Откровение старого охотника Александра Егоровича или открытие, перевернувшее мою жизнь

Шесть часов езды на поезде и четыре часа на старом, видавшем виды «уазике» по каким-то проселочным, богом забытым лесным дорогам закончились тем, что машина, кряхтя перевалив очередной овраг и натруженно скрипнув тормозами, остановилась у практически непроходимого лесного массива. И только маленькая полузаросшая тропинка, уходящая в глубь чащи, говорила о присутствии людей в здешних, богом забытых уральских лесах. Слева от тропинки на пеньке, облокотившись на цевье видавшего виды ружья, которому, казалось, больше ста лет, сидел Он – старый охотник, дед Александр – тот, к кому я так долго добирался.

Сняв рюкзак, я подошел к нему. Едва заметный кивок головой и суровое скупое мужское рукопожатие – вот то немногое, чем одарил меня этот странный, загадочный на тот момент для меня человек, во взгляде которого за одну секунду я прочитал все то, что он повидал более чем за 80 лет жизни: босоногое деревенское детство, революцию, раскулачивание, коллективизацию, магаданские лагеря… Какое-то большое душевное спокойствие и еще что-то, единившее его с этим чуждым для меня и пугающим лесным миром.

Мы очень давно не видели друг друга и я попытался завязать разговор, но только сухая фраза: «До делянки три часа ходу, идти будем быстро. С одним перевалом. До заката будем на месте», – вот все то немногое, что я смог услышать в первые минуты нашей встречи.

Два с половиной часа монотонной изнуряющей ходьбы полностью измотали меня. И вот, подымаясь на очередную опушку на излучине леса, я увидел долгожданную охотничью делянку, до которой оставалось не более 10-15 минут хода, не считая перехода через небольшую лесную речку, ставшего той преградой, которую я не смог преодолеть в силу своей либо усталости, либо раздраженности, вызванной практически трехчасовым молчанием старого охотника. Но результат был один – поскользнувшись на одном из мокрых бревен водного переката и потеряв равновесие, раскинув руки, я в буквальном смысле плюхнулся в холодную осеннюю воду лесной реки. Тяжелый рюкзак стал почти каменным и грузно повис на моих плечах. Два бумажных пакета, проделав небольшую дугу, плюхнулись в бурлящий быстрый водный поток и мгновенно были подхвачены им.

Я стоял почти по грудь в воде. Комок злости подкатил к горлу. Не сухарей и печенья, унесенных водой, было мне жаль – река забрала целый блок сигарет. И страх того, что я остался без них, мгновенно парализовал меня и вызвал чувство досады.

Я зашел в избу. В старой, видавшей виды маленькой печке, поддразнивая и как бы подсмеиваясь надо мной, потрескивал огонь. Спустя некоторое время одежда практически высохла, тепло печки согрело меня. И я начал с любопытством рассматривать простой и до мельчайших тонкостей функциональный быт лесного охотничьего домика. Здесь не было места лишнему: десятки баночек, березовых туесков, всевозможных капканов и силков причудливым узором дополняли массивные стены старой избы. Егорыч так же молча колдовал над завариваемым чаем.

Теперь уже мне не хотелось говорить. Ради приличия я выдавил из себя вопрос: «Егорыч, кто построил этот дом?» Усмехнувшись и сверкнув каким-то хитрым взглядом исподлобья, Егорыч ответил: «Староверы». И через секунду добавил: «Сто лет тому назад».

«Чей он?» – «Ничей. Каждый может здесь найти и приют, и тепло, и необходимую одежду, и все то, чтобы выжить в лесу. Лес дает, лес и забирает. Единственное, чего не прощает лес, – когда приходишь к нему с тяжестью на сердце. Сейчас ты пришел в лес с тяжёлым сердцем. В тебе слишком много боли и беспокойства. Тебя переполняет злость. Лес этого не любит и не прощает».

Я тяжело вздохнул и выпалил на едином дыхании все то, что последние полгода волновало меня и не давало покоя. Я больше не мог держать это в себе – обида и раздражение переполняли меня. Я сказал деду Александру, что курю уже больше 10 лет и сейчас горная река забрала единственные сигареты, которые у меня были. И что, как я понял, в данной избе есть все, но нет самого главного для меня – здесь нет ни сигарет, ни табака. И от этого богом забытого уголка до ближайшего деревенского магазина больше 70 км. И после этого он хочет, чтобы я не злился?! Что утром провалилась моя очередная, пятая по счету попытка бросить курить и что я в очередной раз остался один на один с теми шестьюдесятью сигаретами, которые я ежедневно день за днем выкуривал. И пути выхода из этого никотинового кошмара, кроме как в промежутках между приступами кашля начать копать себе могилу, я не вижу.

Егорыч как-то резко обернулся ко мне и сухо сказал: «Могилу, говоришь?» В его глазах блеснул озорной огонек. На секунду мне даже показалось, что в избе стало светлее. «Одевайся, – сухо сказал он. – Ты ехал сюда на охоту, а приобретешь намного больше. И судя по тому, как много боли в твоих словах и как велико твое желание бросить курить, ты заслуживаешь того, чтобы узнать это». «Что узнать?» – переспросил я. «Одевайся, – сухо ответил он, – время дорого, начинает вечереть».

Несколько минут тоненькая заросшая тропинка спускала нас к излучине оврага. На краю большой заросшей поляны практически у самой воды стоял небольшой, почти сгнивший деревянный крест. Время и ветры состарили его настолько, что было понятно: стоит он здесь не один десяток лет. Как ни пытался я разглядеть на кресте надпись или цифры, чтобы узнать, кто здесь похоронен – все было безрезультатно. Лишь только старинный, полностью проржавевший портсигар, болтавшийся на таком же ржавом гвозде, свидетельствовал о том, что это очень давнее захоронение.

«Егорыч, кто здесь похоронен?» – «Никто…» Возникла продолжительная пауза. Только убаюкивающий шум крон деревьев нарушал тишину старого леса. Старый охотник многозначительно вздохнул и тяжело выдавил из себя: «Здесь похоронено больше, чем никто. 25 лет тому назад я похоронил здесь свои страхи и сомнения, я похоронил здесь самого близкого друга и самого злейшего врага – я похоронил здесь свою последнюю папиросу. Четверть века тому назад на этом месте я сделал последнюю затяжку и, похоронив папиросу, раз и навсегда вступил в свою новую жизнь – жизнь без табака».