– Ну почти так, – соглашается она. Необидчивая моя. – Хотя я, конечно, хотела устроить конкурс.

– А может не надо!

– Надо и ещё как! У тебя должен быть выбор. Сейчас же сажусь делать рассылку.

Сказано – сделано.

Присаживается к столу, перо-бумагу достаёт и начинает писать. Голуби тут слетаются. По подоконнику ходят, воркуют, свою часть работы ждут. Личная служба доставки моей крестницы.

Сижу, любуюсь на неё. И как умудряется только так идеально писать? Строчит ведь так, что у меня в глазах мельтешит от попыток уследить за её рукой. А буковки выходят ровненькие, красивенькие, с загогулинками. За такие любые ошибки орфографические простишь.

В общем, написала. Письма по голубкам развесила, чмокнула каждого в клювик и отпустила с миром.

Теперь нам оставалось только ждать.

Некстати вваливается Прекрасный с наследником на плече. Последний вопит, как недорезанный поросёнок. Но родители, похоже, счастливы. Вон, нянчится бросились.

Всё, значит мне пора.

Как принцы-короли съедутся – крестница женихам сама сообщит, с какой целью их собрали.

Не попрощавшись, – Прекрасным сейчас не до меня – выпархиваю в голубое, уже подсвеченное пурпуром и подкрашенное позолотой небо, лечу, наслаждаясь лёгким ветерком. Или он – мной. Расшалился, волосы треплет, платьем облепливает. Даже краснею.

Легка, свободна, смеюсь.

А может ну его, этот брак? Но нельзя уже. Крестница расстроится. Когда ещё ей выпадет крёстную замуж выдавать!

В общем, настроение у меня нынче переменчивое и такое, как бы, совокупное. Хочется одновременно всего, но разного.

Ветер тоже меняется и начинает серьёзно завывать начинает. Грубо хватает меня и затягивает в круговорот.

Что же ты делаешь, негодник? Всю пыльцу с крыльев обобьёшь, как же я летать буду!

– …приди ко мне, о, легкокрылая Муза!

Меня несёт прямо на какого-то психа, который в такой ветрище стоит на балконе, воздевает руки к небу и чего-то хочет. Не знаю, что именно он просил, но получает меня. Ветер швыряет метко, прямо в руки к просителю. И мы вместе в буквальном смысле вкатываемся в комнату, упираемся в ножки стола и замираем.

Слава тебе, матушка-нимфея, остановились.

Он глядит на меня, невинный, всклоченный, бледный и со взором горящим.

– Ты кто? – говорю и пытаюсь по мере сил привести себя в порядок. Хорошо, хоть палочку вовремя дематериализовала, а то в такой круговерти она и сломаться могла.

– Я поэт, – заявляет мой новый знакомец. Притом так гордо, весомо и значимо, что я даже проникаюсь.

– Надо же! У меня ещё поэтов не было!

Он улыбается совершенно блаженно, довольный, как Кот-В-Сапогах, когда сметаны наестся.

– И как зовут великого поэта?

– Меня не надо звать, о, прекрасная Муза. Я всегда готов служить тебе. Но если просто, то Анатоль.

– Значит так, Анатоль, я не Муза.

– А кто же? – глазами моргает, почти как крестница, разве что ресницы покороче.

– Фея, – говорю, – и мне лететь надо.

– Нет-нет, о, Фея, будь моей Музой, не улетай. Я хочу быть с тобой, отныне и присно, в горе и в радости.

– Аминь. Теперь можете поцеловать невесту.

– Ты о чём? – вот же непонятливый.

– О том, что ты сейчас брачные клятвы произнёс. Уж поверь мне, знаю, о чём говорю. Я – фея-крёстная, мне на стольких свадьбах довелось посажёной матерью быть! – И ни разу – подружкой невесты, подумалось досадливо. – Так что теперь ты, поэт, обязан жениться.

– Жениться? Но на ком? Я не вижу здесь невесты?

Вот же гад! А я тебе кто?

Ну так уж и быть, сообразим тебе невесту. В этом я специалист.

Два взмаха волшебной палочки, и вот я вся такая…

… надеть бы белое платье, пойти танцевать…1

Но поэт лишь морщится.

– Теперь-то что не так? – злюсь.

Он оценивающе осматривает меня и, видно, остаётся доволен. Ещё бы, такое платье и фата! Эксклюзив! Для себя берегла.

– Всё так, красавица моя, вот только музыкальный вкус у тебя, – он кривит лицо и опускает большой палец вниз: мол, совсем плох.

Я фыркаю.

– А ты бы что предложил?

– Моцарта, – восторженно выдыхает он.

Конечно же Моцарта! Как я сразу не догадалась. Комната наполняется искристым звучанием солнечной музыки, и кажется, даже ветер за окном затихает.

Анатоль галантно раскланивается и приглашает на танец. Я вкладываю ладошку в его руку, мы кружимся. Вот оно, счастье.