— А вот и ты! — выдохнул в ее шею Варяг, легко поднимая девушку из кресла.

— Привет! — она обернулась в его руках и, наплевав на конспирацию, поцеловала. — Я соскучилась.

— Тогда жду вечером. — Он целовал ее, заставляя кружиться голову. Оборвав сладкое томление мягко коснулся губами ушка и так же тихо ушел.

Акчурин с перекошенным лицом оказался в приемной Шевченко через минуту, испугал и огорошил ее.

— Агата! С этим прекращаешь всякие отношения! — фраза взбешенного и еле сдерживающегося Алексея ее порядком напугала.

— Но…

— Никаких «Но»! — он схватил ее за подбородок, грубо заставил встать. — Я дважды не повторяю.

— Хо-хо-орошо. — Пролепетала Людмила бледнея. Если сдерживаемая злость и сила Варяга ее возбуждали, то бешенство Алексея Акчурина пугало до дрожи.

— Ну-ну, приди в себя улыбнись, детка.

Мужчина легко и в то же время ощутимо похлопал ее по щекам. Его плотно сжатые губы улыбались, в то время как глаза внимательно следили за лицом подопечной. Полугодовой страх, сковывающий все ее члены в ужасе от нанесенных им побоев, заставил улыбнуться вначале несмело, а затем широко. Да, она все же научилась наступать на горло животному ужасу перед этим человеком.

— Да, Агата, такие зубки стоит показывать. Я же их тебе сделал. Помнишь? — тыльной стороной руки он погладил ее по щеке.

Первый контакт за прошедшие шесть месяцев Людмила перенесла стойко и не позволила себе отклониться. Она отрицательно покачала головой, не переставая улыбаться. Конечно, помнит — из какой дыры он ее вырвал, помнит — какие операции по восстановлению внешности прописал, помнит — психолога, что над ней основательно поработал. Но в памяти и другое. И в такие моменты как сейчас Люда не могла с уверенностью ответить, чтобы она выбрала, будучи на грани безумия три года назад: его покровительство или смерть, о которой непрестанно молила в руках извращенцев.

— Вот так уже лучше! — наградив увесистым шлепком, предложил не отвлекаться от работы.

Высокая стройная блондинка заняла свое место и принялась далее сортировать документы и проверять почтовые ящики Романа. Руки дрожали, сердце мчалось галопом, а в голове эхом проносятся слова покровителя: «Помнишь?»

Она помнит, кто после истязаний вернул ей лицо и восстановил тело. Помнит, кто заплатил за операции. Забыть это невозможно, если тебе непрестанно напоминают. Помнит и о выматывающих душу сеансах психолога. Определенный результат был достигнут и воспоминания не доставляли больше боли и всепоглощающего чувства отвращения к самой себе.

Но ощущение грязи, с которой ее смешивали пять недель морально и физически, осталось с ней навсегда. Она не смывалась, сколько не три и не сдиралась, сколько не соскребывай, въелась под кожу, напоминая о том, что прошедшая через подобные унижения не достойна хорошего обращения, семьи, любви. Она кусок красивого мяса, чье дело молчать и не рыпаться, если жизнь дорога и есть желание сохранить целой шкурку. Хотя кому такая нужна после всего?

И все же ее взяли. И на ее изрядно подпорченную шкурку не безвозмездно нашелся покровитель, не дающий позабыть, кому она обязана Она и «благодарила» каждый раз когда он того намекал или же требовал. Еще не полный извращенец, еще не стопроцентный садист, он сам преподал ей уроки постельной игры, вышколив до автоматизма вне зависимости от ее настроения и желания. А затем бросил на баррикады собственного бизнеса, закрывать амбразуры грудью и не только.

Без семьи и без какой-либо защиты она легко поддалась новой ломке. Ведь черная склизкая грязь, с которой ее смешивали, въелась не столько в кожу, сколько засела в сознании. Людмила, считая оскверненной себя, не чуралась людских извращений и допускала их все, всегда, везде по указке.

Промышленным шпионажем ее функции не назовешь. Развеселить, ублажить прибывших в столицу гостей, пообещать золотые горы и новые приключения возможным партнерам Акчурина, действуя всегда в интересах покровителя, периодически преступала закон, опаивая указанных им. Благодарная за спасение, менее насыщенные ночи и относительную доброту она неукоснительно исполняла все возложенные на нее обязанности. Вплоть до одного вечера чуть более полугода назад, когда взглянув на фото человека чье расположение нужно было заполучить, она проявила свое негодование.

Пробыв под крылом Алексея более двух с половиной лет, она не ожидала следующей реакции…

Неожиданная, непредвиденная, иррациональная, непредсказуемая…

Да, лежа на койке в реанимационном отделении Людмила успела придумать много эпитетов определяющих его реакцию. Годы беспрекословного служения не смогли затмить маленький протест преданной подопечной.

Он не пожалел.

Нет. Как кусок бездушного мяса, как провинившуюся чернь Акчурин в течение часа избивал ее до полусмерти, заставляя в перерывах между побоями выкрикивать имя благородного господина разбитыми в кровь губами.

И она кричала, она просила, молила его… вначале… после сил хватало лишь на шепот, а под конец только на стон. И тогда память прорвалась сквозь с трудом созданный психологический барьер, услужливо подсказала, что происходящее ей знакомо. И мордуют ее с тем же садистским наслаждением, как и в сыром подвале пятиэтажки где ее держали с парой таких же невезучих дурех, надеявшихся на спасение. Через пять недель насилия и избиений в живых осталась только Люда. И как самая стойкая и живучая была оставлена в живых, чтобы служить одному из мучителей.