далее почти все умирают. у тех, кто по недоразумению остался в живых, сердца разбиты навсегда.

в общем, такая вот книжка, в пересказе, если честно, слова доброго не стоит, мыло на мыле. тем не менее мой неподготовленный к мелодраматическим реалиям мозг оказался взорван.

целую неделю – да что я вру, целый год – я с подозрением посматривал на папу в расчете на генеалогический подвох. а надо сказать, что папа у меня не священник, папа у меня инженер. папа у меня инженер, а мама экономист. и если ты хочешь инсценировать самоубийство, а сам свалить в южную америку, чтобы обижаться там на всех, худшей комбинации, чем инженер и экономист, не найти.

кроме того, мне их тупо было жалко, потому что я единственный ребенок в семье, а у них тогда не было даже собаки, чтобы полюбить ее после такой утраты, как я.

но вот это желание превратиться в романтического героя, чтобы меня сначала отвергли, а потом я сильно-сильно обижался, а потом вернулся, а никто бы не догадывался, что я – это я, а я бы загадочно смотрел, а они бы ничего не знали и так до посинения – вот это вот желание пробралось в мой мозг и пустило глубокие корни.

но у меня, повторюсь, не было ни отца-священника, ни девушки, которая могла бы обжечь меня непониманием. человек, которому предстояло задохнуться в атмосфере предательства и лжи, прозябал в омерзительно благополучном окружении.

ну, то есть у меня были, конечно, проблемы, но это были не те проблемы, которые приближают южную америку, а скорее скучные проблемы бытового характера. например, у меня не было зимней куртки, и я копил на нее полгода. или мне не очень нравилась моя работа. или мне не очень нравилась моя семья.

но даже в случае с семьей – а это, наверное, самая болезненная история в моей жизни, если не считать знакомства с моим предыдущим стоматологом и того случая, когда на меня натравили собаку, – у меня не было ярких претензий к конкретным людям, мне просто было жаль, что ничего хорошего не получилось, и я хотел начать все сначала.

но это «сначала» не подразумевало, что я пропаду на тринадцать лет в никуда.

дети, родители, друзья, коты, гитара.

чем старше я становился, тем сильнее опутывали меня социальные связи и обязательства.

домашние будут волноваться. да и на работе не хочется никого подвести.

тот, кто в пятнадцать лет не сбежал из дома, вряд ли сбежит из дома, когда ему тридцать.

даже в этом году я долго думал про южную америку, но потом купил билеты в таиланд.

не знаю, надо ли говорить, что жгучее желание разрушить все хорошее, что есть в моей жизни, с годами становится только сильнее. замурованный во мне эдмон дантес требует отмщения за обиды, которые так никто и не нанес. из ливерпульской гавани всегда по четвергам, но – без меня. счастливой мошкою летаю, живу ли я иль умираю.

моя трагическая жизнь проходит мимо.

обстоятельства непреодолимой силы раз за разом вынуждают меня откладывать последнюю истерику, которая станет прологом к моему трагическому, но неизбежному возвращению к тем, кто меня любил, но не понял.

пару раз в месяц мне приходится успокаивать себя: ну ничего, вот немножко еще, а потом-то я им покажу, они еще десять раз поймут, кого потеряли.

одно откладывается на другое, другое на третье. но я не теряю надежды.

последний раз я перечитывал «овод», когда мне было лет, наверное, четырнадцать-пятнадцать, но вчера я любопытства ради открыл «овод» снова и еле заставил себя оторваться.

это превосходно написанная книга, которую необходимо немедленно запретить.

а еще лучше переписать.

в безопасной версии «овода» артур умирает в конце первой части. джемма выходит замуж за боллу и рожает четырнадцать детей, получив на каждого материнский капитал, епископ монтанелли становится членом совета федерации или что у них там в италии было.

никто из них не вспоминает артура никогда.

иногда я думаю, как бы сложилась моя бурная внутренняя судьба, если бы в тот день я прочитал не «овод», а «думай и богатей», «химию в быту» или отрывной календарь за 1986 год.

самым безопасным навскидку кажется календарь. особенно если ограничиться праздниками и выходными.

раневской вчера исполнилось 120 лет. у меня в голове она почему-то сложилась с довлатовым, у которого тоже скоро день рождения.

мне кажется, популярность обоих устроена одинаково – они артикулируют не совсем банальные вещи, но оба очень недалеко от банальности ушли и поэтому доступны, порог входа для читателя практически нулевой.

собственно, поэтому, мне кажется, довлатов некоторым и не нравится – это все равно что очень талантливый пианист сидел бы в баре и играл гениальные вариации на тему «мурки». любой слушатель чувствует, что пианист легко может играть гораздо более сложные вещи, что «мурку» он играет вполсилы, чуть ли не на автомате.

и вот первая половина слушателей захвачена легкостью в каждом его движении, а второй жалко микроскоп, которым он так увлеченно забивает гвозди.

и только пианист знает, что если он начнет использовать микроскоп по назначению, в бар перестанут приходить.

разговорились с лешей пару недель назад про русскую литературу, и оба сошлись на том, что уроки русской литературы в школе – это преступление против человечества

Конец ознакомительного фрагмента.