Как и все дети, я думала о том, кем хочу быть, когда вырасту. Я размышляла о том, чтобы стать актрисой или политическим деятелем, но фильм «Вся президентская рать» склонил чашу весов в пользу журналистики. Я была заворожена мыслью о том, что Боб Вудворт и Карл Бернстейн добрались до людей, обладающих властью, что они были так настойчивы в своих поисках истины и что их статьи оказали такое воздействие. «Только посмотри на это! – думала я. – Журналистика может изменять мир». Это напомнило мне о том, что мой дедушка говорил мне в Марокко много лет назад: «Люди, находящиеся у власти, – это те, кто пишет историю». Я видела, что журналисты не просто описывают то, что происходит; то, что они пишут, может менять жизнь.

Моим родителям не особенно нравился мой выбор профессии. Мама сказала, что в турецких тюрьмах полно журналистов. Папа передал точку зрения одной из своих коллег, которая сказала ему, что очень многие «немецкие немцы» хотели стать журналистами и так и не смогли найти работу. «Она сказала, что эта профессия больше для «немецких немцев», а тебе лучше заняться чем-нибудь еще, – говорил отец. – К примеру, ты могла бы стать медсестрой».

Я понимала возражения матери. Она беспокоилась о моей безопасности. Но когда возражать начал отец, я была просто разочарована. Почему он позволял другим людям решать, что хорошо, а что плохо для меня? И что он имел в виду, говоря о том, что многие «немецкие немцы» хотели стать журналистами? Разве я не родилась в Германии?

Редфорд и Хоффман действовали на меня сильнее, чем сомнения моих родителей. Посмотрев фильм, я вырезала из газеты фотографию актеров, стоящих в редакции новостей, и повесила ее на дверь своей спальни. Я была настроена стать журналистом. Также я понимала, что мне придется платить за свое образование, потому что у моих родителей нет возможности это сделать.

В четырнадцать лет я работала на двух работах: по субботам трудилась в пекарне и два раза в неделю сидела с детьми. В шестнадцать прибавилось еще две работы: репетиторство по математике и немецкому и работа по дому у пожилых людей по вечерам. Я мыла полы, посуду и кормила пожилых леди.

Тогда же я основала школьный журнал под названием «Фантом». Первыми корреспондентами и редакторами в нем были мои самые близкие друзья. Мы брали интервью у политиков и других известных людей, в том числе у Мишеля Фридмана, еврейского лидера, чья личность так потрясла меня после убийства турецких мигрантов и который был политической силой в Христианском демократическом союзе. Разговаривали мы и с Герхардом Шредером, который тогда был премьер-министром земли Нижняя Саксония. Я встречалась с ним на политическом мероприятии во Франкфурте до того, как он стал кандидатом на пост канцлера Германии от Социал-демократической партии. Протолкавшись через толпу журналистов и охранников, окружавшую его, я тронула Шредера за плечо и попросила дать мне интервью для школьной газеты. Я сказала ему, что считаю очень важным, чтобы политики говорили с молодежью. Он повернулся к своему помощнику: «Зигрид, ты не мог бы дать этой молодой леди свою визитную карточку?»

В ответ я с гордостью вручила свою самодельную визитку, где на белом фоне было синим цветом написано мое имя. Я украсила карточку серебряными искорками, чтобы люди запоминали меня.

Шредер улыбнулся. «Когда мы получим вопросы от «Фантома», просто передай их мне», – сказал он своему помощнику. Мы несколько минут поболтали, и он спросил, в каком я классе.

Я не понимала, что в тот момент все репортеры собрались вокруг, и некоторые из них делали фотографии. На следующий день маме позвонила подруга: «В газете фотография твоей дочери вместе с Герхардом Шредером!» Я купила газету и даже порвала ее, торопясь открыть. Но потом я увидела подпись под фотографией: «Герхард Шредер объясняет политические вопросы молодому члену партии во Франкфурте». Я была в ярости. Я позвонила в газету и попросила внести исправления. «Вы не можете просто написать, что я член Социал-демократической партии, – сказала я. – Это не так!» Но люди в редакции новостей просто смеялись надо мной и говорили, что фотография вышла великолепная.

Примерно в то же время я начала писать письма в редакции газет в ответ на появляющиеся новости или злободневные проблемы. Одно из таких писем об исламе и женщинах было даже опубликовано во Frankfurter Allgemeine Zeitung. После того как вышла газета, кто-то из наших соседок позвонил моей матери. «Скажи дочери, чтобы она держалась подальше от политики», – сказала она. Но я была твердо убеждена, что как молодая женщина и дочь иностранных рабочих тоже имею право голоса.

В то время я не воспринимала себя исключительно как мусульманку. Я чувствовала, что у нас с моими сестрами и братом есть больше общего с нашими друзьями, чьи родители приехали из Греции, Италии или Испании, чем с другими мусульманскими детьми. Значение имело то, что все мы были детьми иммигрантов, что мы были не «немецкими немцами», а находились на обочине общества.

В Германии старшеклассники часто проходят короткую практику в тех областях, которые им интересны. В шестнадцать лет я начала обзванивать местные газеты и спрашивать, не могу ли я пройти у них такую практику, пусть даже неоплачиваемую. Мне дали работу во Frankfurter Rundschau, ежедневной газете, которая была более либеральной, чем Allgemeine Zeitung. Я работала в отделе местных новостей, писала о том, как ученики начальной школы выращивают цветы в школьном саду, и о спорах соседей о вывозе мусора и местах выгула собак. Я делала все для того, чтобы развиваться, вдобавок к учебе в школе и работе на неполный день.

Вскоре меня пригласили на общественное радио, чтобы принять участие в ток-шоу для иммигрантов, которое называлось «Встреча в Германии». Я использовала эту возможность, чтобы попросить редактора разрешить мне пройти у них двухнедельную стажировку. Так началась моя карьера на радио. На ток-шоу бывали гости, которые говорили на греческом, турецком, испанском и других языках. Всегда требовались двое людей, ведущих беседу: один иммигрант, а другой – ребенок иммигрантов, как я. Я не так хорошо говорила по-турецки, чтобы вести программу. На этом языке я могла заказать еду, не более того. Программ на арабском в то время не было. По иронии судьбы я была полезна на шоу, потому что бегло говорила по-немецки, хотя большинство немцев и распознавали во мне иностранку.