, пока закипел чайник, залил заварку, накрыл полотенцем и пошел одеваться.
Он вошел минут через десять - пятнадцать, прихлебывая чай из ободранной эмалированной кружки. На пороге он взмахнул рукой и достал из воздуха свежий кекс.
– Люблю мучное - пробормотал он с полным ртом.
– Особенно кексы с чаем.
– Подержи-ка, - обернулся я к нему. Он двумя руками ухватился за дугу лука, и кружка одиноко повисла в воздухе. Я натянул тетиву и тронул ее пальцем. В воздухе медленно поплыла грустная нота.
– А ты становишься романтиком, - вдруг заявил он, прихлебывая чай.
– Сам такой, - огрызнулся я и меч привычной тяжестью лег на бедро. Куда идем-то?
– Ты там еще не был. Как обычно, - ответил он и допил чай одним глотком.
– Тебе понравиться. Прощаться будешь?
– Она все равно не поверит. Опять, - усмехнулся я.
– Ты же сам говорил - она везде. Так проще.
– Хорошо...
– он стал ниже ростом, седые космы уступили место тонзуре, животик оттянул коричневую рясу.
– Пойдем, - он взял меня за руку, и вересковое поле раскинулось перед нами. Запах меда наполнил воздух, откуда-то донеслось тихое ржание.
– Уэльс, - выдохнул я.
– Мерлин, почему я?
– Персиваль, мальчик, ну не мог же я отдать Грааль в плохие руки! Идем, - он улыбнулся и у меня почему-то защемило сердце.
Солнце клонилось к закату, и под багровым небом лежали синие тени. Впереди лежал долгий путь, мне - до Кавказа, ему - до креста, а здесь было так хорошо...
Мы шагнули в мягкий вереск.