Шрифт:
Фомин швырнул в угол голубой мундир, подсел к Ковалику и забрал у него пилку.
Соня смотрела в окно полными страдания глазами. Никто в комнате не произносил ни звука. Только визжала стальная пилка.
Сергей долго потом помнил этот упорный визг и тяжкий звон цепей, упавших наконец с рук Ковалика на пол.
В Петербурге Сергею неожиданно досталось от Клеменца — почему оставил Соню?
— Ты бы поговорил с ней сам, — устало заметил Сергей.
— Надо было не говорить, а взять ее и привезти.
— За руку? Ты же ее знаешь. Она сказала, что останется и будет готовить новый побег, прямо из тюрьмы.
— Сумасшествие!
— Почему? Если готовить основательно… Она просила прислать новых людей и деньги.
— Надо переждать, — сказал Клеменц, — вся полиция Харькова на ногах. Нельзя сейчас туда никого. Неужели она не понимает?
— Она понимает. Она все понимает. Но она права: скверно сидеть сложа руки.
— Лезть на рожон? Что мы выиграли? Освобожден Ковалик, зато схватили Фомина. Хорошо еще, что ты ушел. Нет, мы что-то делаем не так.
Сергей вспомнил, как на Харьковском вокзале Фомина опознал какой-то тип. Сыщики так торопились, так суматошно набросились на Фомина, что Сергею удалось в свалке скрыться.
«В чем-то Клеменц прав, схватки неравны, и мы так часто теряем лучших бойцов. Что же делать? Отступать нельзя. Но надо действовать обдуманнее, осторожней, а удары наносить с большей силой. Нас карают — значит мы тоже должны карать».
— Что-то от нас уплывает, — с прежним сожалением сказал Клеменц, — или мы сами куда-то уплываем.
— Все течет, все меняется, — пошутил Сергей.
— У нас есть газета, — продолжал Клеменц, — но неизвестно еще, что она дает. А пропаганду в народе мы похоронили.
Сергей понимал настроение Клеменца: он был рожден для такой пропаганды, но ушел в подпольную работу. Может быть, она не приносила ему удовлетворения?
— Ты знаешь, о чем я думаю? — вновь заговорил он. — Когда-нибудь мы вернемся к такой пропаганде, но задавать в ней тон будут другие.
— Кто же?
— Не знаю, как среди крестьян, а в городе это будут сами рабочие.
— Откуда у тебя такие мысли?
— Повидайся с Халтуриным.
Сергей нашел его в мансарде, населенной беднотой Петербурга.
— Вот это да! — обрушил он на Сергея неподдельную радость. — Сергей!
— Георгий, — улыбался ему Сергей, — Георгий. Князь Парцвания. Рад вас видеть, мастер, живым и здоровым.
— А что нам делается? — в тон ему ответил Халтурин. — Столярничаю помаленьку.
— Где же?
— На верфи. Отделываем яхту великого князя.
— О, вы делаете успехи, Степан.
— Андрей, — поправил Халтурин, — вы запамятовали.
— Да, да, — весело ответил Сергей, — у вас шумные соседи?
Он кивнул на стены.
— Нет, им до меня нет никакого дела. Я чудак и книжник. Но ко мне относятся неплохо. У меня можно занять до получки. Я не отказываю, потому что один и водку не пью.
— Что же вы в таком случае делаете? — рассмеялся Сергей.
— Приобщаю к своей вере других.
— Успешно?
— Да как сказать… — По выражению его лица было видно, что эти дела идут совсем неплохо. — Приходится часто менять работу. Только-только начнешь — и на тебе, увольняйся.
— Труднее, чем в прошлые времена?
— Отчасти. Но и народ стал другой. У меня теперь библиотека — двести книг. Все на руках. Сейчас должны прийти с верфи. Сами увидите.
— Значит, вы за то, чтобы работать по-старому?
— По-старому не выходит. Преследуют круче. Меня вовремя предупреждают. Пока держусь. Больше двух-трех месяцев нигде не усидишь. Шпиков стало больше.
— Мы сами виноваты, — сказал Сергей.
— Да ведь они — как поганые грибы. Один раздавишь — новый выскочит.
— Значит, мы против них бессильны?
— Поганки надо не поодиночке сбивать, а раздавить грибницу.
Халтурин сказал это убежденно, и Сергей удивился и обрадовался тому, как точно он выразил близкую ему мысль.
За два месяца, проведенных в России, Сергей успел почувствовать, как плотно сжаты революционеры во враждебных тисках. Жандармы, полицейские, явные и тайные соглядатаи, доносчики, шпионы — вся эта камарилья, как туча комаров, жалила безжалостно и больно.
Сергей взял книгу, которую читал Степан. Это была «Гражданская война во Франции» Маркса на немецком языке.