В 6 часов старец призывал опять келейников для чтения часов и изобразительных. После сего выпивал чашку или две (и никогда не более трех) чая и принимался за письмо или книгу. С этого времени келия его была открыта для всех, имевших до него какую-либо вещественную или духовную нужду. Дверь, ведущая из коридора в переднюю, беспрестанно скрипела на своих ржавых петлях, предупреждая старца о входящих. Кончилась ранняя монастырская обедня, начинает от времени до времени раздаваться звон привратного колокольчика. “Батюшка, – докладывает келейник, – там у ворот болховские женщины идут в обратный путь, желают принять ваше благословение, да вот дали пузырьки, просят [одна] маслица, а другая святой водицы”. Старец оставляет только что начатое письмо, выходит к воротам, преподает благословение отходящим, оделяет их на дорогу знаками своего отеческого внимания: крестиками, образками, поясками… Едва успел возвратиться в келию, опять раздается звонок: “Батюшка, монахиня N.N. монастыря совсем готова к отъезду, ожидает только ответных писем, которые хотели послать с ней…”. Письма готовятся, запечатываются, и старец сам выходит к воротам вручить письма, дает отъезжающей просфору, несколько порций скитского хлеба… Возвратившись, опять пишет письма или читает отеческую книгу, отрываясь непрестанно для беседы с приходящими братиями. Опять зовут на крыльцо: “Какой-то больной Христом Богом заклинает выйти к нему хоть на минуточку, приплелся за несколько сот верст принять благословение”. И так далее. В 11 часов, после поздней монастырской обедни, ударяют к трапезе, старец идет в оную вместе с другими. После трапезы запирается на полчаса, много на час, и это единственное в течение целого дня свободное его время для отдыха, ничем не развлекаемого чтения, письма, мысли… <…> Спустя час или два идет на гостиницу, где уже ждут его многие десятки, а по большим праздникам и постам и целые сотни народа, каждый с своими нуждами духовными и житейскими, и всех с равною любовию и сердоболием принимал любвеобильный старец, всех выслушивал с изумительным терпением и кротостию: одних вразумлял, других укреплял, тех воздвигал от рова отчаяния, от тины греховной, и это – каждый день, и не один год… <…> Возвратившись с гостиницы, старец вместо отдыха слушал краткое правило, состоящее из девятого часа, кафизм с молитвами и канона Ангелу Хранителю. Потом до вечерней трапезы, а иногда и во время оной принимал монастырскую и скитскую братию (если кто из последних не успел побывать днем), приходившую на ежедневное исповедание помыслов; окончив прием, подкреплялся пищею, потом слушал вечернее правило, на которое кроме келейников приходили еще один или два из ближних учеников; правило состояло из малого повечерия, молитв на сон грядущим, двух глав Апостола и одной Евангелия. Конец вечерних молитв: “Владыко Человеколюбие, неужели мне одр сей гроб будет…”, “Ненавидящих и обидящих нас прости…”, “Исповедую Тебе Господу Богу моему и Творцу…” (краткое исповедание) и отпуст, после коего ученики, получив благословение старца, расходились по своим келиям, а старец оставался один на краткий отдых, предваряемый молитвенным подвигом; и когда огни в скитских келиях давно уже погасли, окно его келии еще было освещено светом свечи, горевшей на его письменном столе или вскрай ложа. Но вот погас и этот свет, и только слабое мерцание неугасимой лампады пред иконою Неусыпающей в молитвах за всех нас… освещало окно молитвенного покоя»149.

Молясь непрестанно везде и всегда, при всяком деле, старец Макарий часто со вздохом говорил: «Боже милостивый…», «Мати Божия», «Иисусе мой» или другие слова в этом духе – на пути, за письменным столом, при слушании правила… Как говорили келейники – даже и во время сна. Иногда, при размышлении о неизреченных судьбах Промысла Божия, он запевал тихо «Покрываяй водами превыспренняя своя…» (ирмос на Рождество Богородицы, глас 8-й) или «Приидите людие, Триипостасному Божеству поклонимся…» (Слава в стихирах ко Пресвятому Духу)… Если появлялось некое скорбное чувство, старец отгонял его также пением церковных молитв.

Скит при отце Макарии приведен был поистине в цветущее состояние. Во-первых, благодаря многочисленным жертвователям, почитателям старца, скит мог обстраиваться, содержать себя и даже помогать монастырю. Половина монастырского годового запаса шла от скита. Скит помогал также и многим бедным храмам в округе. С особенным попечением старец относился к скитскому храму во имя святого Иоанна, Пророка и Предтечи Господня. Здесь все было сделано по его указаниям. Это касается не только убранства, но и самой службы и церковного пения, которого старец Макарий был великий знаток. Ризница храма постоянно пополнялась усердием монахинь, считавших за счастье чем-нибудь угодить своему духовному отцу, а еще более богатыми жертвователями из мирян. Ризница не вмещала всех даров, и скит делился облачениями с монастырем и бедными храмами.

В скиту и до старца Макария были цветы, но при нем он буквально обратился в райский сад. Вокруг келий, вдоль всех дорожек, возле храма – везде георгины, пионы, благоухавшие кусты жасмина. Среди цветов яблони, вишневые деревья, а там кедровая рощица… Садом занимался тогда келейник старца отец Иларион, будущий преподобный. На его же попечении были и парники с огурцами, некоторое время и пасека. Старец Макарий постарался снабдить пасеку всем необходимым по пчеловодческой системе Прокоповича150.

Преподобный Иларион (Пономарёв) уже три года пребывал в скиту, когда пришел сюда его отец Никита Филимонович. Он оставил свою торговлю в феврале 1842 года. Сын (еще не постриженный в монахи, – звали его Иродион) уже был келейником у старца Макария и вот, как мы сказали, занимался цветоводством и некоторыми другими делами. Никита Филимонович стал послушником, его поставили в храме заведовать свечным ящиком. Он не пропускал церковных служб и неукоснительно исполнял свое келейное правило. Был ровен и предупредителен с братией. Он был уже старец годами. После накрытия рясофором он стал ожидать пострига в мантию, чего желал всей душой. Сын его также не был еще пострижен в мантию. Время шло, кого-то постригали, и старец, узнав об этом, найдя удобную минуту, спрашивал сына: «Иродион! А нас-то когда же… А?». Иродион, пряча улыбку, отвечал: «Потерпим!». Это нетерпение было у Никиты Филимоновича оттого, что он любил все монашеское, и одежду тоже.

Помолившись в келии, он брал книгу. Она была у него всего одна: «Лествица» игумена горы Синайской святого

Иоанна. И ту он за семь лет своей скитской жизни не успел прочесть, так как едва разбирал слова по буквам и складам.

Вот открывает он Слово 5-е и ведет пальцем по строке:

– По… по – ка – я – ни – е…

И тут же задумывается: «Покаяние! Какое слово… А есть ли оно у меня-то? Как я живу? Грехи одни…» – так и «читает» книгу. Но на исповеди, на откровении помыслов старцу Макарию не щадит себя.

Осенью 1849 года он заболел и был пострижен в мантию с именем Нифонт. 28 декабря мирно скончался, будучи напутствован Святыми Христовыми Тайнами. Ему шел семьдесят седьмой год. Иларион же удостоился пострига в мантию незадолго до того – 13 августа.

Отец Иларион был в послушании у старца Макария в течение двадцати лет. Садовое дело он любил и знал очень хорошо. Сажая цветы, он выдерживал «колера», распределяя цвета, как художник, в определенной гамме. Знакома была ему и врачебная наука: он имел в келии аптеку, где иноки могли получить помощь при болезнях. Зимой отец Иларион резал ложки, пек для скита хлеб, варил квас. Несмотря на такую занятость, он постоянно читал творения святых отцов.

Старец Макарий видел, что отец Иларион имеет духовный дар, но долго не позволял ему принимать духовных чад, которые у него уже начали появляться. В любви к природе – созданию Божию – старец Макарий и отец Иларион были единодушны. Старец следил, чтобы лес, окружающий скит, был очищен от бурелома, и посылал иноков делать посадки. В письмах отца Макария читаем: «Погода стоит прекрасная; весна красуется, одевает деревья в их благолепную красоту, а птицы поют, славят Творца и поют свою свободу. А мы, страстные, како воспоем песнь Господню на земли чуждей, исполненной терния и волчцев? Хоть и поем, но можно сказать: Пою и не разумею. Слава долготерпению Божию!». В другом письме: «У нас 18 числа (мая) георгины высажены, теперь цветут разнообразные тюльпаны, левкои и мелкие Маргариты. Все это творение Божие, на службу человека дарованное и на утешение». «У нас проходят дождички с громом, и паки просиявает солнце. Погода благорастворенная. Жасмин в полном цвете, а георгины151 расцветают. Как бы нам постараться украсить душевный наш вертоград цветами добродетелей, благоухающих смирением!». Вот написанное зимой: «У меня бывает всякий день много гостей пернатых. К окну приделана полочка, и сыплем зерен разных. Прилетают разного рода пташки: синички, воробьи, иваньчики (малые серые дятлы), сойки и другие. И всякая своим манером кормится».