Пристрелка длилась еще несколько сеансов. Затем клиент задумался: может, он обидел кого-то зря. Но оказалось, что почти все попавшие под раздачу регулярно создавали проблемы для бизнеса и спокойствия W. То есть выбор целей для агрессии (-9) был детерминирован и логичен.

Но неужели у нас так мало людей могут и хотят нормально работать? Во-первых, да, очень мало. Во-вторых, все успешные люди проходят этот этап развития, когда их окружение массово и почти синхронно косячит. Еще один кризис, который необходимо преодолеть каждому, чтобы продолжить развитие. Так что вопрос не праздный. Нас всех это касается.

W так и не преодолел этот кризисный рубеж. Он все время начинал бизнес с нуля, но сохранял старые связи. К ним добавлялись новые связи, которые были ничуть не лучше. Соответственно росло и число накосячивших.

Спецпоезд Мурманск – Москва, пломбированный вагон

Январь, 2020

– Путешествия заставляют особенно остро чувствовать время. Двухдневный визит на Родину кажется бесконечно долгим. Но вот щелчок, и ты снова в дороге: посреди бушующего океана, над свинцовыми тучами или в поезде. И твой дом номер четыре по Зоопарковой улице теряется где-то в туманной низине безвременья. Пока ты пытаешься отдохнуть от войн, охоты и революций, отдых кажется бесконечным, распластанным во времени. Но как только поезд начинает свой бег по железной дороге, время сжимается для тебя в здесь и сейчас. И эта сингулярность настоящего, невыносимо жуткая в своей тотальности, не отпускающая ни на миг, и является только подлинной жизнью, когда ты никуда не денешься от самого себя, не сбежишь из пломбированного вагона. У тебя нет ни прошлого, ни будущего, ибо их сожрало это настоящее, затянуло в себя подобно черной дыре. С этим состоянием сравнится лишь встреча рассвета после плодотворной ночи. Да нет, и она не сравнится. Или радость возвращения? Но нет, и она не сравнится. Та радость быстро улетучивается, сменяясь понимаем, что история стирает не только сюжеты и лица, но даже декорации, на фоне которых разворачивались события прошлого. Время не щадит актеров – это понятно. Но оно не щадит и сцену. Некоторые актеры еще живы и рады бы освежить старый спектакль, и собираются они вместе, и приходят в свой окутанный туманом театр. А вместо сцены обнаруживают пустоту, загримированную под новые декорации. Но это не их декорации. Это для других, новых актеров, с которыми судьба нас уже не сведет. А зрители? Они тоже приходят, поддержать своих любимых актеров. Но время не щадит и зрителей.

Спецпоезд Мурманск – Москва уже два часа заставлял рельсы подпевать бурану, а Лера все не решалась заговорить с попутчиками. Лицо одного было спрятано за патлами темно-каштановых волос, поэтому непонятно было: спит он или бодрствует. Второй покуривал сигару, нарушая сакральное табу российских поездов, и разговаривал со своим отражением в оконном стекле. Зеркальный собеседник задумчиво кивал и понимающе смотрел на рассказчика.

Чем гуще была тьма снаружи, тем чаще любитель путешествий и монологов замолкал, дымил, прислушивался к подвыванию умирающей вьюги, высматривал кого-то посреди снежных полей, бескрайних и пустых. Вскоре появились первые лесопосадки, их сменили природные перелески. Когда же к железной дороге угрожающе подступили скелеты вековых лиственных и призраки столетних хвойных, занервничал даже молодой шатен. Он то и дело прилипал к стеклу, поглядывая в сторону условного противника сквозь маскировочную сеть густых прядей.

Поезд едва заметно замедлил ход.

Лохматый о чем-то испуганно спросил своего старшего спутника. Лера разобрала только grau – серый.

– Морисик, где твои манеры? – деланно возмутился курильщик. – Говори по-русски, чтобы фройляйн нас понимала.

– Накосячил, майн герр! Мы скоро залогинимся на серой станции. Можем порофлить с локальных мемов, – вихрастый говорил с акцентом, но довольно бегло. Язык он учил, сидя в чат-рулетках и молодежных пабликах.

«Я и по-русски вас двоих не понимаю», – хотела съязвить фройляйн.

– Смотрите в окно внимательней, если не хотите пропустить неуловимое движение за деревьями, – предупредил герр. – Наш поезд сопровождают.

Кому бы это могло понадобиться? Сопровождать поезд. Лера представила деревенского старика в бурке и ушанке, мчащегося с шашкой наголо на худой кобыле. Но безобидный образ растворился, уступая место кому-то несуразному, лохматому, с копытами и вывернутыми коленями, с желтыми глазищами на выкате. Вместо легкой ухмылки губы непроизвольно вытянулись в тревожную трубочку.

– Когда-то мы с вашим фатером вместе работали над проблемой таких вот бегунов-сопровождающих.

– Что значит работали?!

– Ну как бы вам объяснить. Пытались намазать свои знания на хлеб насущный.

– Кто же вы по профессии? – удивление победило природную скромность.

– Мы политические беж… – охотно откликнулся Морис.

– Артисты, – перебил курильщик.

– Политические артисты? – девушка не понимала, кто кого здесь держит за круглых идиотов: то ли она своих странных попутчиков, то ли они свою провожающую, не покинувшую вагон вовремя.

– Что вас смущает? Хотите, Морисик достанет гавайскую гитару и споет пропагандистский романс?

– Откажусь, пожалуй.

– Жаль. Вот ваш фатер никогда не упускает возможности пару-тройку маршен цу зинген. В девяностых мы с ним хорошо спелись. Стали настоящими коллегами.

– Вы фатером ошиблись.

– Ни в коей мере.

– Но мой папа священник, а никакой не артист! Точно не политический.

– О! Не счесть арабов в каменных пещерах, не счесть артистов в море клерикальном. Семинария даст фору любому театральному училищу. После векового затишья у церковной труппы вновь, – сигара начертила крестик, – дер гросте бенефис.