– Вполне справедливое, Семеон Иннокентьевич, сравнение. Весьма справедливое! – ответил Левонтьев, сердито глядя на Богусловского, словно пытаясь понять, отчего тот мешает ему читать и мыслить в свое удовольствие. – Римляне легионы свои к стенам Иерусалима подводят, а там иудеи сокровища храма и власть поделить не могут. Соплеменники друг друга уничтожают. А у нас разве иначе? Германцы – те же римляне – наглеют, а мы как в марте этого года закричали: «Да здравствует свободная Россия!» – так и не закрываем рта. А видим же, видим, что властвует сегодня одно – жестокость. Не далее как на днях «Слово» воспело славу селянскому министру Чернову. И я вслед за газетой крикну: «Слава!» И поделом. Заслужил. Распустили мужика донельзя – управы на него нет. Сабурову я знавал в молодости, милая женщина, благотворительница, каких поискать по всей Руси, так мужики старушку изнасиловали и на веревках таскали ее по деревне. Имение разграбили. Все порушили. И разве только в Самарской губернии такое?! Вся Россия сегодня – сплошной погром.

– Безусловно, это жестоко. Весьма даже жестоко, – возразил поручик Богусловский, услышавший начало спора и покинувший молодежь (вот уже несколько месяцев всякий раз, когда старики генералы начинали словесную баталию, либо когда и его отец и особенно Левонтьев брюзжали и гневались, поручик ершился и лез буквально в драку; он и сейчас не упустил момента). – Но вы, Павлантий Давыдович, однако же, не учитываете…

– О, наш социал-демократ подает голос, – иронически прервал Михаила генерал Левонтьев. – Я учитываю одно – всякому должное: кому подать – подать; кому оброк – оброк; кому страх – страх; кому честь – честь. Так еще святой Павел проповедовал. Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога…

– Давно ли вы с упоением читали обращение Временного правительства к гражданам Российского государства: «Свершилось великое. Могучим порывом русского народа низвергнут старый порядок…» Что, император не от Бога? А Учредительное собрание, которое так навязывают народу, а он всеми силами противится, это – от Бога?

– Но должен же быть порядок в стране! – воскликнул Левонтьев. – Прав много надавали, а вот – обязанностей? Представьте, Деникина пытали! Деникина! Мало того, что в Бердичевский застенок бросили, так еще солдаты перед окнами тюрьмы вырыли яму и кричали без умолку: «Здесь тебя живьем зароем!» И зарыли бы, не вмешайся тюремная стража. Тогда стекла в камере повыбивали каменьями и давай закидывать камеру нечистотами да вшами в газетных кульках…

– А газета ваша любимая не сообщала, где солдаты вшей в кульки собирали? – иронически спросил поручик Богусловский. – Возможно, с себя горстями сгребали? Эка, озорники, эка, нахалы… Если бы генерала блоха любимой собаки куснула, тут ничего, тут даже приятно…

– В трибунал бы за такое варварство! В трибунал! – словно не слыша Михаила Богусловского, возмутился еще более генерал Левонтьев. Смотрел он по-бычьи грозно и гневно повторял: – В трибунал!

– И сквозь строй! – подражая его тону и голосу, подхватил поручик Богусловский. – И репете! И репете! [1]

Вновь генерал Левонтьев не удостоил молодого поручика ответом. Продолжал все так же гневно и решительно:

– Я бы принял декларацию обязанностей солдата! – воскликнул он, потом помолчал немного, успокаиваясь, и продолжил, уже не серчая, а как бы раздумывая: – Декларация прав солдата… Эка, как внушительно. И впрямь, нынче ни один солдат в мире не имеет столько прав, сколько наш. И что же: удивительно быстро узнал русский солдат о своих правах и привык к ним. А сочувствуют все: безграмотен, дескать. Вот тебе и безграмотен! Он безграмотным прикидывается, когда о долге начинается разговор. Не хочет он знать долга своего. Долга защитника Отечества! Мать, жену, наконец, дитя кто оборонит от кайзеровцев, если все оборотятся спиной к долгу? Пагубен яд пацифизма. Разрушает он стену армии, которая всегда надежно ограждала Россию от врага…

– Отчего же? – снова подстраиваясь под тон генерала Левонтьева, возразил поручик Богусловский. – Отчего же рушится? Как же вы можете не брать в расчет «армии чести», «батальоны стойкости», «ударные батальоны»? И, наконец, можно ли забывать о женских полках?..

Левонтьев недовольно глянул на Богусловского, откинул нервной рукой смоляные волосы, спадавшие на лоб, промолвил назидательно:

– Пусть нет у меня седин, но позорно, Михаил Семеонович, забывать о возрасте моем. Не грех ли насмешничать? Или социалисты себе позволяют все?

– Они говорят правду…

– Правду?! – раздувая ноздри, отчего сухой, до прозрачности, горбатый нос генерала стал еще прозрачней, Левонтьев свирепо переспросил: – Правду?! Петроград заполнили дезертиры! Папиросами торгуют! Заплевали семечками все на свете! Да, обязанности без прав – это было горько, но одни права без обязанностей – это же гибельно!

– Отчего же нет обязанностей? Есть они. Народ их знает. Мы не знаем – это другой вопрос…

– Народ?! Шлея ему под хвост попала, вот и начал взбрыкивать, а его еще и подхлестывают. Нет, вот где место истинно русского человека, вот в этих рядах, – ткнув худым длинным пальцем в газету, где была помещена заметка о готовящемся в Одессе еврейском погроме, воскликнул Левонтьев. – Всех смутьянов под корень! Пусть им кровь русская отольется. Продают Россию за марки, гульдены и кроны!

– Мы не ломовые извозчики, не приказчики и не швейцары из трактиров, – спокойно, даже, казалось, весело возразил генерал Богусловский, застегивая мундир на своем массивном животе. – Нас ведром водки не приманишь. Куда как лихо – рожа пьяная, руки в крови… Души, дави, ибо ты черная сотня святого Союза русского народа. И это восхваляете вы, Павлантий Давыдович? Невероятно!

– Да, я утверждаю, – еще злее воскликнул Левонтьев, сердито сопя своим прозрачным носом, – и буду утверждать: под корень смутьянов! Они хотят, чтобы мы вцепились друг другу в глотки и пили кровь. Нет, вы подумайте только, куда нас толкают?! Вот он – крик души Шрейдера, – ткнул пальцем Левонтьев в газету. – Положение в столице такое, что если запоздает почему-то товарный поезд, или замедлится выгрузка, или остановится на несколько часов мельница, то продовольствие города станет в чрезвычайно критическое положение. И вот, – Левонтьев пробежал глазами по строкам, – вот: «Граждане, это состояние станет ужасным, если будет нарушен порядок в городе… Тягчайшее из преступлений совершил бы тот, кто пошел на такое злое дело». Обратите внимание: «злое дело». Нет, я – за Союз русского народа. За боевой союз. Под корень всех смутьянов!..