Сзади раздался сигнал машины. Земсков посторонился. Мимо него промчалась «эмка» командира дивизиона. Лейтенант успел заметить в ней Арсеньева и Яновского. Он взглянул на часы: «Четверть первого. Куда это они поехали сейчас?»

Мысли лейтенанта немедленно приняли новое направление. Скорым шагом он вернулся в расположение части. Все спали. Земсков обошёл свои орудия. Последним было орудие Сомина. Оно находилось на отлёте, у края поля за линией каштанов. Сержант спал у самой пушки, на ящиках. Его шинель, сброшенная во сне, валялась рядом. Из большого шалаша доносился разноголосый храп. За стогом сена примостился другой — маленький шалашик, завешенный плащ-палаткой. Земсков наклонился и приподнял её угол.

В эту душную июльскую ночь Людмила скинула с себя все до нитки. Она спала, вытянувшись на своей шинели. Когда лунный свет хлынул в шалаш, Людмила открыла глаза и встретила растерянный взгляд лейтенанта. Это продолжалось какую-то долю секунды. Земсков быстро выпрямился и пошёл прочь.

— Черт знает что! Расположилась, как у себя дома! — злился Земсков. — А, собственно говоря, что в этом плохого? «Нет на свете краше одёжи, чем бронза мускулов и свежесть кожи», — вспомнил он и рассмеялся над собственным смущением. Ему стоило, однако, немалых усилий заставить себя думать о чем-нибудь другом. Мысленно он все ещё возвращался к шалашу за стогом сена, когда со стороны шоссе послышался шум мотора.

«Эмка» командира дивизиона, влетев на полном ходу в станицу, круто затормозила у штаба. Арсеньев вошёл в хату:

— Дивизион экстренно к бою и походу изготовить!

Взревели моторы. Бойцы взвода управления грузили в фургон штабное имущество. Весь уют, волей-неволей установившийся за несколько месяцев жизни в станице, ломался стремительно и безжалостно. Матросы засовывали в вещмешки свои нехитрые пожитки. Растрёпанные хозяйки, придерживая ворот полотняных рубашек, наспех запихивали в солдатские мешки кусок пирога или шмат сала, чтобы хоть раз вспомнил постоялец о гостеприимной станице Крепкикской, где остались тенистые каштаны, нескошенная пшеница и горячая, хоть мимолётная, женская любовь.

Держа в одной руке полученную в подарок от «невесты» гитару с розовым шёлковым бантом, а в другой чемодан лейтенанта Рощина, Валерка Косотруб с помощью Журавлёва взобрался на полуторку.

— Живо! Живо! — кричал из кабины Рощин. Накануне он улёгся спать сильно выпивши, но, услышав сигнал боевой тревоги, сунул кудрявую голову в кадушку с водой и теперь готов был мчаться хоть на край света за первым своим орденом или за последней пулей.

Вслед за машиной разведки тронулся весь дивизион. Арсеньев приказал вынуть из чехла флаг. На ходу машины флаг расправился и захлопал, будто под свежим ветром. Николаев, стоявший на подножке машины Дручкова, запрокинул круглую голову и кивнул флагу, как старому знакомому:

— Что, соскучился, небось, в чехле!

Арсеньев и Яновский пропустили весь дивизион, потом, обогнав его по обочине, снова поехали впереди. То, что они узнали ночью, было хуже всяких предположений. Оказывается, немцы прорвали Юго-Западный фронт уже неделю назад. Теперь их танковые колонны приближались к Ростову. Из намёков командующего артиллерией армии Арсеньеву и Яновскому было ясно, что Ростов удерживать не будут. Его предполагалось защищать только для того, чтобы дать возможность войскам переправиться через Дон и занять оборону на другом берегу. Дивизион был включён в состав частей, прикрывающих подступы к Ростову.

— Для нас довольно неожиданно все это получилось, — сказал Арсеньев.

— Потому что истинное положение на фронте от нас скрывали, — хмуро ответил Яновский, — это факт.

— Довоевались!

— Теперь речь не о том, Сергей Петрович. Надо как можно дольше держать Ростов.

Слово «Ростов» было преисполнено для Арсеньева особым смыслом. Этот незнакомый город дал имя кораблю, с которым связывалось самое главное и значительное в жизни капитан-лейтенанта. Ему казалось, что не корабль носил имя южного города, а наоборот, город получил своё название в честь корабля. И то, что ему, командиру «Ростова», придётся оставить Ростов врагу, казалось Арсеньеву чем-то невероятно позорным для него лично.

— Назад я не пойду! — сказал капитан-лейтенант. — Пока будет хоть один снаряд…

Во взгляде Яновского отразилось удивление, смешанное с восхищением. «Необыкновенный человек!» — подумал он. Больше они не говорили.

Петляя между полями, дорога перерезала станицы и хутора. Через полтора часа с холма открылся Ростов. Не доезжая нескольких километров до города, машины свернули с шоссе на просёлок. Здесь уже ждали Будаков и Рощин. В редколесье расположились штаб, полуторки с боезапасом. Под топорами вздрогнули стволы молодых деревьев.

— Редковато! — заметил Арсеньев. — Маскироваться немедленно!

Среди кустов быстро натягивали палатки, прикрывая их листьями. Матросы ломали ветки, устилали ими чехлы боевых машин, но все-таки высокие автомобили чётко выделялись среди пропылённых кустов.

День прошёл спокойно. Никаких занятий, конечно, не было. Люди отдыхали. Людмила устроила стирку, не задумываясь о том, что в любой момент дивизион может быть брошен в бой.

В знойном безветренном небе висел корректировщик. Он почти не двигался вперёд, а только переваливался с боку на бок, высматривая, что делается внизу.