Мы шли по трамвайным путям к величественному сооружению цвета морской волны, которое мой когда-то отягощенный двумя курсами архитектурно-строительного университета мозг описал бы как арку, состоящую из шести пар дорических колонн, увенчанных высоким аттиком с вязью из золотых букв, и, конечно, какими-то загадочными фигурами на фризе.

– Ну, а это горгульи? – с надеждой спросил Генка.

Я опять его разочаровал.

– Это тридцать гениев победы, выполненных в аллегорическом образе крылатых дев.

– Блин, – расстроился Геннадий. – Дрон, увидишь горгулью, скажи мне!

– Хорошо, – пообещал я, твердо зная, что до конца Московского проспекта не встречу ни одной, а там – как повезёт.

И, довольный, я огляделся.

Окружающая обстановка была достойна пера Тита Ливия. Слева, за столиками стеклянного кафе, пили пенный ячменный напиток приехавшие на завтрашнюю битву фанаты столичного гладиатора Спартака. Длинноногие томные матроны в коротких туниках, рискуя подмерзнуть, направлялись от метро к ночному клубу «Папанин». Патриции – иностранцы восхищенно глядели на них с верхних этажей только что выстроенного отеля «Холидей Инн», легкий запах штукатурки, извести и краски от которого еще не выветрился. А патриции местные, по привычке ни на кого не глядя, в сопровождении верховых центурионов с проблесковыми маячками, поворачивая с Лиговского, на породистых черных немецких кобылках неслись по крайней свободной полосе, спеша в аэропорт.

– Андрюха, я пешком дошел до Московских ворот, мы одолели уже две трети пути! – восторженно произнес мой приятель. – Сам в это не могу поверить!

– Может, пройдешь через них, через ворота? Ты заслужил этот триумф. Честно говоря, не надеялся дойти с тобой пешком так далеко.

– А ты?

– А я пока не заработал.

– Ага, только спас мою никчемную жизнь, – беззлобно ухмыльнулся Генка, соглашаясь по сути с моим предложением.

– Подожди, Генри, – сказал я. – Такой момент! Надо, чтобы ты выглядел достойно, и история запечатлела тебя в самой себе.

И я нарвал прошлогодней соломы, торчавшей повсюду из клумб вокруг, и, скомкав ее как попало, водрузил на голову приятеля, а затем отошел шагов на тридцать, чтобы узреть всю картину целиком.

Пейзаж оказался прекрасен. Бодро чеканя строевой шаг, маршировали за предводителем суровые призрачные легионы. За ними невидимые лошади тянули незримые повозки с богатыми трофеями. По правой стороне, рядом с остроугольным домом № 110, новобранцы у Московского райвоенкомата завидовали нам и рвались в бой. Их глаза горели то ли жаждой добычи, то ли желанием выспаться. Небо тоже было на нашей стороне. Тучи впереди неожиданно расступились. Золоченый шпиль Адмиралтейства, вдруг отчетливо проявившийся в голубой и розовой дали, поймал отблеск последних лучей заходящего солнца и, словно прожектор из лазерного шоу на арене Колизея, высветил величавую фигуру моего героя. И казалось, будто сквозь вытянутую дыру в высоких, но плотных облаках, любопытствуя, глядели на нас загадочные римские боги. Марс, окидывая взглядом дистанцию пройденного марш-броска, одобрительно кивал головой. Бахус, непонятно почему, веселился и хлопал в ладоши. Меркурий, видимо зная содержимое наших карманов, сочувственно цокал языком, а по щеке Венеры стекала нескупая женская слеза.

Завоеватель Галлии и главный фотограф загса № 4, покоритель Дакии и родительской дачи в Вырице, хозяин Фригии и оранжевого «Форестера», властелин Египта и друг Сфинкса с набережной Невы, в лавровом венке из засохших настурций и пионов торжественно, с гордо поднятой головой, вступал Гай Юлий Генрих в Московскую Триумфальную арку.

На Петербург опускалась ночь. Не торопясь, плавно и постепенно, темной непрозрачной шалью, украшенной лишь редким бисером самых ярких звезд, накрыла она величественный город с головой – с маковками его воздушных храмов и церквей, с золотыми иглами стремительных шпилей, с гранитными колоннами, атлантами, грифонами и львами, мостами, корабликами и кораблями. И нас с Генкой она накрыла тоже. Это было сногсшибательно красиво, как всегда, но это не принесло нам тепла.

Поэтому мы запрыгнули на подножку транспорта, медленно ползущего по середине проспекта. И, отогнув легко подавшуюся дверцу, тайком пробрались внутрь. Вагончик, приютивший нас, оказался трамваем технической службы. Древнего образца, со смешными маленькими рогами, допотопными окнами без форточек, зато внутри было тепло, а сиденья были не жесткие и пластиковые, как обычно теперь, а мягкие, покрытые старым, потрескавшимся от времени дерматином.

Водитель ничего и никого не заметил. Буквально через несколько секунд, остановив состав, он вышел наружу с монтировкой, перевел стрелку, потом вернулся на свое место и включил погромче приемник. Так, звеня рельсами, под звуки Государственного гимна свернули мы с проспекта и вкатились через чернеющий проем раскрытых металлических ворот в трамвайный парк, обширное распараллеленное пространство за толстенной желтой стеной.

Вожатый окончательно остановил вагон, погасил внутреннее освещение, и, закрыв кабину на ключ, быстро выскочил из захлопнувшейся за ним передней пассажирской двери. Несколько минут, для надежности, мы подождали, а потом подняли головы с лавок. Никого. Вокруг – стены трамвайного парка и десятки других составов. Тишина. Можно переночевать в тепле, а утром, когда встанет неутомимый дворник-солнце, сметая прочь стужу, отправиться по расчищенной от холодов дороге дальше.

Но нашим планам комфортно поспать не суждено было сбыться так скоро, как мы того желали. Примерно через минуту после того, как мы удобно расположились на ночлег, раздался громкий клацающий звук, сопровождаемый шипением и быстрым топотом. На всякий случай я открыл глаза.

– Что это, Генри? Может… – шепотом начал было я, но закончить фразу не успел.

Огромная фигура заслонила собой все, и хриплый мужской голос угрожающе произнес: «Так, так, так. Ага. Кажись, зайцы на корабле!». И вверх над рядами сидений, ставшими на время нашими лежаками, поднялось что-то большое и угрожающе темное.

– Вы кто, капитан Джек Воробей? – спросил Гай Юлий Генрих, не теряя собственного достоинства.

– А как вы узнали? – Мужик от неожиданности опустил дубину. – Капитан. Да. Милиции. В отставке. А теперь – старший трамвайный сторож. Только никакой я не Жека вовсе. Михалыч меня зовут. А фамилия – Марчук.