Эм, – подал голос Алек. – Ты переборщила.

Выглядело это все так, словно кто-то пытался выдавить зубную пасту из тюбика и нажал слишком сильно, но Изабель успокаивала себя следующей мыслью: нельзя было добиться результата и в то же время избежать беспорядка.

Все в порядке, – быстро возразил Джонатан. – Отлично. Спасибо, Изабель.

Подняв голову, она усмехнулась, пока Алек методично разматывал бинты. И отступила назад. Родителям явно не понравится, если она забинтует их гостя на манер мумии.

Что происходит? – послышался со стороны двери голос Роберта Лайтвуда. – Джонатан! Ты же сказал, что не пострадал.

Подняв голову, Изабель обнаружила в дверном проеме отца и мать с абсолютно одинаково сложенными на груди руками и прищуренными глазами. Похоже, у них с Алеком будут проблемы из-за этих игр в доктора. Большие проблемы.

Мы просто пытались его немного подлатать, – взволнованно объяснил Алек, выпрямившись перед табуреткой. – Ничего особенного.

Я пострадал по своей вине, – заговорил Джонатан. – А оправдываются лишь некомпетентные люди. Подобное больше не повторится.

Ты и впрямь так считаешь? – осведомилась мать Изабель. – Всем воинам доводится получать ранения. Или ты планируешь сбежать к Безмолвным Братьям?

Джонатан Вейланд пожал плечами.

Я обращался к Железным Сестрам, но в ответ получил обидный сексистский отказ.

Все рассмеялись. На какой-то момент Джонатан выглядел напуганным, а затем довольным, пока вновь не натянул на себя маску, словно запирая эмоции под замок.

Мать Изабель помогла ему с раной, в то время как ее отец оставался стоять у двери.

Джонатан? – позвала Мариза. – Кто-нибудь еще как-нибудь тебя называет?

Нет, – последовал ответ. – Отец обычно шутил о том, что заведет еще одного Джонатана, если я не буду достаточно хорош.

Изабель вообще не казалось, что это было похоже на шутку.

Мне всегда казалось, что назвать одного из наших детей Джонатаном – это как для примитивных назвать ребенка Джебедайей, – сказала мать Изабель.

Джоном, – поправил ее отец. – Примитивные часто называют детей Джон.

Правда? – Мариза пожала плечами. – Могу поклясться, что Джебедайя.

Мое второе имя – Кристофер, – заговорил снова Джонатан. – Вы… можете называть меня Кристофером, если захотите.

Мариза и Изабель обменялись вопросительными взглядами. Они с мамой всегда могли вот так вот общаться. Может, потому, что они были единственными женщинами, особенными по отношению друг к другу. И даже не могла представить, что ее мать может сказать ей что-то, что Изабель не хотелось бы услышать.

Мы не собираемся тебя переименовывать, – грустно отозвалась мама.

Изабель не была уверена, по какой причине возникла эта грусть: по той, что Джонатан был уверен, будто они дадут ему, словно собаке, другое имя, или же по той, что он бы позволил им подобное.

Но в чем Изабель была уверена, так это в том, что ее мама смотрела на Джонатана точно так же, как смотрела на Макса, когда тот учился ходить, и вопрос об испытательном периоде теперь даже не стоял. Джонатан определенно оставался с ними.

Как насчет прозвища? – предложила Мариза. – Что скажешь насчет Джейса?

Какое-то время он молчал, наблюдая за матерью Изабель боковым взглядом. Пока не улыбнулся – слабо, прохладно, но словно с какой-то зарождающейся надеждой.

Думаю, Джейс подойдет.

* * *

После того как мальчика представили семье, вампиры уже неподвижно спали, свернувшись вместе в трюме корабля. А Брат Захария направился в город, который казался ему раньше знакомым. Люди, спешащие по своим делам, не могли его увидеть, однако он мог заметить тот самый свет в их глазах, делавшим его как будто другим. Рев автомобильных гудков, резкие звуки шин из-под колес желтых автомобилей, болтовню людей на разных языках всё - это создавало длинную и живую песню, которую Брат Захария не мог спеть, но зато мог услышать.

Не в первый раз с ним случалось нечто подобное: увидеть след того, что было. Но на этот раз всё было по-другому. Мальчик действительно не имел ничего общего с Уиллом. И Джем знал это.

Джем, потому что в те самые моменты, когда он вспоминал Уилла, он был именно Джемом, привык видеть своего потерянного, но такого дорогого Сумеречного Охотника в лицах и жестах других нифилимов, а иногда даже и в определенном ракурсе лица или звуке чего-либо голоса.

Однако это было не то любимое лицо, что он знал, не тот молчаливый голос, хотя иногда, сейчас уже реже, казалось можно уловить в них нечто знакомое.