– Вы упрямо используете слова, чтобы скрыть свои мысли, - воскликнул он.
– Это секрет любого самоубийцы. Амазонкам помогло выжить то, что они не разговаривали.

Несомненно, делаю ошибку, притворяясь, что принимаю его игру:

– Так вот откуда идет их дурная слава?

– То, что им никогда не могли простить, - это их стремление к однополому существованию.

– Как же они продолжали свой род?

– Иллюзия необходимости противоположного пола еще не делает любовь возможной, но лишь скрывает ее истинные возможности.

– Природа, однако, распорядилась по-своему...

– Природа чаще обрекает нас на несчастья, чем на радости.

– Но мы не можем выбрать себе другие условия для жизни.

– Можно просто не подчиняться условиям.

– Убежать в фантастику?

– Мудрость амазонок заключается в том, что они отбросили сказку о мире, разделенном на мужчин и женщин.

– Отказ от признания полового плюрализма не может изменить реальность бытия.

– Они всегда знали, что существует только один пол.

– В каком мифическом пространстве?

– В том, где мифы становятся реальностью.

– Единственная реальность, о которой можно говорить с уверенностью это смерть.

– Смерть понятна только там, где существует любовь, которая является антитезой смерти, - это отмена всех различий.
– А амазонки вели войны из любви к жизни или из любви к смерти?

– Они сражались только за свободу любить.

– И какими мерками они измеряли эту свободу?

– Самой красотой их обнаженных торсов!

– То есть вы хотите сказать, что они были лесбиянками?

– Они были сами себе хозяйками.

– Такое искусство может иметь различный смысл.

– Смысл, который в этом заложен, еще никем не понят.

– Ну конечно, иначе амазонки не дожили бы до наших дней.

Он не реагирует на сарказм, просто замечает:

– В противном случае зачем я был бы здесь?

Я стараюсь казаться объективным:

– И каким образом они воспроизводятся?

– Кооптированием.

Мое молчание, по-видимому, заставляет моего странного собеседника думать, что я размышляю над этим открытием. Поэтому он уточняет:

– Вербуются среди женщин, способных быть мужчинами, и среди мужчин, способных быть женщинами.

Должно быть, я на какое-то мгновение закрыл глаза, потому что, осмотревшись, вдруг никого не увидел рядом с собой. Жду какое-то мгновение, зову. Никто не отвечает. С некоторым сожалением поднимаю свой чемодан и снова пускаюсь в путь с новым болезненным усилием, в попытке вырваться из лабиринта, в который я позволил себя завлечь.

Удаляюсь от фонтана, пока не натыкаюсь на стену. Обойдя ее, нахожу проход. В конце прохода вижу обычные венецианские стены. Но канал, идущий вдоль этих стен, имеет узкую неогороженную мостовую, и приходится ступать по воде. Чем дальше, тем вода становится выше. Может, это начало одного из очередных наводнений, которые так часто случаются в Венеции? Может, начинается период, когда расположение луны и солнца поднимает уровень моря? Знаю только, что в этом направлении идти больше нельзя. Но только делаю несколько шагов в другую сторону, как снова коварная вода настигает меня. Теряя голову, опрометью бегу с этого места. Туман превратился в жидкий лед, который морозит губы и жжет глаза. Руки и ноги становятся ватными. Кажется, я чувствую за спиной журчание настигающей меня темной и густой массы. Больше нет моих сил.

Я громко кричу, уже не соображая, какие слова срываются с моих губ. Чувствую, как они, словно смеясь надо мной, отскакивают от черной поверхности ледяной воды.
– Фонтан! Где Фонтан амазонок? От звуков этой безнадежной молитвы прихожу в себя и вдруг начинаю смеяться: очевидно, слова барона настолько утомили меня, что голова пошла кругом. Теперь мне лучше. Если бы не тяжесть этого бесполезного чемодана, я чувствовал бы себя еще более готовым преодолеть последний этап. Но поскольку я считаю его бесполезным, зачем таскать лишний груз? Просто из привычки? Или в самом деле мне так уж дорого содержимое чемодана?

Делаю над собой усилие- может даже большее, чем нужно, - и оставляю свой груз возле стены. Ухожу, стараясь не прислушиваться к долго преследующим меня воплям сожаления.

Почти сразу же снова оказываюсь у знакомого фонтана. Или это другой, просто похожий на прежний? Их так много на больших и малых площадях Венеции. Наверное, я проделал больший путь, чем мне показалось.

Внимательно рассматриваю барельефы на парапете фонтана. Узнаю неспешный аллюр, мягкость взгляда, нежные изгибы молодых лошадок, грациозность которых так расхваливал мне ученый. И правда, они прекрасны. Становлюсь на колени, чтобы получше рассмотреть их очертания и снова погладить их шелковистые спины. Не всякая обнаженная девица в этой каменной плоти способна вызвать столько человеческих чувств. С каким наслаждением я сел бы без седла на эти чувственные спины, обнял руками их грациозные, пронизанные теплыми венами шеи, окунул лицо в пахнущие луговыми травами гривы!