В этом «логове» я открыла для себя Лоуренса Аравийского. Со страниц его мемуаров дышала жаром Аравия, я листала их под прохладный аккомпанемент джаза. Динамики, спрятанные за деревянными панелями, которыми была обшита библиотека, нашептывали любимого папиного Дейва Брубека или, если выбор делала мама, сюиту из балета «Щелкунчик». Не миновали меня и навязчивые увлечения: было время, когда я желала слушать исключительно «Болеро» Равеля, и ничего больше. Даже поставила для своих братьев и сестер танец на эту музыку – танец, заканчивавшийся смертью героев. «Либо поменяй музыку, либо переделай конец», – потребовала мама. Я вернулась к чтению.

Наверху, в длинном коридоре, куда выходили двери наших спален, имелся еще один книжный шкаф, тоже от пола до потолка. В нем классики не водилось. Это был семейный тайник литературной халтуры – популярного чтива, вроде «Исхода» Леона Юриса или романов Тейлор Колдуэлл «Слушающий» и «Дорогой славный целитель». Мои братья прятали тут серию «Братья Харди», а старшая сестра Конни – «Нэнси Дрю». Не знаю, все ли книги оттуда я перечитала, но совершенно точно к этому стремилась. До сих пор помню смешанное чувство возбуждения и вины, с которым взахлеб листала страницы Reader’s Digest, по три сокращенных романа в каждом выпуске.

Кроме наших собственных книг, в доме регулярно появлялись «взятые напрокат». Раз в неделю мама усаживала нас в темно-синий минивэн «Виста-Крузер», и мы отправлялись в Мемориальную библиотеку имени Кука. Там каждому из нас разрешалось брать по две книги на день, то есть по четырнадцать на неделю. Библиотека располагалась в особняке, некогда подаренном городу. Белоснежный и величественный, возвышался он в окружении розария – и казался волшебным, таинственным местом, как снаружи, так и изнутри. Помню, что книги о лошадях там находились на втором этаже. Среди них, конечно, безраздельно властвовал Уолтер Фарли: «Черный скакун», «Остров скакунов», «Скачки на острове»… Я прочла их все.

Честно говоря, у меня оказался неуемный аппетит на книги о лошадях, какими бы они ни были. Будучи не по годам развитой шестиклассницей, я привлекла внимание цепкой библиотекарши. Она посчитала, что мне еще рано читать «Тетушку Мейм» Патрика Денниса. Помню ошеломление и гордость, которые я испытала, когда мама встала на мою защиту. «Джули разрешено читать все, что она хочет», – заявила она книгохранительнице, явно разочарованной таким отпором. Так я и узнала историю сумасбродной Мейм и ее секретарши Агнес Гуч, которая забеременела, хотя не была замужем.

Впрочем, читать об этом – одно; смотреть фильм – совсем другое. За чтение книг никто не осуждал – именно потому, что это были книги. С кино история складывалась куда мрачнее. Когда я была подростком, каждый фильм, попадавший на экраны, сначала оценивал Национальный легион приличия. Нам, юным католикам, позволяли смотреть исключительно кино категории А и всеми силами берегли от категории B. (Немногие скандально известные С– фильмы были вообще за гранью возможного.) Местный кинотеатр «Свобода» гордо называл себя семейным. Там показывали только категорию А. Добропорядочным католикам полагалось смотреть только добропорядочные фильмы.

А вот протестантам разрешали ходить на любое кино – хоть категории А, хоть С. Моя близкая подруга, Линни Лейн, была протестанткой. Если совсем точно – из последователей «Христианской науки». Различия между нашими религиями завораживали меня. Ее вера казалась куда приятнее моей собственной. Так, Линни не верила в ад и дьявола. Когда я рассказывала, чему монахини нас учат, она смеялась и весело отмахивалась от моих слов – дескать, это всё страшилки, «католические сказки». Что же до меня, то я буквально разрывалась между мнением любимой подруги и верой в то, что говорили монахини, – учитывая, что они почитали Бога абсолютно искренне.

Я училась во втором классе, когда одна из монахинь между делом сообщила мне, что Линни не сможет попасть на небеса к ангелам, потому что ее не крестили. И, будто этого было мало, добавила, что у животных нет душ, а значит, они тоже не присоединятся к нам в загробной жизни. «Сестра, вы ошибаетесь!» – вскинулась я. Одноклассницы сидели как громом пораженные. Ни одна из них никогда не говорила: «Сестра, вы ошибаетесь!» Но я совершенно точно знала: насчет ангелов и Линни – это все неправда.

Мне вообще казалось, что Линни – сама ангел. Помню, как мама переживала, что я попаду под ее влияние – влияние протестантки; и волновалась она не беспочвенно. Линни оказалась прирожденной рассказчицей; попадая в ее общество, я словно переносилась в зачарованное королевство. У нее была лошадь, темно-рыжая кобыла по кличке Звонкая Нота, а у меня – маленький гнедой пони Чико. В нем едва ли был метр роста, но он спокойно брал в прыжке эту высоту. Звонкая Нота не отставала. Мы соревновались в прыжках без седла и без уздечки. Безбашенные всадницы, мы мчались по запутанным лесным тропинкам. Богатое воображение Линни рисовало нас верхом не на беспородных лошадках, а на горячих арабских скакунах. Как будто мы рабы, бежавшие из экзотического восточного плена. Когда надоедало быть рабами, мы оказывались артистами, догоняющими бродячий цирк, чтобы выступать там верхом – без седла, без уздечки и даже стоя на спине лошади. Неудивительно, что никакие нотации монахинь не могли заставить меня разочароваться в подруге.

Вместе с Линни мы организовали клуб «Крутые всадники». Принимались туда только настоящие сорвиголовы и хулиганы. Чтобы стать членом клуба, нужно было преодолеть верхом на лошади реку Дес-Плейнс – считалось, что она кишит водяными гадюками, – и по шею забраться в болотную жижу. За все годы, что действовали «Крутые всадники», никто так и не прошел инициацию до конца и не присоединился к нам с Линни. Это был наш личный клуб. Вообще, мы с ней делились всем на свете. Даже мальчиками. Я «отдала» Линни Джо Томаса. Она «одолжила» мне Скиппи Крегира.