Теперь поединок портили крики. Из моего горла поднимался гортанный гневный рев, который я не осознавал, пока не выдохся. Покоя и медитативного раздумья больше не было, вместо них все покраснело от стремления к цели. Я наступал на Ульреха, вкладывая в каждый удар весь свой вес. Протестующие силовые поля разбрызгивали искры. Они взвизгивали от перенапряжения при каждом парирующем столкновении. Я обрушивал на него ливень ударов с двух рук, двигаясь быстрее, чем в каком-либо из памятных мне боев – думаю, быстрее, чем двигался когда-либо позже.

Несколько раз он пробивал мою защиту, но я дрался, практически не защищаясь. И все же ему не удалось нанести настоящих ран – каждый раз, когда он доставал мою броню клинком, ему снова приходилось смещаться назад и защищаться.

Я знал, что мне не победить. Мне было все равно. Даже когда я вынудил его обороняться, он бился лучше и быстрее меня. Он отступал, блокируя, отводя и не рискуя атаковать, но я не мог пробить его защиту. До этого мне тоже не было дела. Рыча, задыхаясь от смрада нечистот, исходившего от нашего оскверненного знамени и окровавленных костей моего брата, я нападал, не думая о ранах, которые получу.

Я хотел крови. Хотел отнять жизнь за отнятую. Хотел мести.

Это виндикта. Вот о чем я говорю, когда утверждаю, что она питает сердца воинов Черного Легиона, что бьется в наших венах вместе с кровью. Месть любой ценой. Воздаяние любыми средствами.

У меня в сознании не загорелось вдруг откровение, не было никакой вспышки мрачного понимания, развеявшей красную ярость. Впоследствии Телемахон высказался с точки зрения мастера клинка – единственный способ победить для меня состоял в том, чтобы не заботиться о поражении. Даже в самом кровавом пылу битвы все бойцы все равно стремятся защитить себя. Даже Пожиратели Миров, когда в их мозг вгрызаются Гвозди, обороняются за счет инстинктов и дара гладиаторской мышечной памяти.

В тот день, противостоя Ульреху, я отринул все попытки уцелеть. Вместо здравого мышления в моей голове струилась виндикта.

Я отдал ему свою руку.

Сознательно – пожертвовав ею, чтобы замедлить его клинок. Все заняло в сто раз меньше времени, чем требуется для рассказа об этом. Удар тыльной стороной кисти, чтобы отбить его меч в сторону. Яркая вспышка силового поля. Звуковой хлопок, от которого мое предплечье громко треснуло.

В ту же секунду я рванулся вперед. Никогда не забуду ни ту жуткую легкость, с которой погружался Сакраментум – эфес поцеловал расколотый керамит на груди Ульреха – ни то, как все его тело изогнулось в агонии, когда я провернул клинок, погрузившийся в основное сердце. Дернув вбок, я вытащил Сакраментум, на обратном пути уничтожив по меньшей мере одно из трех его легких

Зашипела кровь, испаряющаяся на лезвии клинка. Я уже был в движении и обрушил Сакраментум на руку Ульреха с мечом, раздробив его кулак и силовой генератор в рукояти. Возвратным ударом я вогнал свой клинок ему в бок, где оружие врезалось вглубь и крепко засело. Он отшатнулся прочь, испортив мне удар, который должен был бы рассечь его в поясе, но его замедляли внутренние повреждения. Я удержал Сакраментум в руке, сделал шаг ближе и вырвал клинок, для упора ударив сапогом в разбитый нагрудник Ульреха.

Я отступил от Железного Воина, который, будь он проклят, так и не желал падать. У него осталась одна рука, органы, вне всякого сомнения, горели от боли и грозили отказать, но он все так же отказывался давать слабину. Хрипя сквозь решетку шлема, он переводил взгляд с меня на свой упавший, переломленный меч.

Моя левая рука вспыхнула огнем. В кровеносную систему хлынули обезболивающие, и я вздрогнул, увидев, что рука заканчивается у локтя. С керамитового обрубка сорвалось несколько искр и капель липкой крови, рана уже начала затягиваться. Прежде я никогда не получал увечий. Мне не удавалось признать картину перед глазами реальной, даже когда я увидел на полу свою кисть и предплечье с расколотой броней.

Мне хотелось прикончить Ульреха. Ничего так не хотелось, как взять его голову и поднять ее ввысь, крича о своем триумфе безумным Богам, что наблюдали за нами. Я чувствовал, что того же желает и сам варп – незримые ветра доносили шепот демонов, которые жаждали появиться на свет от этого варварского поступка.

Но я опустил клинок. Вопреки всем инстинктам я опустил Сакраментум и заставил себя заговорить между неровными вдохами. Таков был наш путь в первые дни. Необходимо было сделать предложение от имени Абаддона. Для нашего Легиона оно было законом всегда, когда нам противостоял соперник, достойный его услышать.

– Все кончено, – сказал я Ульреху. Тот знал это не хуже меня. – Но я хочу, чтобы ты был мне братом, Ульрех Ансонтин. Позором с тенью преображены. В черном и золоте вновь рождены.

Я чувствовал, что Абаддон смотрит на меня. Я ожидал, что наш повелитель будет в ярости после того, как Даравек оскорбительно перечислял свои кощунства в наш адрес, однако на деле все обстояло ровно наоборот. Его вспышка была уловкой? Сейчас он был спокоен, его аура оставалась под тщательным контролем, лишь едва заметно выдавая веселое удовольствие.