– Да какая любовь… – презрительно, опять как-то горделиво, как самый старший и знающий среди всех, сказал Пашка. – Ваш мальчик просто еще не трахнул вашу девочку. Вот и играются они – за ручки подержатся, в глазки посмотрят. А когда дойдет до дела – все изменится. Он свое получит, она, если не дура, тоже свое получит, или, если дура, начнет его доставать своим: «Почему ты мне не звонил… А когда мы увидимся…». И вся любовь кончится…

Настя молчала, только какие-то горячечные, красные пятна вспыхнули на ее щеках. А Пашка продолжал все так же уверенно, категорично:

– Секс – это честно. И это лучше всех ваших выдумок о любви. Секс – это независимость. Встретились, доставили друг другу удовольствие – и все, и никто никому ничего не должен. Понравилось, захотели еще – еще раз встретились. И никаких ваших: «А где ты был?.. А почему так поздно?.. А ты меня любишь?..». Любовь – это обуза! Это веревки и кандалы на теле свободного человека!.. – Пашка произнес это уверено и сильно, и был немного смешным в этой своей мальчишеской уверенности…

– Знаешь, Пашка, я тебя все же поколочу, – сказала Настя. Сказала уже спокойно, и почти весело. Как-то вдруг отпустила ее злость и желание «отстоять» любовь. Что тут отстаивать, от кого ее защищать – от мальчишки этого еще неопытного, от юношеского его максимализма?

– Не буду я тебя колотить, Пашка, – сказала Настя. – Но вот когда полюбишь, когда девушку свою встретишь, любовь свою найдешь, тогда и поговорим – есть она, нет ее…

Пашка не ответил, только на мать посмотрел, которая стояла у стены, и что-то в лице ее было трагичное, горестное, как будто получила она сейчас какое-то плохое известие.

– Мам, – сказал он тихо, – ты тут приберешь, или мне… Спасибо, было очень вкусно…

И, как будто сглаживая, пытаясь снять напряжение, которое было во всей ее фигуре, лице, сказал:

– Спасибо, мам, не дала умереть голодной смертью…

– Иди, – тихо сказала Маша, и, отойдя от стены, начала прибирать со стола, привычно ставя все на свои места, оглаживая скатерть, поправляя салфетку под вазой.

Пашка вышел. И на кухне воцарилась тишина. Всем было как-то неудобно, как будто с чем-то неприятным они столкнулись. А Насте и Ларисе было за Машку обидно: каково это – сына вырастить, чтобы он тебе потом вот так жестоко делал больно…

Маша, прибрав на столе, опять стала у стены. Стала, как стояла, пока Пашка вел свои речи, с тем же выражением лица – каким-то горестно-печальным.

– Господи – вот растут дети, – сказала Лариска бодро, как бы пытаясь снять это напряжение, царившее на кухне. – Помните, девчонки, когда он начал «р» говорить, и совал его во все слова, он меня стал называть не тетя Лалиса, а тетя Рариса. Ведь казалось – совсем недавно это все было, и тут, нате вам – целая речь в защиту свободной любви…

– Нет, он говорил не о свободной любви. Свободная любовь – она все равно – любовь. А у него – один секс, – сказала Настя грустно. – А в любовь он не верит, потому что он ее не видел…

Настя сказала это и осеклась, и на Машу испуганно посмотрела. А Маша так и стояла с застывшим каким-то лицом.

– Не расстраивайся, Машка, – нежно и мягко, непривычно для нее, сказала Лариса, обнимая Машу за плечи. А Настя подумала – будешь расстроенной, когда видишь, как твоя жизнь, в которой так мало любви, в твоем собственном ребенке отразилась. Такую кашу в его голове сотворила.

– Все станет на свои места, девочки, – авторитетно сказала Лариска. – И Пашка твой никуда не денется от этой самой любви. Попадет в нее, как кур в ощип. Это же болезнь – каждый ею должен переболеть. Придет и его пора – полюбит. А полюбит – все свои глупые рассуждения забудет, и сам будет спрашивать – а где ты была, а почему так поздно… Жизнь свое возьмет. На то она и жизнь…

Лариса замолчала, потом добавила иронично, даже с какой-то издевкой:

– Нет, ну это же надо – каждый должен через любовь пройти, чтобы потом понять: нет никакой любви. Все – проходящее. Была любовь – и нет любви…

Она погладила Машу по плечу, посмотрела на Настю и сказала опять как-то иронично, с улыбкой:

– Я тоже раньше, как Пашка, думала, что нет ее, никакой любви, потом влюбилась, и – куда только мои принципы делись? Как собачка за ним бегала. Потом – любовь прошла, завяли помидоры – стала умнее. Теперь меня, как говорится, на мякине не проведешь – плавали, знаем, чего стоит эта хваленая любовь. Насмотрелись, слава Богу…

И Лариска, как-то независимо от своего желания, искоса посмотрела на Машку, потом, уже не таясь, – на Настю.

– Была любовь… – зафальшивила она, – была да только все прошло… Теперь – другая сегодня я-я-я…

И Настя возмутилась, возмутилась, как девочка, почувствовала, что даже вспыхнула вся от возмущения.

– Ты чего городишь-то! Чего городишь! Ты о чем говоришь – как это «была любовь»? Она и была, и есть и будет. Просто у тебя ее нет, вот ты целую теорию и придумала, удобную тебе… И сама себе признаться не хочешь, что тоже – любить хочешь, просто еще – не полюбила. Просто – не нашла еще его – своего, того, кто для тебя создан…