Шрифт:
И увидел высокий Вестерван это сияние и обернул он свой надменный взор туда вниз, в долины, и глядел, глядел в немом изумлении на дивную красоту.
Ниже спустилось солнце и еще ярче зарделась красавица Гвашбрари, будто от взора великого царя гор. И по долинам пронесся крик: "Гвашбрари, поцелуй меня, или я умру".
Пораженные, стояли горы кругом и молчали, а отзвук переносил слова из долины в долину.
И улыбнулась Гвашбрари и ответила:
– Как быть тому, ты высок безконечно, царь, а я так низка? Как мне достичь твоей венчанной звездами главы?
И вновь раздался тот же крик Вестервана. И красавица с ледяным сердцем, Гвашбрари, чарующим шепотом дала свой ответ:
– Ты любишь меня, наклонись ко мне и поцелуй меня.
Ниже и ниже наклонился он, пока не лег к ногам Гвашбрари. Но солнце село, и по-прежнему, как всегда, холодная и надменная, стояла красавица Гвашбрари – и у ног ее лежал развенчанный навсегда великий Вестерван, а на небе сиял его звездный венец.
Точно слышишь эти говорящие горы и видишь их лица, точно это смуглые раджи и красавицы рани, царицы волшебных дворцов!
Волшебство, да только волшебство, в которое верят, – вот ключ к индийским сказкам, так, как их разсказывает народ, так, как их собирает заботливая рука тех, кому дороги и милы эти предания другого, далекого от нас, европейцев, народа, который в давние средние века послал к нам на усладу столько чудных своих сказок. Как часто и в детстве, и после мы читали эти сказки, переиначенные, переделанные, и не знали, что нам их переслали наши далекие индийские братья.
Когда индийский разсказчик чувствует, что рассказ затянулся и надо кончить сказку, он, как и мы сейчас, говорит:
"Зачем ты сохнешь, терновый куст?А чего ест меня корова твоя?Зачем ты ешь его, корова?А чего не смотрит за мною твой пастух?Зачем ты не смотришь за нею, пастух?А чего не дает мне рису невестка твоя?Зачем ты, невестка, не даешь ему рису?А чего плачет мое дитя?Зачем ты плачешь, дитя?А чего щиплет меня муравей?Зачем ты щиплешь дитя, муравей?Куть! Куть! Куть!"Царевна Лабам
Жил был в некотором государстве царь и был у этого царя один единственный сын, отрада и утешение его старости. Царевич страстно любил охоту и нередко целыми днями пропадал из дома. Это очень беспокоило мать его, царицу, и вот однажды призвала она сына и сказала ему:
– Сын мой, успокой мое сердце, обещай исполнить мою просьбу. Когда едешь на охоту, поезжай всюду куда вздумается, но никогда не езди в ту сторону.
Она указала рукою на юг. Царица знала, что в той стороне, где-то далеко за лесами и долами, живет царевна чудной красоты, прекрасная Лабам, и что кто только заслышит про нее, тот забудет все на свете, бросит отца и мать и отправится искать царевну.
Царевич почтительно выслушал мать и обещал сообразоваться с её желанием. Тем не менее, в душу его закралось любопытство узнать, чем вызвано такое странное запрещение; и вот как-то раз, выехав на охоту, он решил свернуть в запрещенную сторону. Долго ехал он, не замечая ничего особенного, наконец попал в густую чащу и увидел вокруг себя бесчисленное множество попугаев. Царевич на удачу пустил стрелу в одного из них и вся стая мгновенно поднялась и взвилась высоко над его головою. На месте остался лишь самый крупный из них, царь их, Хариман.
Царевич на удачу пустил стрелу в одного из них.
Очутившись один, он закричал им вслед человеческим голосом:
– Эй вы! Как смеете улетать и оставлять меня одного в опасности? Вот расскажу я про вашу измену царевне Лабам!
Услышав грозный окрик своего повелителя, все попугаи снова слетелись вкруг него. Царевич долго не мог прийти в себя от изумления. Как, птица и говорит человеческим голосом? И кто такая царевна Лабам, о которой упомянул попугай? Он подошел поближе к Хариману.
– Скажи мне, кто эта царевна Лабам? Где она живет?
Но попугай только насмешливо посмотрел на него.
– Не видать тебе никогда ни царевны Лабам, ни страны её, уходи откуда пришел, дерзкий чужеземец!
И с этими словами он подал знак; вся стая снялась и исчезла в поднебесье.
Оскорбленный царевич с досадою бросил оружие оземь и поехал домой. Молча прошел он в свои покои, лёг на постель и несколько дней упорно отказывался от пищи и питья и никого не допускал к себе. Родители его были в отчаянии. Наконец царевич заговорил.