И в то время как Гермиона вспоминает все унизительные, позорные детали собственной жалкой рабской покорности, её муженёк продолжает издавать какие-то отвратительные животные звуки торжества. Только проглотив ещё три порции виски, Рон догадывается, что надо бы спросить жену о том, каким образом ей удалось заполучить это письмо.

К тому времени Гермиона уже держит в руке чемодан. При виде столь легкомысленного, до глупости незрелого поведения мужа гнев её разрушается по кирпичику до самого основания, и она бесстрастно обращается к нему с порога:

—Я ухожу, Рон. Мы уходим. Дети уже у мамы, я заберу их к себе, когда найду квартиру.

Он реагирует не сразу. В течение довольно долгого времени Рон смущенно смотрит на неё затуманенными недоверием и алкоголем глазами, беззвучно шлёпая губами, как вытащенная из воды рыба. Затем лицо его как-то съёживается, становясь ещё более жалким.

— Ты-ы… ты… на с-мом деле ух-дишь… бр-саешь меня, Мион?.. — его смазанная выпивкой речь едва понятна. — …Ми-на?.. Д-рьмо… Миона?

— Да, Рон, я бросаю тебя, — отвечает она с холодным презрением. — Навсегда.

«Хватит с меня мужского эгоизма: безвольной, приспособленческой натуры Рона, хищных манипуляций Люциуса Малфоя … оскорбительного лицемерия Гарри, притворившегося, что между нами ничего не произошло… Это все эгоизм, чистый, незатейливый, не осквернённый совестью эгоизм. А потому… Никогда! Никогда больше я не позволю себя использовать».

Гермиона останавливается уже на пороге, последний раз окунаясь в прошлое.

— И Рон?.. Просто… блядь… повзрослей, наконец, чёрт тебя дери!

Дверь захлопывается за ней, окончательно ставя точку в их истории.