– Просто ты отвыкла, - пожал плечами Монила и потянул ее на сложенные друг на друга доски, смахнув перед этим с тех пыль.

– Наверное, - задумчиво протянула Жиль и дала другу лизнуть леденец.
– А знаешь, я видела колдуна, - вдруг сказала.

Делиться тем, что видела и слышала в замке ей почему-то не хотелось, а вот про колдуна не удержалась, сболтнула.

– И какой он?
– оживился Монила.
– Страшный поди? Урод?

– Да нет... Я бы могла назвать его красивым, если бы не бледность лица. Болен он вроде...

– Чем же он болен?
– сварливо поинтересовался друг. Сообщение Жиль его явно не обрадовало.

– Что-то с кровью, вроде. И крыжовник мой он пускает на лекарство. А еще он какой-то странный, словно и не человек вовсе.

– И что же в нем странного?

– Не знаю. Но рядом с ним так неуютно, как будто вот-вот случится беда. И вопросы он задавал странные.

– А почему он вообще задавал тебе какие-то вопросы?
– повысил голос Монила и посмотрел на Жиль с неодобрение.
– И зачем ты только согласилась ходить в замок?

Зря она ему это рассказала. Хотела поделиться, а получилось только хуже. Монила не поймет и осуждать будет еще сильнее. Да сейчас она и сама себя не понимала. Отчего-то описать образ колдуна не решилась даже в дневнике, словно он мог очернить тот.

– Да ну его!
– деланно легко махнула Жиль рукой.
– Мрачный он тип. Давай не будем больше о нем. На вот, лизни!
– сунула она леденец Мониле в губы, а потом еще и по носу мазнула. За что тот ей на голову насыпал сухой листвы. Так они и дурачились, пока не сели всю сладость и не настала пора возвращаться домой.

Неладное Жиль почувствовала, как только свернула на свою улицу и заметила, как со двора выходит представитель закона в форме. А рядом с калиткой стоит жандармская повозка с эмблемой Райской долины - золотое солнце на черном фоне.

Ноги становились все более ватными по мере приближения ко двору, где толпился народ. Что все они там делают? И где тетя? Ощущение беды надвигалось с такой скоростью, что войти во двор и посмотреть, возле чего же все столпились и что с таким любопытством рассматривают, у Жиль не хватило сил и храбрости.

– Жиль, девочка моя, - на плечо ее опустилась рука, и рядом возник господин Адис - директор ее школы.

– Что там, вы знаете?
– непослушными губами проговорила она.

Глаза уже заволакивало то ли туманом, то ли слезами. И сердце болело так сильно, как не болело еще никогда. Стоять было трудно, и Жиль вцепилась в холодный металл калитки.

– Твоя тетя Зуи... Сегодня она отправилась в мир иной, - скорбно произнес директор и возвел глаза к небу.
– Короток был ее земной путь и грешен. Но на все воля Богини.

– Тетя?!
– даже не спросила, а выкрикнула Жиль.
– Но как?! С утра же было все хорошо...

А у самой уже перед глазами расплывались разноцветные круги. Если не возьмет себя в руки, рухнет прямо тут.

– Любовь к наркотикам ее сгубила. Вот сердце и не выдержало.

– Я должна ее увидеть, - Жиль отказывалась верить тому, что он говорил. Не могла тетя Зуи - единственный родной человек во всем мире, так вот бросить ее.

– Не ходи туда, девочка, - попытался удержать ее господин Адис.
– Сейчас приедет карета скорой помощи и увезет ее в дом скорби. А завтра ты сможешь с ней попрощаться.

– Нет. Я должна!
– вырвала Жиль руку и на нетвердых ногах шагнула в толпу.

При виде нее люди расступались, давали дорогу. Горе и постепенно проступающая вера, что все это ей не мерещится, давили на плечи все сильнее, превращаясь в выматывающие, невыносимые.

Тетя лежала на спине возле самого крыльца. Руки ее были раскинуты в стороны, глаза неестественно выпучены, а рот открыт, и из него вываливался синий и огромный язык. И она не дышала. А глаза ее со страхом взирали на небо, будто она боялась того, что ждет ее там.

Никто не удержал Жиль, когда она приблизилась к тете вплотную. Не получалось не смотреть на ее страшное в смерти лицо. А слезы уже вовсю лились по щекам.

– Зуи, - тихонько позвала Жиль, все еще надеясь, что это чей-то глупый розыгрыш.

И тут же словно прорвало плотину. Слезы хлынули из глаз, а ноги подкосились. Жиль упала на колени и уткнулась лбом во все еще мягкий и теплый живот.

Сколько прошло времени, она не понимала. Для нее оно словно остановилось. Кто-то заставил ее подняться и увел от тети. Смутно помнила, как ту грузили на носилки санитары, а потом куда-то понесли. Горе мешало дышать, смотреть, думать... Оно заняло все внутренности. И лишь одна мысль пульсировала в мозгу, что теперь она осталась совсем одна на всем белом свете.