Надо все сказать ему.

Она отправилась в лесной домик. Обошла его сзади, как всегда делала, мимо решёток, где сидели сокола на своих шестах и орлица Аттала. Она услыхала его голос. Кто-то у него был. Значит, надо обождать, пока тот уйдёт.

Она подошла мимоходом к чулану, где было маленькое оконце, оставленное полуоткрытым. Заглянула туда.

Бартель сидел на своей кровати. На коленях он держал, крепко обняв, растрёпанную Фанни. Она была полураздета, с распущенными иссиня-чёрными волосами.

– Ну, иди уж, дорогая, что ты так жеманишься? – смеялся он.

Точно остолбенев, смотрела Эндри. Как будто она приросла к земле – не могла сдвинуться с места. С трудом она повернулась и тихо отошла от чулана и от решёток, за которыми сидели сокола.

Недели, длинные недели. Временами она совсем тупела, не способная связать ни одной мысли. Затем опять вырабатывала план за планом, проводила бессонные ночи в лихорадочных размышлениях.

Разве нельзя как-нибудь избавиться от ребёнка, от этого ребёнка, которого никто на свете не желает? Если бы поехать в Клёве. Нет, это невозможно, там все её знают. Быть может, в Арнгейм или Нимгевен? Или ещё лучше в Дюссельдорф, в большой город? Там, конечно, есть акушерки и врачи.

Прошёл август. Был уже сентябрь. Один день следовал за другим. С ужасом она смотрела на себя, идя в постель, не потолстела ли она? Недоверчиво глядела на каждого, проходившего мимо неё. Не смеялись ли над ней служанки, не хихикали ли за её спиной.

Однажды утром, когда она выходила из ванны, приковыляла в спальню старая Гриетт:

– Мария-Иосиф! Приблудная Птичка! – воскликнула она. – Как ты растолстела! Ты слишком обленилась за последнее время, тебе надо побольше двигаться!

Она стала пунцово-красной, надела рубашку на набухшие груди. Как сумасшедшая, она скакала верхом в этот день. Быть может, она упадёт, быть может…

Но ничего не случилось – только шло время…

А Бартель все ещё оставался в Войланде. «Он должен тут жить, пока не приедет Ян», – сказала бабушка. Значит, оба будут тут и тогда уже ничего не скроешь!

Постоянно эта рвота, эта тошнота перед ней! Однажды у Эндри случился обморок за обедом, как раз когда бабушка вышла из комнаты. После того – ещё раз в конюшне. Она ввела туда кобылу, пошатнулась и упала бы, если бы её не поддержал старый Юпп. Питтье принёс ей стакан воды.

В это время кто-то засвистел во дворе. Она слышала, как Юпп сказал:

– Девушке, которая свистит, и курочке, которая кричит петухом, надо свернуть шею.

Она выглянула из конюшни. У колодца приплясывала бабушкина камеристка. Стройная и расторопная, как всегда! С ней вот ничего не случилось! Как это она, черноокая Фанни, ухитрилась не получить ребёнка? Вот она и бегает тут, насвистывая выученную у Бартеля тирольскую песенку…

Эндри топнула ногой. Схватила за руку Юппа и прошипела:

– Ну так сверни шею этой девке!

Старый кучер изумлённо взглянул на неё.

– Сделай это сама, Приблудная Птичка, если тебе это доставит удовольствие! – сказал он.

Дальше так продолжаться не может! Она должна искать чьей-либо помощи. И она выбрала самое худшее, что могла выискать в Войланде. Выбрала Гриетт, эту старую высохшую деву, неспособную отличить кота от кошки. Когда Эндри ей призналась и сказала, что ждёт ребёнка, Гриетт даже не спросила, от кого. Она закрыла лицо передником и завыла. Это и был её единственный ответ. У неё нашёлся только один совет: надо сказать бабушке. Эндри сначала противилась, но была в таком отчаянии, столь беспомощна, что крикнула наконец старухе:

– Скажи ей это ты!

Гриетт тотчас же заковыляла к графине.

Эндри сидела у себя в комнате и ждала. Только через два часа к ней постучались. Вошла Фанни, принесла приказ придти к графине. Именно Фанни должна была это сделать!

Бабушка сидела в спальне на большой готической кровати. Она казалась спокойной и сдержанной. Около неё стояла плачущая и всхлипывающая Гриетт.

– Правда ли то, что говорит старуха?

Эндри подтвердила.

– Когда это случилось?

– В конце июня, – призналась она.

– Скажи правду, – настаивала графиня.

Эндри хорошо заметила, как дрожал её голос. Она поняла смысл вопроса: если это случилось раньше, в марте или в апреле, причиной мог быть Ян.

Она отрицательно покачала головой и сказала безучастно:

– Это – правда. Случилось в конце июня.

Бабушка вздохнула, тяжело и глубоко, словно похоронила последнюю надежду. Помолчала несколько минут и сказала ровным голосом:

– Ещё одни вопрос – и ты можешь идти. Кто это был?