дома-то сидеть. Не позволяй ей сидеть дома и заниматься без конца или

читать. Пусть съездит в Сокольники или хоть выйдет на бульвар и там

посидит на свежем воздухе. А то и вместе с собачкой может погулять по

бульвару. Это будет обоим приятно и полезно. Да и тебе не мешает

воздухом подышать, а то ты, наверное, как крот сидишь по ночам и

занимаешься. Напиши, как твои пирофилиты* и другие работы. Не

простуживайся. Ходи с поднятым воротником, хотя ты этого и не любишь,

а то продует...

_______________

* Мишин отец разрабатывал новые виды стройматериалов.

Ах, сыновья! Заменит ли матери сына концерт, бульвар и даже собачка? Но так было и будет: сыновья уходят, а матери ждут. Счастливы матери и отцы, которые получают от сына такие письма.

Занятия, уроки, театр три раза в месяц. Миша все больше любит этот строгий мужественный город. Был, конечно, в Эрмитаже. Хотелось бы еще, но пока не позволяет себе.

Встает в семь часов (еще совсем темно), завтракает и трамваем на Васильевский остров. Там техникум. Домой приезжает не раньше пяти, а то и в шесть. Поел - и за уроки до одиннадцати, двенадцати. Так шесть дней в неделю. Зато в воскресенье, успокаивает Миша родителей, он совсем отдыхает. Иногда только черчение делать приходится.

Наконец зимние каникулы, и он едет домой. Дорогу от метро до дома бежит бегом. В груди что-то сладко и тревожно замирает. Вот знакомая до последней царапины дверь, за дверью визжит узнавшая его собачонка Рыжка... Мама... Отец, как всегда сдержанный, суровый, в знакомых с ползункового возраста старомодных бурках: не терпит, когда мерзнут ноги.

Его столик, рисунки и тетради. Все это уже кажется детством. Теперь он взрослый. Но почему-то удивительно приятно повозиться с большим плюшевым медведем, он как старый испытанный друг.

Друзья-приятели. Самый близкий друг Юра, с которым можно говорить абсолютно обо всем. Только, пожалуй, не о Гале. То есть о Гале вообще-то можно говорить и с ним, и с мамой, но не все. Что-то есть такое, что знают только они, Галя и он. А может быть, ничего и нет?

О том, как они встретятся с Галей, он много думал. А вышло все совсем не так, даже обидно как-то. "Ой, Мишка, - сказала она, когда он снял пальто у них в прихожей, - а я думала, ты в форме придешь!" Галина мать, Ирина Тимофеевна, засмеялась, а он смешался. Синий китель с форменными пуговицами мать заставила снять, чтобы вывести пятна, а взамен дала школьную курточку, из которой неуклюже торчали руки, вдруг оказавшиеся очень большими.

Галя показалась ему такой хорошенькой, что даже сердце защемило. Определенно, в Ленинграде таких девочек нет. Пошли в кино на "Музыкальную историю", потом к Мише, потом на каток.

– Мне Галя нравилась, - рассказывает Мария Сергеевна.
– И все же я Мишу к ней ревновала. Сама себя стыдила, а сделать ничего не могла. Приехал на десять дней, а все с ней да с ней. На самом-то деле он не так уж много времени с ней проводил, но мне так казалось. Помню, пошли мы с ним в последний вечер в театр. Миша в антракте говорит: "Мамочка, ты извини, я пойду по телефону позвоню". А кому позвонит, не сказал даже. Я сухо отвечаю: ну что же, если тебе очень нужно, то позвони. Он сразу почувствовал и говорит так укоризненно: "Мамочка, ну ты же знаешь, я к тебе совсем особенно отношусь..." Чуткий он был. А Галя ко мне потом часто заходила... После войны уже замуж вышла.

Когда вернулся в Ленинград, понял, что не все в жизни так просто и прямолинейно, как осенью казалось. Не одни корабли в мире есть. И отчего всякие мысли в голову лезут, к учебе и к морю никакого отношения не имеющие? Может, это потому, что стало весной смутно веять? Нет, пожалуй, дело не только в весне.

11 марта 1941 года

Дорогая мама! Я тебе давно не писал, ты, наверно, волнуешься. С

тех пор, как мы после каникул вернулись в Ленинград, дни идут так

быстро...

Учусь хорошо, как и прежде. Улучшений не наблюдается, да и не

будет по-видимому... Когда я приехал после каникул сюда, меня одолела

страшнейшая хандра. С трудом хватает воли заставить себя заниматься.

Что будет на экзаменах - не знаю. Я думаю, что сдам, но как, это я не

знаю. Одолевает это проклятое состояние. Мне хочется учиться, это я

знаю, но заставить себя учить уроки - это скоро станет выше моих сил.

Все свободное время я читаю. Я читаю даже больше, чем следовало бы.

Но хуже, что я читаю и в несвободное время, вместо того чтобы учить

уроки. Запустил черчение и теперь с трудом подгоняю. И вот тут

трагедия: я хочу учиться, знаю, что учиться необходимо, люблю

большинство предметов и особенно специальные, знаю, что все это "мое

родное", морское и нужное для современного моряка, и в то же время

учиться не могу: наука не лезет в голову. Дошел до абсурда в своих

рассуждениях. Одно время совсем бросил думать, но почувствовал, что