– Ты, как всегда, права, – резюмировал он и углубился в размышления. Они оба долго молчали, заставляя себя думать о чём угодно, только не о предстоящем…

Сумбурных ход их мыслей нарушила всё та же ампула. Каким-то невообразимым образом она вернулась и, тихо ударившись о стекло иллюминатора, напомнила о себе.

– Ах, ты, маленькая, – разговаривая словно с одушевлённым существом, он взял стекляшку и поглядел через неё на женщину, – неужто ты обладаешь интеллектом и не хочешь, чтобы мы оставили тебя в одиночестве?

Игривый тон мужчины рассмешил женщину, и она засмеялась, словно заплаканная девочка, забывшая недавнюю обиду, когда ей подарили красивую куклу. Но смех быстро переродился в беззвучное рыданье, и панический ужас, который женщина пыталась сдерживать до сих пор, вдруг могучей волной охватил её, и она что есть сил закричала. Мужчина поспешил обнять её. Чувствуя, что вот-вот сорвётся, он стиснул зубы и сжал в пальцах ампулу. Множество капелек бисером покрыло ладонь, прозрачных, сверкающих, как алмазная крошка, и тёмно-алых, точно горные рубины. Осколки стекла разлетелись и растаяли в сумраке пространства. Сотни сверкающих бусинок удивительно правильной шарообразной формы, касаясь кожи пальцев, качались в такт движениям руки; а из пореза появлялись всё новые и новые бусинки, похожие на ягоды смородины, и, толкая друг друга, гроздились у края раны.

– Необходимо промыть и заклеить пластырем, – сказала женщина, испугано разглядывая порез; приступ истерики прошёл, как всегда бывает, когда надо сосредоточится и помочь близкому. – Может быть заражение.

Заражение? Глупо бояться заражения, когда и так осталось… Но он не сказал этого вслух, наоборот попытался приободрить её, банально пошутив:

– Ничего. Заживёт как на собаке.

– Нет. И не спорь.

Она достала из карманчика на плече всё необходимое, чтобы обработать рану.

– Красиво, – похвалил он её, – ты всегда это делала красиво.

– Скажешь тоже. Как все.

Тишина. В такие минуты она невыносима. Кажется, если бы атом случайно ударился об обшивку корабля, то слух уловил бы этот звук. Тишина. Она больно бьётся в висках аритмией сердца. И чудится, что чувствуешь горьковатый вкус биения и замечаешь, что внутри тебя, в груди, постоянно пульсирует поизношенная машина, заставляя кровь двигаться и двигаться. И ты вдруг осознаёшь, что когда-нибудь наступит предел износа и двигатель, выработав свой рабочий ресурс, встанет. Не потому ли тишина так пугает нас и заставляет тревожно нарушать её покой. Нужно было говорить, говорить, чтобы прогнать эту тишину. Но что-то им мешало: только отдельные, ничего не значащие фразы выплёскивались, точно тяжёлый выдох изнутри. Разговор, так необходимый в эти минуты, не клеился. Они могли бы многое сказать и хотели многое сказать… Но дрожащий голос, готовый сорваться в рыдание, смущал мужчину, решившего, во что бы то ни стало, держаться мужественно и морально поддержать уставшую, измотанную женщину. Она же думала, что женщина по природе своей сильнее мужчины и показать свою слабость именно сейчас, когда она так нужна этому человеку, было бы просто предательством. Она крепилась. Встречая его мрачный взгляд, пыталась улыбнуться, сказать что-то нежное, доброе. И всё-таки. Даже когда знаешь, что что-то важное, что-то главное, что сдерживал в себе, быть может, всю жизнь, нужно сказать, пока ещё есть для этого время, пока не поздно, – не получается. Находятся какие-то нейтральные темы, мелочные, о которых тут же забываешь.

– А почему так темно? – нарушила она долгое молчание.

– Когда штурман бился в конвульсиях перед смертью, – отвечал он, словно читая заученную наизусть лекцию, в слова которой уже не вдумываешься, а автоматически выдаешь длинными порциями, – он ударил ногой по клавиатуре серверного компьютера, и система заблокировалась. Я пытался перезагрузить её – без толку, она не воспринимает ни единой команды. Свет, внутренняя связь, перекачка и выработка кислорода и… черт его знает что ещё – не работает. Нет, что-то всё-таки работает, – он задумался на мгновение, – но что?.. В общем, мы в корабле-призраке: капитан и все матросы мертвы, а судно без курса и управления несётся неведомо куда. Ты в детстве читала о корабле-призраке? И я в детстве читал о корабле-призраке, и уж никак не представлял себе, что когда-нибудь окажусь на нём. Хм, даже есть в этом что-то романтичное, черт возьми. Не хватает только пиратов. Хотя какие, к дьяволу, пираты в космосе?

– Воздух? Ты сказал, воздух не вырабатывается больше, – нервно вздрогнув, насторожилась она.

– Не беспокойся, на наш век хватит, – грустно сострил он.

– Не будь так жесток!

– Прости. Всё-всё. Прости, – прижав её к себе, быстро зашептал он.

«Нужно о чём-то говорить», – стучало назойливо в голове маленьким, но тяжёлым молоточком, какие бываю у психиатров, которыми они так больно бьют по переносице, за что ненавидишь их всем своим сердцем, но поделать ничего не можешь – врач есть врач.

– Можно тебя спросить? – наконец нашел, что сказать он. – Эта… экспедиция… что она для тебя значила, – с трудом подбирая нужные слова, он растягивал слоги и запинался, точно старался ничем не обидеть, зная интимность вопроса, – для чего ты… полетела?

Видя удивление на её лице, он как-то виновато тут же себя перебил:

– Ах, да. Муж. А… он?

Он старался как можно тактичнее задать этот вопрос, выбрать тон помягче, и всё же почувствовал холодок обиды в её молчании и в резком жесте, когда она отвернулась к иллюминатору.

– А ты? – вдруг спросила она, развеяв этим вопросом ошибочные догадки и ненужные угрызения совести мужчины.

Он хотел бы тут же, не откладывая вновь и вновь признаться, зачем он «подписался» на эту научно-исследовательскую авантюру, путешествие сквозь всю галактику с сомнительными и нелепыми, на его взгляд, опытами, опасное, долгое и неинтересное предприятие. С начала полёта он лелеял мечты, что когда-нибудь признается ей и откроет всё, что копилось в его одинокой душе. Сила под названием осознание того, что она не свободна и никогда не будет его, сдерживала всякий раз на полуслове, когда он готов был, встречаясь с ней по рабочим надобностям один на один, выплеснуть, обнажиться, освободиться от недомолвок. Не потому ли он больше всех вымотался за то время, проведённое вдали от земли, не потому ли больше всех ненавидел эту консервную космическую банку? Видеть человека, которого хочешь ежесекундно, с которым жгуче желаешь быть не только в дружески-профессиональных отношениях, постоянно, бок о бок работать, и мириться, что он сегодня не с тобой в убогой каюте, а с другим человеком. И, главное, знать, чем они заняты. В такие минуты проклинаешь всё, включая собственное рождение. «А ты?» – такой простой вопрос и так просто на него ответить. Что же не даёт сделать это сейчас, когда её муж, капитан корабля, так же, как и все остальные, – мертв, и остаётся всего-то ничего времени, чтобы признаться…