Шрифт:
— Ну больная старуха, — Японец пожал плечами.
— Я тоже так подумал. Потому и стал дальше искать. И нашел один хутор. Хозяин там пьяный лежал, но был мальчонка лет 14-ти, сын его. Ушлый такой мальчонка. Сразу смекнул, говорит: к ним за лошадьми приходили. Дай, мол, денег, я покажу. Дал я ему пару монет. И повел он меня вниз, к самому берегу лимана. Там запруда была одна, в камышах. А перед запрудой полянка. Вот на той полянке они и лежали.
— Кто лежал? — Голос Японца напрягся.
— Все они. Весь табор. Женщина, детишки, старики. Мертвые. Все как один мертвые. Тела все в пулях. Застрелили их и свалили в кучу, как мусор.
— Кто это сделал? — Мишка сжал кулаки.
— Я как увидел, чуть с ума не сошел. Но в конце концов нашел тех, кто рассказал мне правду. Убили их, чтобы забрать лошадей, табун. Табор весь перестреляли, а табун забрали. А трупы к лиману отнесли, чтобы не сразу заметили. Ведь кто цыган искать будет? Они же не люди, цыгане... А найдут — то что? У них просто так лошадей можно забрать... И чтобы молчали... А ты говоришь, красный командир...
— Да кто ж это сделал? — воскликнул Японец и вдруг резко замолчал, побледнел, угадав ответ. — Нет, не может...
— Ты понял, — Цыган кивнул, вокруг губ его появилась горькая складка, — конница. Конницу нужно было создать. А где взять лошадей? Кто даст лошадей?
— Да, он мог это сделать, — сказал Японец, — он был такой... Котовский.
— Котовский и его люди, — кивнул Цыган, — они перестреляли весь цыганский табор, чтобы забрать лошадей. Это были лучшие лошади в округе! Табун славился за всю Бессарабию! Вот за него он и стрелял... Никого в живых не оставил... Ни одного ребенка...
Японец молчал. Что тут было сказать? Говорить властям было бессмысленно — со своей конницей Котовский стал легендарным красным героем. И никто даже не догадывался о том, что кони политы кровью...
— Он и тебя так, — вдруг сказал Цыган, — он и тебя положит, как полезешь за ним на фронт. Не связывайся с ними. Страшное это дело.
— Я не старик из табора, — Японец передернул плечами, — меня так просто не положишь. Многие уже пытались. У меня сила похлеще за него будет.
— Не будет, ты не такой, — веско сказал Цыган, — ты думаешь, что такой, но это не правда. Ты ведь не знал это о нем? Никто не знает. Я потому тебя и позвал, что предостеречь хочу. Мне на тебя смотреть больно!
— Я понял. Спасибо, что предостерег, — Японец поднялся с места, — только ничего такого со мной не будет. Ну хочешь, сам узнай! Вон старуху позови — пусть эта твоя чурчхела мне погадает!
И, смеясь, Японец направился к старухе, сидящей под яблоней.
— Эй, бабуля, погадаешь? Ручку позолочу!
Старуха резво для своего возраста поднялась, схватила Японца за руку.
— Отчего ж, красавчик... Можно и погадать.
Цыганка долго всматривалась в его ладонь, шевеля сухими губами. Потом вдруг переменилась в лице. Глаза ее как будто застыли, глядя в одну точку. Она резко отшвырнула руку Японца от себя. Затем, ни говоря ни слова, заковыляла по направлению к дому.
— Да просто слаба глазами, — сказал Мишка, наигранно хохотнув, — ни черта не видит, сова старая, но не хочет за то признаться... Глупость все это, ваши гадания... Бабская дурь...
Цыган молча смотрел на него. Затем поднялся с трудом, проводил до автомобиля:
— Помни... — попытался сказать он, но Японец быстро сел в машину, не дав ему договорить. Машина, резко газанув, сорвалась с места. Цыган медленно пошел по направлению к дому.
С тех пор прошло много времени, но больше никто из воров не говорил с Японцем. Не одобряя его действий, воры не могли им противиться, а потому залегли на дно. Формирование полка, между тем, шло полным ходом.
В городе о нем ходили легенды. И на улице Новосельского, и возле бывшего ресторана «Ампир» толпились зеваки, «чтобы посмотреть». Это была высшая форма одесской славы — сплетни в каждом дворе, постепенно перерастающие в легенду.
Таня ступила на крыльцо, отодвинула в сторону вооруженную охрану Японца и вошла внутрь ресторана. Затем уверенно пошла к кабинету.
Возле запертых дверей стоял здоровенный детина, вооруженный до зубов, и с такой зверской ухмылкой, что перепугал бы кого угодно. Таня с удивлением опознала бывшего боксера, который при французах успешно выступал на ринге. Затем неудачный удар, кулак противника задел лицевой нерв, и его лицо перекосило самым зверским образом, причем ни один хирург не смог это устранить. Антрепренер обобрал боксера до нитки и вышвырнул на улицу, а когда тот попытался возмущаться, велел своим людям избить его и бросить умирать в каком-нибудь пустынном переулке.
Его подобрали люди Японца, выходили, подняли на ноги. Он стал членом банды и был предан Мишке, как пес. Тот со временем сделал его своим личным охранником, и зверский перекос лица использовал в своих целях — бывший боксер пугал всех, кто приближался ближе, чем на несколько шагов.
Таню новый охранник Японца прекрасно знал. Ее не пугало его страшное лицо. Смотреть на него ей было всегда больно. Он был живым воплощением навсегда ушедшего старого мира, оставившего за собой не заживающиеся, жестокие раны.