— Не меч определяет поступки своего хозяина, но хозяин определяет за кого будет сражаться его меч. Иначе говоря, не судите книгу по ее обложке. — заметил Леон.

— Если б не увидела сама, ни в жизнь бы не поверила, что человек, который шпарит такой высокопарной ерундой, чай словоплет какой, знает за какой конец держать меч.

— Мой друг дело говорит, лир. Вы ведь и сами показали это своим маскарадом. С виду вполне себе невинная, не скрою, весьма привлекательная особа, а на деле та еще плутовка… все как мне нравится. — рассудил Готфрид, проговорив последнее себе под нос.

Раненный юноша и его товарищ, сдавшийся в плен безмолвно наблюдали за происходящим, томясь от незнания своей дальнейшей судьбы. Надо отдать должное, девушка держалась молодцом, хотя кто их знает, этих альвов, — за ее миловидным и юным лицом могла скрываться женщина, прожившая не одну человеческую жизнь. Многие альвы пользовались этим, всячески показывая, что они старше и опытнее прочих рас, даже если были на самом деле юны.

— О, моя голова! За что вы мне встретились! Тяжело вас мортов понять, комплимент и оскорбление в одном предложении, впрочем, пустое. Черная Лиса, — вот мое прозвище, я атаманша местной ватаги Дровосеков, а это мои люди. — альвийка обвела рукой уцелевших. Довольны? Что дальше, обнимемся и пива выпьем под лютню у костра?

— Опустите щит прозвищ и покажитесь, лир. Имя скрывает лишь тот, кто прячет себя ото всех, в том числе и от себя самого. — произнес Леон.

— Он всегда такой или он там чего по бумажке читает? — альвийка закатила глаза.

— А ты всегда такая… ершистая и бойкая? — начал Готфрид, но осекся и сказал не то, что хотел.

— Дай-ка подумать. Пожалуй, только тогда, когда оголтелые мужики распускают руки, срывают грабеж, ну и еще когда вино разбавлено, — гордо ответила темнокожая девушка, тряхнув белым хвостом волос.

— Это мы то распускаем руки? — изумился Готфрид.

— Другие франты в плащах цветастых. Моя девочка подрезала кошель у одного такого, так он ей так двинул, что челюсть сломал, вот и вся ваша рыцарщина, — бахвальство и только.

— Твоя шайка называет себя Дровосеками?

— Ну естественно! Мы ведь и есть Дровосеки — рубим так сказать, деревянных эквиларов, клянущихся честью чаще чем святоши, зачитывают молитвы.

— Деревянные эквилары раскусили твой план едва сняв с тебя путы, — усмехнулся Готфрид.

— Да неужели?

— Ужели. Иное мужичье может быть и не смутила бы привязанная к дереву альвийка, которую в любой нормальной шайке самой первой же уволокли в лес и по рукам пустили, а вот нас смутило, как и запах.

— Запах? — удивилась Лиса.

— Разумеется — твоя одежда хорошенько так пропахла кострищем, а над лесом виден дым. Очевидно же, что ты не с воза, если только с некоторых пор костры не жгут прямо в повозках. — объяснил Готфрид. — Вообще весь план, откровенно говоря, дрянь. Никого прикрытия тылов, от тебя толку было бы больше сиди ты с луком в засаде.

— Возьму на заметку, — фыркнула Лиса, и Готфрид поумерил свой критический пыл, а то научит еще на свою голову.

— Его рану нужно перевязать, неужели вас не заботит жизнь собственных людей? — удивился тем временем Леон, указав на раненного, сквозь пальцы которого сочилась кровь.

— Я ему кто — жена или мамочка? Пусть сам о себе позаботиться. — презрительно бросила Лиса.

Леон разорвал одежду одного из погибших разбойников и сам занялся раной опешившего от такой заботы, головореза. Впрочем, какой там головорез, ровесник рыцарей, если и старше, то на пару лет.

— Итак, любезнейшая Лиса, стало быть в лесу ваш лагерь. Не изволите ли показать где он находится? Дело затянулось, пора с ним заканчивать. — сказал Готфрид, деланно вежливым тоном, переходя к сути.

— А то у меня выбор есть? — огрызнулась альвийка.

— Сколько в лагере человек? — поинтересовался Леон.

— Сотня, ну может сотня и один, всех уж и не упомнить, — усмехнулась девушка.

— Вот это удача, лев! Значит будем биться вдвоем против сотни. Представляешь какие песни о нас будут слагать? Клянусь честью всех пока еще не убитых Корвусом, мы прославимся на весь Астэриос! Правда, лошадей придется оставить тут, а то нечестный бой выйдет, они у нас стоят не меньше пяти сотен каждая.

— Даже не знаю восхищаться вашей отвагой или сочувствовать вашей глупости, — рассудила Лиса.

— Я знаю — восхищайся, — невозмутимо ответил Готфрид, а Лиса лишь посмотрела на него исподлобья не то с презрением, не то с восхищением.

Леон сочувственно взглянул на убитых разбойников и занялся поиском веревок, которые без труда нашел в повозке. Юноша связал уцелевших разбойников, воспользовавшись примером альвийки — мужчин привязали к деревьям. Связав руки Лисы, девушку пустили вперед в качестве проводника. Когда Лиса вышла вперед, Готфрид присвистнул, осматривая ее сзади и Леон шикнул на друга. Леон нервничал, руки все еще слегка дрожали после скоротечного боя. Впервые он обнаружил это впервые убив врага и с тех пор, в любой битве, даже если та обходилась без жертв, стоило ражу пойти на спад как у него начинали дрожать руки. Готфрид же чувствовал себя уверенно или по крайней мере показывал это. Его порой обуревал гнев во время битвы, но стоило той прекратится, как он быстро приходил в себя. По пути юношам встретились настоящие тела столярных мастеров: заколоты и обчищены под чистую, даже одежду и ту сняли, так и бросив голышом в кустах.