— Не в первый раз человека сбивает похоронная процессия, — услышал Томо чей-то нудный голос рядом. — Надо поставить вопрос перед Тахрабенатом. Чтобы приняли закон.

— Да-да, — поддержал его женский голосочек, — эти гонки пора запретить!

— Обычаи надо уважать, — возразил кто-то.

— Какие же это обычаи, если людей давят? — взвизгнула старушка.

Больше граф Томо ничего не слышал. Его кто-то обнял. Сквозь пульсирующие вспышки и золотистый орнамент бреда Томо успел сообразить, что его подняли и несут.

— Спасибо, спасибо… — пытался он пробормотать, не разрешая себе окончательно потерять сознание и хватаясь за просыпающуюся боль как за ветки, протянутые утопающему в болоте. — Спасибо вам, — говорил он. — Где рюкзак? Спасибо, спасибо, спасибо… Лупа…

Потом он открыл глаза и увидел над собой острый подбородок несущего его человека — на фоне мерцающего неба и пляшущих стен с окнами. Человек держал Томо на руках и подбрасывал его, так что граф весь трясся.

— Больно же! — возмутился Томо, но потом закрыл глаза, потому что устал.

Вспоминая этот далекий день, граф Томо и дон Салевол от души смеялись: Салевол раскачивался на стуле взад и вперед, ударяя себя по коленям и мотая головой, а граф Томо стеснялся, краснел и начинал поглаживать пальцами шрам под подбородком.

Через полгода они вообще перестали вспоминать, как дон Салевол бежал по улицам Тахраба со стонущим Томо на руках, как искал в Общественной Тахрабской Поликлинике свободную кабинку с врачом, как три недели выхаживал графа, получившего от столкновения с похоронной процессией сотрясение всего своего мозга.

Как впоследствии убедился граф Томо, до ужаса благодарный дону Салеволу, мозг его сотрясался не зря.

— Иначе бы мы не встретились, — говорил он другу, и тот соглашался.

…Оправившись от сотрясения, граф Томо поступил в высшее учебное заведение города — Тахрабский Институт Благородных Отпрыской (ТИБО). Здесь должны были обучить его графскому ремеслу и выжечь умелой рукой всю провинциалистость, взращенную за детские годы замковыми воспитателями.

Особенно не любил граф Томо лекции по сладкоголосию. Мэтр Пери знакомил своих студентов с трудами древнейшего сладкоголосца Тахраба — дона Телаута. Графа Томо часто посылали в трудохранилище ТИБО, за этими трудами. Он радовался возможности скинуть паранджу и отсидеться с томами трудов где-нибудь на подоконнике, поковыривая ногтем в штукатурке.

Зато мордология казалась графу Томо занятной. Несмотря на то, что в парандже (а ее полагалось носить на всех лекциях) Томо трудно было читать, писать, слушать и дышать, он все же не пропускал занятий.

На лекциях предыстории граф Томо засыпал — потому что засыпали все.

Однажды мэтр мордологии — мэтр Деци — остановил графа Томо в коридоре ТИБО и попросил разыскать к завтрашней лекции «Ампутацию бесконечности» Кококсиана. Граф Томо, глядя в загадочное лицо мэтра Деци, содрогнулся от нереальности происходящего. Мэтр Деци тихо и загадочно удалился.

С трудом откопав в залежах трудохранилища требуемый том, граф Томо отложил его в шкафчик мэтра Деци и уселся конспектировать «Общую сантиметрию» для зачета. Времени почти не оставалось, трудохранилище закрылось и Томо, не успев написать и половины, вынужден был пойти домой, т. е. в общежитие ТИБО.

Общага на деле была телевизионным заводом, приспособленным для двухсменной эксплуатации — днем здесь выпускали продукцию, вечером специальные ширмы автоматически перекрывали цеха на комнаты, их заполняли студенты и укладывались спать на раскладных койках. До общежития добираться было два-два с половиной часа, на тахрабусе.

Граф Томо трясся на сиденье, сонно глядя в вечернее окно. В тахрабусе почти не было пассажиров, только позади него ехали двое. Они шептались так настороженно, что невольно привлекли внимание Томо. Не оборачиваясь, граф слушал этот диалог, показавшийся ему очень странным:

— Сколько?

— Два по сто сорок, одна забойная пятисотка.

— Давай ту, что пятьсот… Цена?

— За серию пятнадцать, итого…

— Понятно-понятно. Что ж дорого так, не по-человечески?.. А товар где?

— Здесь, в сумке — образцы. Всё — когда деньги будут.

— Будут… Но если сбавишь цену, то…

— Что ты заладил: дорого, дорого…

— Ну, а почему все-таки?

— Полиция… На границе целый вездеход с тысячесерийками остановили, облили топливом из его же баков, подожгли и оставили прямо у дороги. В назидание. А еще налоги подняли на двухсерийные фильмы.

— Вот гады! Без спецпропуска ни в одну киношку не сунешься, а они еще и это… Вот гады, гады!

— Сам знаешь, времена тяжкие. Тебе еще повезло — другие дрянь за двадцать тахриков подсунут, а я — высший класс за пятнадцать, даром отдаю.