В мастерской А. Толстикова

Поверь, читатель, я знаю, о чем пишу.

Но в характере Паши было много и лиричного, он умел сильно, по-русски грустить. Грусть эта чистая, почти детская, со слезами любви и восхищения, замешанная на старинных казацких песнях и городских романсах.

– Ты только посмотри, Санёк, весна кругом и красота какая! Остановись дружок, не суетись, послушай её сердцем, всем нутром своим. Но как это на холсте передать? Не способен… Бьюсь, как рыба об лёд – ничего не получается. Ей богу, брошу всё, не буду писать, буду просто сидеть в саду и слушать, как цветы распускаются, как шмель жужжит над ними, в какой тональности дождь накрапывает. Динь-динь – капли как серебряные колокольчики по травинкам и листикам наигрывают. Хорошо!

И тут же:

– Ну да ладно, хватит грустить, чего высиживать? Хватай холст и краски, давай писать!!

Вот какие обороты были свойственны душевному устройству моего друга. Он был в одном лице и муж, и дитя. В нем уживались озорной плутишка Питер Пен, фантазер Мюнхгаузен и простодушный Макар Нагульнов.

Паша слыл ещё и великим естествоиспытателем. Много путешествуя по миру, он со свойственной ему непосредственностью мог принять участие в зрелищных национальных представлениях и дегустациях, от которых потом сильно болела голова, способствуя особому приливу ностальгических и патриотических чувств, притупляющих остроту впечатлений от пребывания на чужбине. Паша объездил много стран, подолгу работал во Франции, Германии. Много раз бывал в Италии, которую нежно любил и, как истинный русский интеллигент, знал о ней всё или почти всё, превосходя в этом знании жителей славного Пиренейского полуострова.

Любопытство и профессиональный долг, а в прошлые годы Павел много работал как реставратор живописи в комбинате им. Вучетича, заносили его и на Байконур, и в такую экзотическую страну как Вьетнам.

Конец ознакомительного фрагмента.